й короля вздрогнуть.
Карл задрожал всем телом, его зубы громко застучали.

- Дьявол! Этого будет! Не будет!- вдруг закричал он истерично.

Карл посмотрел на мать и брата безумным взглядом, но они подавленно
промолчали; даже в темноте бледность всех троих была заметна; ужас стыл в
их расширенных зрачках.

Король опять закричал: он отменяет все свои последние распоряжения!
Екатерина и Генрих не пытались возражать, и король вызвал офицера, велев
ему немедленно разыскать герцога де Гиза и передать приказ.

Не застав герцога во дворце Гизов, офицер быстро смекнул, где его искать, и
побежал к дому адмирала. Герцог стоял посреди освещенного факелами двора
над лежащим у его ног мертвецом, только что выброшенным из окна спальни. В
ответ на слова офицера де Гиз рассмеялся, пошевелил носком сапога голову
мертвеца и ответил, что распоряжение несколько запоздало. В тот же миг
раздался первый удар большого колокола Сен-Жермен л'0ксеруа, зазвонившего к
заутрене.

В ту же минуту его услышала и королевская семья, собравшаяся у окна в
Лувре, и тут же началась пальба из аркебуз и пистолетов, а издали донеслись
нарастающие кровожадные крики и истошный визг. Зазвонили колокола других
монастырей, и вскоре все колокольни Парижа охватил тревожный набат.
Красноватое пламя тысячи факелов зловещим багряным светом озарило облака.
Над Сеной потянуло пороховой гарью, в воздухе запахло смолой и копотью.
Вопли и стенания жертв, бормотание умирающих сменялись улюлюканьем
свирепеющей толпы.

Король, вцепившись в подоконник, сквозь стиснутые зубы исторгал проклятия и
богохульства. Потом шум и крики приблизились и зазвучали где-то совсем
невдалеке. Жить по соседству с Лувром считалось среди гугенотов престижным,
и теперь сюда стекались опьяненные кровью и грабежами солдаты и горожане.
Вскоре уже набережная перед окнами королевского дворца представляла собой
сцену жуткого побоища.

Убийцы гонялись за полуодетыми мужчинами, женщинами и детьми. Повсюду
поперек улиц были натянуты цепи, и затравленные гугеноты, наткнувшись на
них в темноте, оказывались в западне. Некоторые из протестантов, надеясь
найти путь к спасению, бежали к реке, но сатанински предусмотрительные
католики переправили все лодки, обычно причаленные у набережной, на другой
берег. Несколько сотен гугенотов были зарезаны перед самым дворцом на
глазах у короля, который позволил разгуляться всему этому кошмару.

Хлопали двери, к небесам взмывали языки пламени, из окон домов выбрасывали
на мостовые тела жертв, и прямо под стенами Лувра шла форменная охота на
людей. По свидетельству д'0бинье, со всех сторон в Сену текли потоки крови.

Некоторое время король наблюдал за этими зверствами, и то, что бормотали
его искусанные бескровные губы, тонуло в невообразимом шуме побоища.
Внезапно Карл обернулся - возможно, для того, чтобы накинуться на мать и
брата, но их в кабинете уже не было. Позади него остался один только паж,
который, сжавшись от страха, наблюдал за своим повелителем.

Неожиданно король захохотал зловещим, истеричным хохотом безумца. Его
взгляд упал на аркебузу, висевшую рядом с изображением Мадонны. Он сорвал
оружие со стены, схватил мальчишку за воротник камзола и подтащил к окну.

- Стой здесь и заряжай! - приказал он пажу, продолжая разражаться
приступами дикого хохота.

Используя вместо упора подоконник, Карл прицелился и разрядил аркебузу в
группу спасающихся бегством гугенотов.

- Parpaillots! Parpaillots! (Гугеноты! (вариант: "Безбожники!")(фр.) -
завопил он.- Убивай! Убивай!

...Через пять дней король, который к этому времени уже сумел переложить
бремя ответственности за все происшедшее, включая убийство около двух тысяч
протестантов, на герцога де Гиза и его лютую ненависть к Колиньи, поехал
верхом в Монфокон посмотреть на обезглавленное тело адмирала. Мертвый
гугенот был подвешен цепями к виселице. Некий угодливый придворный
предупредил короля:

- Не подъезжайте слишком близко, ваше величество. Адмирал, кажется, сегодня
не надушился и распространяет зловоние.

Водянисто-зеленые глаза Карла превратились в узкие щели, губы скривились в
жестоком подобии усмешки.

- Труп убитого врага всегда хорошо пахнет,- ответил он.

НОЧЬ КОЛДОВСТВА
Людовик XIV и мадам де Монтеспан

Попробуйте снять наслоения позолоты и блестящей лести современников,
которые обычно покрывают личность монарха, и вы обнаружите под ними королей
иногда глупых, иногда просто неважных, а порою и смешных Редко появляется
на свете правитель воистину великий:

те же, кто носит это прозвище, зачастую заслужили его потому, что мудро
довольствовались маской образованных - в понимании соответствующей эпохи -
интеллектуалов, не претендуя на роль пророка. Однако ни в одной галерее
Истории невозможно отыскать фигуру более абсурдную, чем "великолепный
Король-Солнце, Великий Монарх Луи XIV Французский".

Трудно припомнить хотя бы единственный случаи когда бы его высмеяли,- и по
крайней мере ни разу. когда он того заслуживал. Льстецы и подхалимы его
эпохи достигли такого совершенства, что даже по секрету, а воз можно, и в
мыслях своих, не осмеливались говорить прав ду о короле. Усердие их не
пропало втуне - ложь пережила и своих авторов, и их тщеславного повелителя.
Много кратно произнесенное слово превращается в бессмысленный набор звуков;
и напротив, настойчиво повторяемая нелепица кажется уже правдоподобной.

Стоит только отмести нагромождения эпитетов и славословий, обратиться к
действительным фактам, как тот час станет очевидным грандиозное
надувательство придворных летописцев. Впрочем, славословие тоже говорило
многом. Взять хотя бы самый пышный титул Людовика XIV - Le Roi Soleil,
Король-Солнце - его применяли как будто без дураков, да только дураку не
видно, что король-то - голый. Не так ли выставляли себя напоказ голые
придворные шуты минувших веков, горделивыми ужимками подражавшие
правителям, с той лишь разницей, что герой нашего рассказа делал это не
ради забавы. Свидетельствуя о скудости интеллекта Людовика, эта нешуточная
буффонада была еще и симптомом мании величия - как ни странно звучит
подобное утверждение в отношении короля.

Людовика преследовала навязчивая идея обожествленной сущности монарха.
Трудно поверить, что он считал себя человеком, ибо стремился внушить всему
миру, что он почти Бог. Для него был разработан особый и чрезвычайно
сложный этикет, которому его придворные следовали в повседневной жизни.
Самые обиходные действия и едва ли не физиологические акты государя
обставлялись с подробно расписанными церемониями и напоминали священные
обряды. В утренние часы в опочивальне Людовика собирались принцы крови и
представители самых знатных французских семей; дождавшись его пробуждения,
они строгой чередой подходили к его величеству. Первый вручал ему носки,
второй коленопреклоненно протягивал королевские подвязки, третий держал
наготове парик, и так до тех пор, пока не бывала полностью облачена
неуклюжая, расплывшаяся фигура монарха. Не хватало лишь фимиама, которым
повелителя окуривали бы на каждой из этих стадий - существенное упущение с
его стороны!

Посредственность интеллекта Людовика проявлялась, помимо того, в его
животном сластолюбии, о чем будет рассказано чуть позже. За своим, по
выражению Сен-Симона, "ужас, каким громадным величием" король пытался
скрыть бессердечие и отсутствие человечности.

Дьявольские плоды его правления страна вкушала еще и через сотню лет,
прежде чем установленный им порядок был сметен, как устаревший хлам. В
эпоху Людовика XIV Франция стала великой державой, но не благодаря, а
скорее вопреки своему королю. В конце концов он и сам понимал, что его
власть не абсолютна. Государство держалось на таких талантливых людях, как
Кольбер и Лувуа, на великом гении французского народа, который заявлял о
себе при любом режиме, и, наконец, существовала мадам де Монтеспан. Не
следует преуменьшать ее влияние на Людовика и на его славу, поскольку она
была maitresse en titre (Официальной любонницей (фр.). и более чем
королевой Франции как раз в самый блестящий период его правления, между
1668 и 1678 годами.

Вообще женщины при дворе Людовика XIV играли значительную роль. Стоило
государю обратить на какую-нибудь из фрейлин свои темные глаза, как она
таяла, словно воск, под лучами Короля-Солнца. Однако мадам де Монтеспан был
доступен секрет обратного воздействия, и сам венценосец превратился в воск,
из которого ее ручки могли вылепить любую модель. Вот этого-то секрета -
тайной страницы истории Франции - мы и собираемся коснуться в нашем
рассказе.

Франсуаза Афина де Тоннэ-Шаран появилась при дворе в качестве фрейлины
королевы в 1660 году. Ум и грация юной девицы были под стать ее красе, а
набожность и благочестие служили образцом добродетели для всех фрейлин. Так
продолжалось, пока дьявол-искуситель не соблазнил молодую особу. Когда же
это произошло, она не просто вкусила плод запретного древа - она опустошила
целый сад. Дочь Евы пала жертвой непомерной гордыни и тщеславия; не
последнюю роль сыграла и обыкновенная зависть, которая охватывала Франсуазу
всякий раз, когда она видела, какие почести и роскошь окружают фаворитку
короля Луизу де Лавалье.

Через три года после своего появления в свете фрейлина вышла замуж за
маркиза де Монтеспана, но и это не утолило ее алчности, затаенных амбиций и
страстных желаний. Наконец, удача улыбнулась маркизе: Король-Солнце обратил
свой благосклонный взор на пышные прелести юной красавицы. Упускать такую
возможность было нельзя, но нелепое поведение ее мужа чуть было не
испортило ей всего дела. Глупый маркиз оказался столь старомоден и
нерасчетлив, что не оценил чести, оказанной ему монархом, и имел дерзость
оспаривать у Юпитера свою жену.

Когда Монтеспан начал неосмотрительно причинять слишком много беспокойства,
открыто понося короля, это так удивило кузину Людовика мадмуазель де
Монпансье, что она назвала его "человеком экстравагантным и
экстраординарным" и заявила ему в лицо, что он, должно быть, не в своем
уме. Однако представления маркиза о чести и достоинстве оказались столь
своеобразны и консервативны, что он с нею не согласился и не внял дружеским
советам. Монтеспан дошел до того, что чуть ли не устраивал королю скандалы,
цитировал в его присутствии Священное Писание и прозрачно намекал на царя
Давида, осмелившись даже призвать на голову Короля-Солнца кару
Божественного правосудия. Все это отдавало дурным вкусом, и если маркиз
избежал тайного указа о заключении в Бастилию, то лишь потому, что король
опасался широкой огласки его скандальных намеков и оскорблений, могущих
бросить тень на его монаршую непогрешимость.

Маркиза наедине с Монтеспаном ругательски ругала его за эти выходки, на
людях же только холодно улыбалась. Как-то, в ответ на требование мадмуазель
де Монпансье приструнить своего мужа - ради его же собственной безопасности
- маркиза горько усмехнулась:

- Мне стыдно за него. Ему лишь бы потешить публику.

Ничего хорошего из упрямства маркиза не вышло. Не помогли ни попытки
взывать к королевской порядочности, ни домашнее рукоприкладство. Кончилось
дело тем, что, создав другим массу осложнений, он из-за своего неразумного
поведения растерял друзей и оказался на грани разорения. Осознав, что он
справедливости не добьется, маркиз де Монтеспан вышел в отставку, разыграв
напоследок прощальный спектакль на свой собственный манер. Вырядившись в
траур, словно вдовец, со свитой одетых в черное слуг он прибыл во дворец в
похоронной карете и церемонно попрощался со всеми придворными.
Король-Солнце оказался выставленным на посмешище и был глубоко уязвлен.

С этих пор Монтеспан больше при дворе не появлялся и отдал свою жену
королю. Вскоре он удалился в свое родовое поместье, а несколько позже,
предупрежденный доброжелателями о том, что Луи намерен с ним поквитаться,
покинул пределы Франции.

Маркиза де Монтеспан окончательно утвердилась в положении maitresse en
titre и в январе 1669 года разрешилась младенцем - герцогом Майнским,
первым из семи отпрысков, которых она родила королю. Парламент всех их
узаконил, объявив "королевскими детьми Франции"; всем им были пожалованы
титулы, а к ним- поместья и наследственная королевская рента. Достойно
удивления, что революция произошла не тогда же, а лишнюю сотню лет спустя,
когда угнетенный народ не выдержал невыносимого бремени налогов и восстал,
чтобы покончить с паразитами.

Великолепие фаворитки было в те дни столь блистательно, как никогда при
французском дворе прежде не бывало. В ее поместье Кланьи, что близ Версаля,
высился теперь огромный замок. Правда, начал Людовик со строительства
загородной виллы, но мадам де Монтеспан это не устраивало.

- Вилла хороша для оперной певички,- оскорбилась она, после чего
пристыженному монарху ничего не оставалось делать, кроме как приказать
снести виллу и поручить прославленному архитектору Мансару спроектировать и
воздвигнуть на ее месте сверхкоролевскую резиденцию.

Да и в самом Версале апартаменты мадам де Монтеспан занимали двадцать
комнат первого этажа, в то время как многострадальная королева
довольствовалась лишь десятью комнатами второго. Шлейф королевы вполне мог
нести за нею обыкновенный паж, но для фаворитки те же обязанности должна
была выполнять никак не меньше чем супруга маршала Франции. Немногие
государыни способны были держаться с таким подлинно королевским
достоинством, как маркиза. Мадам де Монтеспан всюду сопровождал отряд
телохранителей, королевские офицеры отдавали ей честь, а во время
путешествий за ее каретой, влекомой шестеркой лошадей, тянулась кавалькада
почетного эскорта и бесконечный кортеж свиты.

Как писала мадам де Севиньи, триумф ее был громок и молниеносен. В
непомерной гордыне мадам за семь лет прибрала к рукам все и вся и начала
тиранить окружающих, в том числе самого короля. Он сделался ее робким и
покорным рабом, да только рабство это, видно, было не таким уж и сладким.

Постоянство и покорность не входят в число добродетелей Юпитера. Поначалу
король стал раздражителен, а потом сорвался и, отбросив всякую
сдержанность, пустился в скандальный и вопиющий разврат. Представляется
сомнительным, чтобы в богатой истории всевозможных королевских похождений
удалось обнаружить параллели этому любвеобильному периоду в жизни
Короля-Солнца. В продолжение нескольких месяцев мадам де Субис, мадемуазель
де Рошфор-Теобан, мадам де Лу де Людре и множество менее значительных особ
стремительной чередой прошли сквозь горнило монаршьей нежности, а точнее,
через королевскую постель; и наконец двор с изумлением воззрился на вдову
Скаррон и воздаваемые ей со всеми положенными церемониями почести.
Назначение вдовы на должность гувернантки королевских отпрысков никого не
могло ввести в заблуждение касательно истинного положения вдовы во дворце.

Так закончилась семилетняя абсолютная власть мадам де Монтеспан. И
благородные кавалеры, и простолюдины продолжали относиться к ней с
благоговейным трепетом, но, забытая Людовиком, она теперь принимала почести
за насмешку и, сохраняя высокомерную улыбку, лелеяла в душе жажду мести.
Отставная фаворитка откровенно насмехалась над дурным вкусом короля; ее
острый ум нашел применение в опасных словесных стычках с заменявшими ее
дамами, но, даже ослепленная ревностью, маркиза опасалась перейти грань, за
которой ее могла постичь судьба ее предшественницы Лавалье...

Страх этой участи и сегодня глодал сердце мадам де Монтеспан. Она сидела
спиною к окну, и в глазах ее мелькали отблески адского пламени, сжигавшего
ее душу. Привыкшая играть главные роли, она упала нынче до положения
зрителя дворцовой комедии и молча наблюдала за переменчивой говорливой
толпой блестящих придворных. Тут ее внимание привлек стройный молодой
человек, выделяющийся в пестром сборище своим черным с головы до пят
платьем. Лицо его, то ли мрачное, то ли печальное, несло на себе печать
внутренней сосредоточенности, а глаза, не будь он сейчас погружен в свои
мысли, могли пронизывать насквозь.

Это был мсье де Ванан из Прованса. Ходили слухи, что он балуется магией, и
в прошлой его жизни были один-два эпизода, в которых не обошлось без
колдовства и о которых до сих пор шептались в округе. Ванан не скрывал, что
обучался алхимии и был "философом", то есть человеком, пытающимся найти
философский камень- легендарное вещество, способное превращать металлы в
золото. Однако если бы молодого алхимика обвинили в черной магии, он стал
бы это отрицать, хотя и не слишком убедительно.

И вот, завидев этого опасного человека, мадам де Монтеспан внезапно в
последней отчаянной надежде решила обратиться к нему за помощью. Она
дождалась, пока он на нее посмотрит, и с томной улыбкой на устах ленивым
взмахом веера подозвала его к себе.

- Ванан, я слышала, ваши философские успехи столь велики, что вам удалось
превратить медь в серебро?

Его колючий взгляд уставился на нее в упор, тонкие губы тронула улыбка.

- Это правда,- ответил Ванан.- Я сделал слиток чистого серебра, который
приобрел у меня монетный двор.

Интерес мадам де Монтеспан, казалось, возрос.

- О, монетный двор! - повторила она удивленно.- Но ведь это, друг мой...-
Она задохнулась от волнения.- Это же чудо!

- Никак не меньше того,- согласился алхимик.- Но предстоит еще большее чудо
- трансмутация неблагородного металла в золото.

- И вы его превратите?

- Дайте мне только добыть секрет затвердевания ртути, остальное - пустяк. А
я добуду его, и очень скоро.

Алхимик говорил со спокойной уверенностью человека, утверждающего нечто, в
чем он нисколько не сомневается.

Маркиза задумалась, потом вздохнула.

- Вы мастер на такие вещи, Ванан. А не знаете ли вы средства смягчить
каменное сердце, сделать его более податливым?

Ванан взглянул на даму, которую Сен-Симон называл "прекрасная как день", и
широко улыбнулся:

- Посмотрите на себя в зеркало - разве вам нужна алхимия?

Гнев тенью пробежал по прекрасному лицу маркизы. Она мрачно ответила:

- Я смотрела - и напрасно. Вам многое доступно, Ванан. Сумеете ли вы мне
помочь?

- Любовное зелье,- хмыкнул он.- Вы это всерьез?

- Ты надо мной издеваешься! Зачем ты произнес эти слова - чтобы все
услышали? Ванан убрал с лица улыбку.

- Алхимия, которой я занимаюсь, вам не поможет,- тихо сказал он.- Но я
знаком с теми, кто может это сделать.

Маркиза с горячностью схватила его за запястье.

- Я хорошо заплачу,- пообещала она.

- Вам придется. Подобные услуги довольно дороги.- Алхимик оглянулся, желая
удостовериться, что их никто не подслушивает, и наклонился к маркизе: - На
улице Таннери живет одна колдунья по имени Лавуазен. Она известна многим
придворным дамам как предсказательница судьбы. Если хотите, я мог бы
замолвить ей за вас словечко.

Мадам Монтеспан вдруг побледнела. Богобоязненное воспитание и укоренившиеся
привычки, несмотря на беспорядочную греховную жизнь, которую она вела,
заставили ее содрогнуться от отвращения перед затеянным кощунством.
Колдовство ведь от дьявола. Она высказала свои сомнения. Ванан рассмеялся:

- Но если оно подействует...- и пожал плечами.

В эту минуту в другом конце зала зазвенел женский смех. Маркиза бросила
туда взгляд и увидела самодовольного короля, со снисходительным обожанием
склонившего голову к ушку прелестной мадам де Людре. Внезапная ярость
мутной волной окатила душу маркизы де Монтеспан. Благочестивые сомнения
были тотчас забыты. Пусть Ванан проводит ее к этой своей ведьме. Посмотрим,
что из этого выйдет, а там будь что будет.

Так темной ночью, в конце года, на углу улицы Таннери появился экипаж, из
которого, оперевшись на руку Луи де Ванана, сошла дама в маске и запахнутом
плаще. Ванан проводил даму к дому мадам Лавуазен.

Дверь отворила двадцатилетня дочь колдуньи Маргарита, которая отвела их
наверх, в приятно обставленную комнату, обитую фантастическими обоями с
красным рисунком по черному фону. Рисунок ткани изображал каких-то
устрашающих призраков, кол