олоду, сдал карты.
   - Звали, Василий Иванович? - робко спросил Шаринец.
   Василий Иванович не посмотрел на него, коротко бросил:
   - Жди!
   Василий Иванович держал банк минут, наверно, пятнадцать. Выиграл. Отдал
карты Жоржику, собрал со стола выигрыш, отсчитал, что оставляет на  столе,
и уже после этого, по-прежнему не глядя на Шаринца, спросил:
   - Ну, кто тебя навел на квартиру инженера?
   Жоржик тасовал колоду, но не сдавал, ждал ответа Шаринца.  Серенький  и
Кукольник тоже ждали.
   Шаринец понял:  над  ним  вершится  суд,  правилка,  и  расправа  будет
беспощадной.
   И он в ужасе пролепетал:
   - Девчонка навела.
   - Какая девчонка?
   - Белка... Белкой зовут...
   - Как навела?
   - Сказала, все на дачу уезжают,  один  Фургон,  мальчонка  ихний,  дома
остается.
   - А почему инженер не уехал?
   - Так ведь он уехал, уехал он...
   - Не кричи! - оборвал его Василий Иванович. - Тихо говори!
   - Уехал он, - торопливо зашептал Шаринец, - я сам видел,  как  в  поезд
садились жена, Людка... Я на вокзал за ними ездил, Ярославский вокзал, сам
видел, как в поезд садились... И  дождался,  когда  поезд  ушел.  Потом  я
приехал на Арбат, говорю Серенькому - уехали. Мы с ним  и  пошли,  правда,
Серый? Ведь правда?! Ведь ездил я на вокзал?! А? Скажи!
   Серенький молчал.
   Жоржик тасовал колоду.
   - А как же он дома очутился, коли уехал? - спросил Василий Иванович.
   - Не знаю, крест  истинный,  не  знаю,  только  уехал  он,  уехал...  -
бормотал Шаринец. - Вот не сойти мне с этого места...
   Он говорил правду: ездил за Зимиными, сам видел,  как  садились  они  в
вагон, дождался отправления поезда.
   - Врешь ты все, - сказал Василий Иванович. - Уехал бы инженер,  так  не
было бы его дома.
   - Правда, правда! - твердил Шаринец. - Уехал он, уехал!
   Он умоляюще смотрел на всех, но  видел  мрачные,  неподвижные,  суровые
лица.
   - Уехал он, - снова заговорил Шаринец, - только, говорят, вернулся.
   - Кто говорил?
   - В доме рассказывали, жильцы. В поезде вспомнил, что забыл документ, и
вернулся. И Фургон, парнишка ихний, и Людка, дочка, и жена - все  говорят:
вспомнил про документ и вернулся.
   - Может, и правда вернулся, - задумчиво проговорил Василий Иванович.
   - Ну, конечно, вернулся, - забормотал Шаринец. - И Фургон  рассказывал:
следователь даже спрашивал, зачем вернулся отец? Разве же мог я знать, что
вернется?
   - Правильно, вернулся он,  с  Лосиноостровской  вернулся,  -  задумчиво
проговорил Василий Иванович.
   - Ну вот, - обрадованно залепетал Шаринец, - разве я бы  стал...  Разве
бы я пошел, если бы знал, что он дома. Уехал он, сам видел...
   - А портфель кто взял?!
   И снова ужас охватил Шаринца, понял: главное только начинается.
   - Витька... Витька взял...
   - А кто Витьку навел?
   - Не знаю... Не знаю... Белка, наверно...
   - А документы из портфеля кому Витька продал?
   - Не знаю... Не знаю... - бормотал Шаринец, втягивая голову в плечи.
   - За два червонца кому Витька бумаги продал? Пятерку прибавить  у  кого
Витька просил?
   Шаринец упал на пол, пополз, обхватил ноги Василия Ивановича, забился в
истерике:
   - Простите, простите, не убивайте...
   Василий Иванович оттолкнул его сапогом:
   - Выкладывай!
   - Человек один попросил, - всхлипывая начал Шаринец.
   - Сопли подбери!
   Шаринец шмыгнул носом.
   - Человек ключи дал...
   - Что за человек?
   - В нашем доме живет...  Валентин  Валентинович  зовут...  Навроцкий  -
фамилия...
   - Куда портфель дел?
   - Витьке на чердак подбросил... Он велел, Валентиныч.
   - Нам почему не рассказал?
   - Думал... Дело верное, думал...
   - Нас зачем подвел?
   Шаринец опять пополз по полу, обхватил ноги Василия Ивановича.
   - Простите... простите... не думал... не знал... не убивайте!
   - Встань!
   Шаринец еще сильнее обхватил его ноги, боялся оторваться от них, точно,
в том, что держится за ноги Василия Ивановича, видел свое спасение.
   Кукольник и Жоржик оттащили Шаринца, подняли, но не выпускали из рук  -
Шаринец валился на пол, то ли нарочно, то ли не мог  стоять  на  ногах  от
страха.
   - Так вот слушай,  -  сказал  Василий  Иванович.  -  Завтра  пойдешь  в
Рахмановский переулок, на биржу труда, встанешь на учет. Будешь  работать,
куда пошлют, от работы не смей отказываться. И гривенника нигде не  посмей
взять, понял? Никакого дела чтобы не было за тобой. Не ходи ни  на  рынок,
ни сюда, в "Гротеск", не появляйся. Придет время, сам позову. Если заберут
тебя по этому делу, все вали на Витьку, понял?
   Шаринец слушал его с открытым ртом, не веря, что ему оставляют жизнь.
   - Дошло до тебя или нет?
   - Дошло, дошлет все понял... - выдавил из себя Шаринец.
   Василий Иванович повернулся к Серенькому, выхватил из рук карты:
   - А ты, гусь! Расселся!
   Серенький поднялся и так же, как Шаринец; молча  стоял  перед  Василием
Ивановичем.
   - Этот - сопля! А ты? Зачем с ним пошел? Кто позволил?
   Серенький молчал.
   - Тоже здесь больше не появляйся, забудь! Позову, когда надо.
   Василий Иванович вынул из кармана пиджака пакет, протянул Серенькому:
   - Поедете на "Девятнадцатую версту", знаешь к  кому.  Передай  старухе,
пусть спрячет... В дачу  войдет  Серенький,  а  ты,  Шаринец,  на  стреме,
поняли?
   - Понял, понял, - лепетал Шаринец,  все  еще  не  веря  тому,  что  его
помиловали.
   Серенький молчал.
   Василий Иванович уставился на него тяжелым взглядом.
   - А ты чего молчишь или чего недопонял?
   - Все понял...
   - Поняли, так идите, и сюда чтобы не  сметь!  Позовем,  когда  надо!  -
Василий Иванович кивнул на дверь: - Идите!
   Они сошли  на  платформе  "Девятнадцатая  верста"  и  пошли  к  лесу  -
медленно, так, чтобы дачники с сумками ушли вперед.
   Лес был хорошо знаком Серенькому, он уверенно  шел  по  его  тропинкам.
Впереди засветилась  полянка.  Не  доходя  до  нее,  Серенький  присел  на
поваленное дерево.
   - Посидим, пусть по дачам разойдутся.
   Шаринец присел рядом, с наслаждением  вдохнул  свежий  смолистый  запах
леса. Опасность миновала, его оставили жить, и Серенького  оставили  жить,
ведь и его могли убить. А  про  то,  что  велели  не  приходить,  так  это
ненадолго; поманежат, поманежат и обратно  позовут.  Вот  ведь  доверил  к
старухе поехать, он слыхал, что есть такая старуха у Василия Ивановича, но
не был ни разу, не видел, а  сейчас  вот  послали.  Может,  теперь  его  в
фартицеры возьмут, куда  от  него  денутся,  -  при  нем,  на  его  глазах
Серенький застрелил инженера. А куда было Серенькому? Инженер прямо на них
шел, не убей его Серенький, он бы  весь  дом  скликал!  Инженер  здоровый,
высокий,  ухватился  бы  -  не  отцепишься...  Пришлось   Серенькому   его
застрелить... Интересно, откуда Василию Ивановичу известно, что он получил
два червонца и еще пятерку  просил?  Он,  Шаринец,  как  будто  никому  не
рассказывал; выходит, Валентиныч рассказал, чуть его под смерть не подвел,
спекулянт проклятый... Ладно, придет время - рассчитается с ним!
   Серенький прислушался к лесу. Все тихо.
   - Пошли! - и показал тропинку.
   Шаринец пошел по тропинке, Серенький за ним.
   Серенький  вынул  из  бокового  кармана  револьвер  и  медленно   начал
поднимать его.
   - Шаринец!
   Шаринец обернулся.
   Серенький выстрелил.
   Серенький сунул револьвер обратно в карман, подошел к распростертому на
земле Шаринцу, наклонился, убедился,  что  он  мертв,  и  быстро  пошел  к
станции.
   Он пришел на станцию за одну минуту до поезда на Москву.



46

   Этих подробностей Валентин Валентинович, естественно, не знал.
   Он понимал, что Шаринца убьют, шел на это, явившись в "Гротеск",  и  не
жалел: убийц не жалеют. Он вообще не против смертной казни,  но  применять
ее следует только в одном случае - к убийцам. Шаринец - убийца, убил ни  в
чем не повинного Зимина и получил заслуженное.
   Однако он никак не ожидал, что Василия Ивановича тут же  арестуют.  Как
МУР вышел на него? Грязно сработал? Не тот человек? Случайное  совпадение,
разыскали как беглого - тоже не верится.
   Выдаст ли его Василий Иванович? Какой смысл? Все сделано чужими руками,
ничего на себя Василий Иванович не возьмет, будет все отрицать.
   Опасен Юра, может проболтаться о ключах. Это уже серьезно: взять  ключи
от квартиры, где совершены сначала кража, потом  убийство.  Возможно,  Юра
уже проболтался. Клянется, что нет, - грош цена его  клятвам.  Законченный
маленький негодяй, отца родного продаст. Аморальная молодежь!..
   Он кругом обманут. Обманули Шаринец, Юра, люди, выведшие его на Василия
Ивановича, сам Василий Иванович, так глупо севший в тюрьму.
   Круг смыкается, надо  спешить,  пора  кончать  с  фабрикой,  исчезнуть,
улетучиться. Сегодня грузится второй вагон, нужна  минимум  неделя,  чтобы
отгрузить еще три. Есть ли у него эта неделя? Должна быть. Слишком  далеко
зашло, чтобы он отказался от приза. Неделю Василий Иванович уж  во  всяком
случае продержится. А пока Юра один, все это оговор, клевета,  ревность  к
Люде Зиминой, ничего более...
   Неделя у него есть, и надо торопить Красавцева.
   Приняв такое решение, Валентин Валентинович отправился на фабрику.
   Кончалась погрузка его вагона. Все шло нормально. Красавцев и  Панфилов
были спокойны. Ничто не предвещало осложнений. Но, разговаривая  в  отделе
сбыта с Красавцевым, Валентин  Валентинович  посмотрел  в  окно  и  увидел
идущего к фабрике человека.
   - Свиридов, следователь, - сказал Красавцев.
   У Свиридова много оснований появиться на фабрике, он ведет следствие по
делу об убийстве инженера Зимина. И все же  Навроцкий  принял  единственно
правильное решение:  пока  Свиридов  переговорит  с  директором,  потом  с
Красавцевым, пройдет минут сорок, ну, хотя  бы  полчаса.  Один  вагон  еще
можно спасти.
   На складе он сунул Панфилову пятерку, расписался  в  получении  товара,
взял накладные и вышел на товарный двор.
   Пыхтел  паровозик,  составитель  опломбировывал  вагоны.  Навроцкий   и
составителю и машинисту сунул по рублю... Паровозик  дал  гудок...  Состав
тронулся. Валентин Валентинович вышел за ними из фабричных ворот.
   Минуя окраинные склады, пакгаузы, фабрики и  заводы,  маленький  состав
медленно уходил вперед, к товарной станции.
   Навроцкий смотрел ему вслед.  Хорошая  операция  сорвалась.  Жалко!  Но
ничего... Эти склады, пакгаузы, фабрики и заводы - все будет  принадлежать
ему, его время придет, важно еще немного продержаться...



47

   В это время на Ярославском вокзале Миша провожал Эллен.
   Гудели паровозы, из-под колес с шипеньем вырывались клубы пара, смазчик
стучал молотком  по  буксам  вагонов  -  вечные  сигналы  дальней  дороги,
тоскливого расставания.
   Игорь и Сергей уходили к  багажному  вагону,  проверяли,  как  грузится
цирковое оборудование.
   - Когда вернетесь? - спросил Миша.
   - Не знаю. Лето пробудем в Мурманске, на зиму еще ничего не известно.
   - Значит, еще год не увидимся?
   - Приеду, а ты уже студент.
   - И, может быть, предпоследнего курса, - засмеялся Миша.
   - Не исключено. - Эллен тоже засмеялась.
   Она была очень красива, все смотрели на нее. Но она не смотрела  ни  на
кого.
   - Будет время, черкни пару слов мне, Генке, Славке...
   - Я такая неохотница писать, не надейся... Ну  как,  поймали  вы  своих
жуликов?
   - В общем, да.
   - Неужели этот любитель букетов - бандит?
   - В прямом смысле, может быть, не бандит. А вообще-то - бандит.
   - Что-то сложно для меня...
   - Люди гибнут за металл...
   Не глядя на Мишу, Эллен будничным голосом сказала:
   - Знаешь, Миша, я выхожу замуж.
   Всегда все важные новости она сообщала таким будничным голосом.
   Сохраняя полное самообладание, Миша ответил:
   - Да? Поздравляю! За кого, если не секрет?
   - За Сережу, за своего партнера.
   - Цирковая традиция? - попытался шутить Миша.
   Она тоже пыталась шутить:
   - Ну конечно... - Она показала на небо,  подразумевая  купол  цирка:  -
Ведь он там, наверху, держит меня в зубах. Жену будет держать  крепко,  не
уронит.
   - Тогда я за тебя спокоен.
   Так они  шутили,  как  и  положено  воспитанным  людям.  Миша  достойно
встретил крушение своей первой любви. Во  взгляде  Эллен  он  уловил  даже
некоторую разочарованность, она ожидала потрясения. Потрясения не будет.
   Раздался третий звонок.
   Игорь и Сергей попрощались с Мишей и вошли в вагон.
   Эллен задержалась на площадке и,  улыбаясь,  помахала  Мише.  Потом  не
дожидаясь отправления поезда, ушла, может быть, для того, чтобы не  мешать
другим входить в вагон.
   Но Миша дождался отправления поезда, тот  медленно  вытягивался  из-под
крыши вокзала и наконец скрылся, вильнув длинным закругленным хвостом.
   Миша вспомнил тот, другой поезд на  станции  Бахмач,  увозивший  эшелон
туда, где сверкающая путаница рельсов  сливалась  в  одну  узкую  стальную
полоску, прорезавшую горбатый туманный горизонт. Перед глазами  его  снова
возникали красноармейцы.  Матрос  Полевой  в  серой  солдатской  шинели  и
мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие  земной
шар...
   Сейчас, как и тогда, к горлу подкатывал тесный комок...
   Но непозволительные слезы не показались. Детство кончилось...  Эллен  -
это тоже его детство, маленькая  циркачка,  так  поразившая  когда-то  его
воображение.
   Он вышел из вокзала на  Каланчевскую  площадь  и  по  Мясницкой,  через
центр, поехал к себе, на Арбат.
   Идти домой не хотелось, и он прошел на задний двор.
   Ребята играли в волейбол.
   Возле корпуса на асфальте сидел Витька Буров, стриженный  под  машинку,
бледный и худой.
   - Привет! - сказал Миша.
   - Привет! - ответил Витька.
   Кончилась партия, команды стали меняться местами.
   - Примите нас, - сказал Миша.
   - Становитесь! - сказал Генка.
   Миша и Витька Буров перешли на площадку, и игра возобновилась.

   1975, Москва