они видели этого человека.
   - Ты думаешь, они узнают? Они его запомнили?
   - Конечно! Они шли за ними до  трамвайной  остановки.  Шаринец  и  этот
человек сели в трамвай, на "четверку",  и  как  раз  в  сторону  Брянского
вокзала.
   - Вот видишь! Значит,  не  Навроцкий,  а,  скорее  всего,  именно  этот
человек убил Шаринца. Но звать  сюда  ребят  я  не  буду.  Приблизительное
описание ничего не даст, неточное - собьет со следа. Тебе тоже не  следует
с ними об этом говорить.
   - Они все равно узнают, что Шаринец убит.
   - Пусть. Только не от тебя.
   - Почему?
   - Видишь, что делается, - убивают.
   - Могут и меня? - усмехнулся Миша.
   - Могут и тебя. За этим стоят люди пострашнее Навроцкого.
   - А Навроцкий?
   - Убивал не он.
   - Выходит, убил Витька Буров?
   - Я этого не сказал.
   - Витька ни при чем, - убежденно сказал Миша, -  теперь  это  абсолютно
ясно. Витька в тюрьме, никакого отношения к убийству Шаринца он не  имеет.
На Шаринце они засыпались... - Он с торжеством повторил: - Они попались на
Шаринце: устранили сообщника.
   - Еще не видно связи между обоими убийствами, -  возразил  Свиридов,  -
кроме предположения, что они убиты из одного нагана.
   - Этого мало?
   - Мало,  пока  это  предположение:  много,  когда  будет  установленным
фактом.
   - Но ведь Белка сама сказала, что  из-за  Шаринца  посадили  Витьку,  -
настаивал Миша.
   - Кто это подтверждает?
   - Как кто? Шныра и Паштет.
   - Не хотят ли они выручить своего предводителя и друга?
   - Почему вы им не верите? Спросите Белку.
   - Она скажет правду?
   - В Белке я не уверен...
   - Вот видишь!
   - Но ведь Шаринца убили не случайно.
   - Безусловно! Вопрос в том, в чьих интересах.
   - Навроцкого с Красавцевым! - упорствовал Миша.
   - Доказательства?
   - Они заинтересованы в документах, похищенных у Зимина.
   - Документы найдены.
   - Да? Где?
   - Подкинуты в почтовый ящик Зиминых. Кто подкинул? Опять Навроцкий?
   - Не знаю, - растерянно ответил Миша.
   - А не могли это сделать твои мальчики?
   - Сомневаюсь.
   - Подумай! Буров выкинул документы из портфеля;  они  где-то  валялись;
мальчишки положили их в почтовый ящик.
   - Я верю этим ребятам, - сказал Миша.
   - Я тоже хотел бы верить, - вздохнул  Свиридов,  -  только  одной  веры
маловато.



34

   Свиридов осторожничает. Но  ведь  не  случайно  сказал:  "У  Навроцкого
такого револьвера не было и нет", и еще "В ту ночь Навроцкий мирно спал  в
своей постели"... Проверяет Навроцкого, но вида  не  показывает.  Даже  не
захотел  говорить  со  Шнырой  и  Паштетом,  видевшими  вероятного  убийцу
Шаринца.
   Опасается, таится, осторожничает, сбивает со следа.
   Обидно немного; можно бы рассчитывать на большее доверие.
   Свиридов ни в чем не поколебал его, ни в чем не разубедил.
   На минуту закралась мысль, что Шныра мог подбросить  документы  в  ящик
Зиминых по поручению своего отца, кладовщика  Панфилова.  И  все  же  нет!
Шныра - хмурый, замкнутый парнишка, но на подлость не способен.
   А ведь кто-то положил документы  в  ящик  Зиминых.  Скорее  всего,  сам
Навроцкий - вот, пожалуйста; по-вашему, я заинтересован в  документах,  ан
нет, вот они, не из-за документов все произошло, значит, я не при чем.
   И кто-то видел же его, видел, как он входил в подъезд,  младшие  классы
уже на каникулах, ребята целый день околачиваются во дворе, - так и прошел
Навроцкий незамеченным?
   В одном подъезде с Зиминым жил Саша Панкратов. Встретив его  во  дворе,
Миша спросил:
   - Ты помнишь человека, который вмешался тогда, когда Витька бросился на
меня с финкой? Он крикнул сверху, что все видел.
   - Конечно, помню.
   - Ты не видел: входил он вчера-позавчера в ваш подъезд?
   - Нет, - ответил Саша.
   - А Юра не входил?
   - Не знаю. Я их видел возле школы, - сказал Саша.
   - Когда?
   - Недели две назад.
   - Их все видели, - пожал плечами Миша.
   - Все не могли видеть, это было во время урока, - сказал Саша.
   - Нет, на большой перемене.
   - В этот день я был дежурным,  -  возразил  Саша.  -  Утром,  во  время
лабораторных, Юра вышел на  улицу.  Я  спросил:  "Ты  куда?"  Он  ответил:
"Передать ключи отцу". А то был не отец, а этот Тип Иванович.
   - Ты не помнишь точно, когда это было?
   - Можно посмотреть по журналу дежурств. - И Юра передал ему ключи?
   - Юрка протянул руку, может быть, они просто поздоровались.
   - А ты бы сказал: "Рукопожатия отменяются", - пошутил Миша.  -  Слушай!
Это было не в тот день, когда на учкоме,  помнишь,  Генка  разбирал  стихи
Зои?
   - Точно! - подтвердил Саша.
   Миша вспомнил, как растерялся Юра, когда Генка позвал его на учком, как
нервничал на заседании, вспомнил приход Навроцкого, как быстро  пошел  ему
навстречу Юра, как потом оставил их вдвоем с Людой, а сам вошел в школу. И
ведь никогда, ни до, ни после этого,  Валентин  Валентинович  в  школу  не
приходил.
   И самое главное: Юра соврал! Соврал! И кому? Пионеру  Саше  Панкратову!
Будь у него совесть чиста, он не то чтобы оправдываться,  объясняться,  он
бы с ним разговаривать не стал, дал бы щелбана  и  спокойно  вышел  бы  на
улицу. А он соврал! Не хотел, чтобы видели, как он выходит на  улицу,  как
встречается с Навроцким, и потому, наткнувшись  неожиданно  на  дежурного,
растерялся, хоть этим дежурным был всего-навсего пионер Саша Панкратов.
   Почему хотел скрыть свидание с Навроцким? Ведь на большой  перемене  он
открыто, на глазах у всех с ним встретился. На большой  перемене  свидание
может быть случайным, мало ли кто проходит в это время мимо  школы,  а  во
время уроков это свидание заранее  условленное,  срочное,  тайное.  Именно
поэтому Юра оробел и растерялся перед пионером Сашей Панкратовым,  соврал,
что идет к отцу.
   И ключи какие-то приплел... Почему именно ключи?
   Безусловно, Юра  не  участвовал  в  убийстве  Зимина,  но  отношения  с
Навроцким существуют, близкие отношения. Тогда, на фабрике,  он  наверняка
слышал, что сказал Красавцев Панфилову, слышал, но покрывал Навроцкого.
   Стояли жаркие июньские дни. В школе шли консультации, сдача несданного,
все на ходу; учителя, такие вчера строгие,  взыскательные,  обстоятельные,
теперь торопились; младшие классы уже на каникулах,  аудитории  пустовали,
через день-два будут выдавать свидетельства об окончании школы.
   Кончаются занятия, кончается школа...
   На последнем бюро обсуждали, кого рекомендовать в  председатели  учкома
на будущий год. Миша предложил Сашу Панкратова. Только-только  передали  в
комсомол? Ну  и  что?  Толковый  парень,  смелый,  принципиальный.  С  ним
согласились, - хорошая кандидатура. И другие ребята ничего: Нина  Иванова,
Максим Костин... И всегда кажется, что тот, кто придет после  тебя,  будет
хуже, но ведь и те ребята, которых  сменил  он,  Миша,  тоже  считали  его
маленьким, боялись, что дальше будет не так. Не так, конечно,  по-другому,
а ничего, работал.
   Миша остановил Юру и Люду на лестнице. Не  хотелось  бы  при  Люде,  но
другого выхода нет.
   - Юра, помнишь историю с вагоном для Навроцкого, ты мне ответил  тогда,
что не прислушиваешься к чужим разговорам, помнишь?
   - Я действительно не прислушиваюсь к чужим разговорам.
   - Потом я довольно громко сказал Панфилову об этом вагоне, ты  тоже  не
слышал?
   - Не помню... Может быть, и  слышал,  но  не  существенно,  не  засоряю
память.
   - Прекрасно! - продолжал Миша. - После случая с вагоном ты, Юра, утром,
во время лабораторных, выходил на улицу.
   - На улицу? Во время занятий? Может быть... Не помню.
   - Ах, так... Этим ты тоже не хочешь засорять мозги... Напомню.  В  этот
день дежурил Саша Панкратов. Ты ему сказал, что должен передать  ключи  от
квартиры своему отцу.
   - А... Да... Что-то припоминаю.
   - И ты передал папе ключи?
   - По-видимому.
   - Ты не передал отцу ключи, в этот день твой отец с девяти до часу  вел
прием в больнице на Басманной и никуда не отлучался.
   - Откуда ты знаешь, что не отлучался?
   - А я специально ездил в больницу, проверял это обстоятельство.
   Юра насмешливо сказал:
   - Я  думал,  что  времена  кортика  и  бронзовой  птицы  давно  прошли.
Оказывается, ты все еще играешь в эти игры. Ну что ж! Да, я виделся в  тот
день с Валентином Валентиновичем. Больше того, я дружу с ним, ты это точно
подметил. Дружу и горжусь этой дружбой, представь себе!  Бываю  с  ним  на
ипподроме, на бегах, даже играю в тотализатор.
   - И выигрываешь?
   - Случается.
   - Поздравляю.
   -  Спасибо.  Но  это  мое  личное  дело,  ни  перед  кем  я  не  обязан
отчитываться. Что касается Саши Панкратова, то  ему  померещилось.  Ни  об
отце, ни  о  ключах  я  не  говорил.  У  него  богатая  фантазия,  у  Саши
Панкратова.
   - Ну что ж, - сказал Миша, - не лучше ли по-другому?
   - Что ты имеешь в виду?
   - "Часть прав своих в пучину я бросаю и тем корабль свой спасаю..."
   - Не дави на психику! За девять лет мне все это достаточно надоело!
   - К тому же, оказывается, ты еще и истерик! - заключил Миша. -  Извини,
Люда, задержал вас. Счастливо!



35

   На улице Юра сказал Люде:
   - Школа окончена,  а  Миша  по-прежнему  воображает  себя  начальником.
Смешно на него смотреть.
   Люда молча шла рядом с  ним.  В  руках  у  нее  был  черный  клеенчатый
портфель, тот самый, из которого он вытащил ключи.
   Юра покосился на него и продолжал:
   - Я разговаривал с Валентином Валентиновичем... Что было с вагоном... Я
понимаю, во что Миша ввинчивается... Но какая бестактность -  говорить  об
этом при тебе.
   - Действительно, какая невоспитанность!
   Что-то странное прозвучало в  ее  голосе.  Люда  смотрела  прямо  перед
собой. Обычное ее серьезное, нежное лицо  с  тонкими  стрелочками  бровей,
каштановые кудряшки, зеленоватые глаза.
   Они шли мимо кондитерской на углу.
   - Зайдем в "Чрево"... - предложила Люда.
   - С удовольствием! - ответил Юра, но в душе  немало  подивился;  только
что убили отца, а ей хочется пирожного.
   Кондитерская была крошечная, как  и  все  подобные  частные  заведения,
налог с которых зависел от  их  размера.  Когда-то,  в  пятом  или  шестом
классе. Кит съел здесь  на  спор  четырнадцать  пирожных,  а  пятнадцатого
съесть не смог и, согласно уговору, должен был сам заплатить. Если бы съел
пятнадцать, то платил бы Юра - спор был с ним.
   Денег у Кита не оказалось, хозяин не выпускал его из кондитерской  весь
день, пока ребята собирали деньги и выручили Кита. С тех пор  кондитерская
эта называлась "Чрево Кита" или просто "Чрево"... Люда села за столик. Юра
отправился к стойке.
   - Тебе каких?
   - Одну картошку и один эклер.
   - Себе я возьму картошку и наполеон.
   Он вернулся с пирожными на  тарелке  и  бутылкой  лимонада.  -  Вкусная
картошка, - похвалила Люда.
   - Здесь всегда все свежее.
   Люда доела картошку, вытерла губы платочком и будничным голосом,  будто
они продолжают разговор о пирожных, произнесла:
   - Теперь, Юра, расскажи мне все.
   - Что именно?
   Он действительно не сразу сообразил, о чем она спрашивает.
   - Расскажи мне то, чего ты не захотел рассказать Мише.
   - Я тебя не понимаю, - растерянно пробормотал он.
   - Прекрасно понимаешь. Или я неясно выражаюсь?
   Она смотрела на него своими зелеными глазами, и он вдруг  ощутил  страх
перед ее твердым, холодным, выжидающим взглядом... Неужели знает о ключах?
Откуда? Валентин разоткровенничался? Не может быть!
   - Повторяю тебе: я не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
   - Я спрашиваю про историю с вагоном.
   Слава богу...
   - Люда, и ты о том же... Господи, обыкновенная фабричная история:  дают
вагон, не дают вагон, грузят, разгружают, отпускают, отменяют, один  успел
отправить, другой не успел, Валентин Валентинович успел, Мише Полякову это
не нравится, что тут поделаешь?.. Ей-богу, не ломай над этим  голову,  это
так несущественно. Хочешь еще пирожного?
   - Спасибо, у меня есть. Значит, об этом ты не хочешь говорить.
   - Нет, почему, если тебе угодно...
   - Ты не хочешь говорить, - повторила Люда четким голосом, каким  обычно
отвечала уроки, - ты не хочешь говорить, и я не настаиваю. Второй  вопрос:
зачем во время лабораторных к тебе приходил Навроцкий?
   Она сказала не Валентин Валентинович, а Навроцкий.
   И как смотрит! Никогда не видел ее такой.  Черт  возьми,  знает  она  о
ключах или нет?
   - Люда, а почему ты меня допрашиваешь?
   - Я тебя не допрашиваю. Допрашивать тебя будут  в  другом  месте.  Я  с
тобой беседую всего лишь. Миша, по-твоему, продолжает свои игры. Возможно.
Но для меня игры кончены: у меня убили отца.
   Черт возьми, как она смотрит! Сумасшедшая, честное слово!
   - Не меня ли ты подозреваешь в этом?
   - Юра, в последний раз: зачем ты выходил к Навроцкому?
   Опять она говорит - Навроцкий!
   Юра отодвинул тарелку, лимонад, поставил локти на стол.
   - Ты чудачка! Хорошо! Я не хотел, не  имел  права  говорить,  я  связан
честным словом. Но поскольку ты придаешь этому такое  значение,  я  скажу:
Валентин Валентинович говорил со мной о наборе.
   - О каком наборе?
   - Косметическом, который он принес твоей маме.
   - Он не преподносил маме никакого набора.
   - Как это?!
   - Он не преподносил маме никакого набора.
   - Да ты что?! Он его подарил, причем довольно оригинальным способом.
   - Подарил... Оригинальным способом... Набор... Как  ты  думаешь,  могла
моя мама взять от него какой-то подарок?  С  чего  ты  взял?  Он  сам  это
сказал?
   Юра ошеломленно смотрел на нее.
   - Я у тебя спрашиваю: он тебе сам это сказал?
   - Видишь ли... - Юра лихорадочно обдумывал, что  ему  сказать;  он  все
начинал понимать, начинал догадываться.  -  Ты  меня  вынуждаешь  говорить
такие вещи. Он не сказал, что подарил, он сказал, что  хочет  подарить,  и
хотел это сделать через меня...
   Люда молча слушала.
   - Ну вот,  -  продолжал  Юра,  -  я,  естественно,  отказался  все  же,
признайся,  несколько  щекотливое  предложение...  Тогда  он  сказал,  что
сделает это сам. Вот и все.
   - А что за оригинальный способ?
   - Ну, он так сказал... "Это будет оригинально" - вот так он сказал...
   - Нет, я слышала слово "способ"...
   - Возможно, я оговорился... Ты ведь знаешь, он  любит  такие  "изящные"
обороты...
   - Твои объяснения меня не удовлетворяют, ты не договариваешь.
   - Ну, знаешь... Я тебе все сказал, даже больше, чем следовало.



36

   С неумолимой ясностью Юра вдруг осознал  не  совсем  еще  понятную,  но
безусловную связь между ключами и тем, что произошло в семье Зиминых.  Как
бы далеко ни отстояло одно от другого, какова бы  ни  была  истинная  роль
Валентина, все равно он,  Юра,  соучастник  чего-то  страшного,  ужасного,
может быть, именно он открыл убийцам дверь.
   Страх  перед  возмездием  охватил  его.  И   страх   перед   Валентином
Валентиновичем: этот человек не остановится ни перед чем,  убьет  его  так
же, как убил Зимина.
   Ни о чем не спрашивать, не  выяснять,  не  рассказывать,  не  ходить  к
Валентину, отойти в сторону, порвать, отговориться тем,  что  готовится  в
институт... Мысль! Уехал на  дачу  готовиться  к  экзаменам.  Валентин  не
посмеет явиться на дачу, незнаком с его  родителями.  Так  постепенно  все
забудется. Нет, не  забудется.  Витька  арестован,  идет  следствие.  Миша
Поляков  что-то  подозревает,  и  Люда  тоже  подозревает.  Доберутся   до
Валентина, доберутся и до него.
   А может быть, он все выдумывает, может быть,  ничего  нет.  Валентин  -
убийца! Невозможно!.. Невозможно!.. Спешат  прохожие,  громыхают  трамваи,
дребезжат пролетки, все как всегда. Он причастен  к  убийству?!  Не  может
быть! К Валентину немедленно, не откладывая, он все  объяснит,  расскажет,
успокоит...
   С замирающим сердцем нажал  он  кнопку  звонка.  Там,  за  дверью,  его
судьба.
   В  сетке,  туго  стягивающей   влажные   блестящие   волосы,   Валентин
Валентинович был похож на  молодого  человека  с  рекламы  туалетной  воды
"Вежеталь". Скользнул взглядом по Юре.
   - Чем ты взволнован?
   - Почему?.. Шел из школы, зашел...
   Окно открыто. При открытом окне Валентин ничего с ним не  сделает.  Шум
двора прибавил Юре смелости.
   - Миша Поляков пристает ко мне с вагоном, помните, что тогда отправили.
   - Он и ко мне с этим  привязывался,  -  ответил  Валентин  Валентинович
небрежно. - Ну и что?
   - Я просто так рассказываю...
   - Ах, так? Ну, рассказывай!
   - Вот и все!
   - Может быть, не все?
   Даже  не  предложил  сесть.  Развалился  в  кресле,  покачивает  ногой,
легонько трогает сетку на голове.
   - Видите ли, - неуверенно начал Юра, - у нас такой  порядок:  во  время
занятий нельзя выходить из школы.
   - Такой порядок во всех школах.
   - В других школах есть  гардеробщицы,  они  запирают  дверь,  а  у  нас
самообслуживание, ключ в дверях, ставка на сознательность.
   Валентин Валентинович покачивал ногой, трогал повязку на голове.
   - Когда я выносил ключи, - продолжал Юра, - меня  заметил  дежурный  по
школе и доложил Мише Полякову.
   - Почему именно ему?
   - Он председатель учкома.
   - И ему докладывается каждый такой случай?
   - Когда как...
   - Дежурный видел тебя, но разве он знает меня?
   - Да, он живет в нашем доме и знает вас.
   - Как его имя?
   - Саша... Саша Панкратов.
   - И видел, что ты передал мне ключи?
   - Нет, он не видел.
   - Что же тебя беспокоит? Мы с  тобой  не  скрываем  нашего  знакомства.
Выходил во время уроков... Тебя за это накажут?
   - Просто я хотел вам сказать: Миша Поляков выискивает факты против вас.
   - Зачем?
   -  Мне  кажется...  Он  даже  так  говорит...  Вагон  он  связывает   с
документами, которые похитили у Зимина.
   Валентин Валентинович поднял красивые, тонко очерченные брови.
   - Большой криминалист! А с убийством Зимина он этого не связывает?
   - Не знаю.
   - А ты?
   - Что я?
   - Ты связываешь вагон, то есть, будем прямо говорить,  меня,  с  кражей
документов и с убийством?
   - Что вы, Валентин Валентинович, как вы можете даже спрашивать про это?
   - Слава богу!
   Валентин Валентинович подошел к зеркалу, осторожно, обеими руками  снял
сетку с головы, расчесал волосы,  чуть-чуть  подбил,  чтобы  не  выглядели
прилизанными,  положил  повязку  на  туалетный  столик,  не  оборачиваясь,
бросил:
   - Чего стоишь? Садись.
   Юра сел на диван.
   Валентин Валентинович повернул голову в одну сторону, в другую, любуясь
прической, потом подошел к окну и закрыл его.
   Юра обомлел.  Этого  он  боялся  больше  всего.  Но  ни  подняться,  ни
двинуться с места не мог.
   Валентин Валентинович снова уселся в кресло,  подтянул  брюки,  закурил
папиросу, выпустил длинную струю дыма.
   - Ну, рассказывай!
   - Что?
   - Что тебя привело ко мне?
   - Видите ли, - робко проговорил Юра, вцепившись в диван и пытаясь таким
образом унять или хотя бы скрыть дрожь пальцев, - Люда  мне  сказала,  что
косметический набор вы ее маме не дарили.
   - Ну и что?
   - Ведь для этого вы взяли ключи.
   - Да, для этого я взял ключи. Но когда я  тебе  говорил,  что  вошел  в
квартиру и положил набор? Говорил я тебе это?
   - Нет, не говорили.
   - Так вот... Я не заходил в квартиру. Не решился. А тебе не сказал,  не
хотел выглядеть перед тобой трусом. Походил,  походил  вокруг  дома  и  не
зашел. И слава богу. Наше с тобой счастье! Как  бы  мы  выглядели  теперь,
после всего, что произошло? Моя глупая затея - а я теперь  вижу,  что  она
глупая, - кончилась ничем. Все  пустяки,  и  история  с  ключами  пустяки.
Зимина убили через две недели после того, как ты дал мзде ключи.  И  ключи
были у меня ровно полтора часа - так ведь?
   - Да, так.
   - Успокоился ты на этот счет?
   - А я и не беспокоился.
   Может быть, Юру и не удовлетворили объяснения Валентина  Валентиновича,
что-то  странное  в  этой  истории...  Но  его  успокоил   вид   Валентина
Валентиновича, его" безмятежность, то, как аккуратно  делал  он  прическу,
снимал  се