еля.
   - Пошли!
   Жильцы стояли на лестнице, внизу и вверху,  свешивались  через  перила,
поминутно хлопала дверь подъезда, подходили еще люди.
   Толпа расступилась, пропуская в квартиру милиционеров  и  Витьку.  Миша
остался на площадке. Валентин Валентинович стоял в дверях.
   Послышался шум машины, подъехавшей к подъезду.
   Агенты угрозыска вошли в квартиру.
   Они вышли оттуда с Витькой и поднялись на чердак.
   Миша  устал,  хотелось  спать,  он  присел   на   ступеньку   лестницы,
прислонился к перилам.
   В широких окнах брезжил ранний майский рассвет.
   Валентин Валентинович стоял в дверях квартиры. И как ни устал Миша,  он
не мог не заметить на лице Навроцкого выражения плохо скрываемой  тревоги,
напряженности, готовности к любым неожиданностям.
   Жильцы не уходили, подходили новые, подошли отец и  мать  Витьки.  Отец
был трезв, суетлив, поворачивался во все стороны,  слушал  разговоры,  все
время приговаривал: "Так ведь разобраться надо по  справедливости,  а  как
же, иначе нельзя". Мать смотрела на всех умоляющим, жалким и  затравленным
взглядом.
   В квартире что-то происходило, осмотр или обыск. Тело Николая  Львовича
перенесли в комнату.
   Вернулись с чердака агенты угрозыска с Витькой. Мать метнулась к  нему,
но Витька сурово проговорил:
   - Чего кидаешься?
   Можно было только подивиться его дерзкому хладнокровию.
   - Отойдите, гражданка, - сказал агент.
   - Это его мать, - объяснил кто-то из толпы.
   - Незачем волноваться, - ответил агент, - все выяснят.
   Они опять вошли в квартиру.
   Миша сидел на лестнице. Валентин Валентинович стоял в дверях.
   Настало утро, люди уходили на работу, другие толпились на лестнице,  во
дворе, у подъезда.
   Из квартиры вышли милиционеры, между ними шел Витька.  Все  хлынули  за
ними. Спустились во двор и Миша с Валентином Валентиновичем.
   - Проходите, граждане, проходите!  -  говорили  милиционеры,  раздвигая
толпу.
   В воротах Витька оглянулся, разыскивая  глазами  мать,  но,  видно,  не
нашел ее.
   Его взгляд встретился с Мишиным взглядом.



27

   Миша не мог забыть, как оглядывался Витька, разыскивая мать. Он  увидел
Витьку таким, каким знал в детстве, тот Витька не  мог  убить.  И  Витька,
который искал  глазами  мать,  тоже  не  мог  и  не  убил  Зимина.  Чистая
психология, конечно, а все же не мог убить.
   Как-то Миша зашел к Люде. Она читала, отложила книгу, когда Миша вошел,
посмотрела на Мишу глубоким, выжидательным, совсем новым  взглядом,  потом
вдруг улыбнулась:
   - Садись!
   У Миши сжалось сердце от этой улыбки.  Странная  девчонка,  гордая.  Он
вспомнил разговор с Николаем Львовичем. Николай Львович сказал тогда: "Это
делает ей честь". Она и сейчас держится  так  же,  старается  скрыть  свое
горе, не навязывает  его  никому.  А  они  пели  про  нее:  "Я  жеманство,
тру-ля-ля..."
   - Где мама? - спросил Миша.
   - Скоро придет.
   - Как она?
   - Мне кажется, она  еще  не  понимает,  что  произошло,  не  верит,  не
осознает. То вдруг становится такой, будто сама умерла. А иногда она вдруг
начинает лихорадочно обвинять Витьку Бурова, быстро,  быстро,  и  все  про
Витьку, все про него, как будто хочет и себя и меня убедить, что именно он
во всем виноват.
   - Наверно, она так и думает, - заметил Миша.
   - Да, убеждена в этом. Она  всегда  его  побаивалась,  хотя  не  всегда
сознавалась, храбрилась, а теперь утверждает, что еще до всего он  пытался
на ее глазах влезть в окно.
   Миша взглядом примерился к пожарной лестнице.
   - Это довольно сложно.
   - Я то же самое ей сказала, а она отвечает: "Сложно? Для него?"
   - А что было в портфеле?
   - Служебные бумаги, какие-то документы на брак.
   - Зачем они Витьке?
   - Возможно, он их просто выбросил. Мама утверждает, что ему  был  нужен
портфель. Ведь они собирались в Крым. Андрей замусолил том энциклопедии на
"К", Андрей ведь еще совсем  дурачок.  Он,  например,  своим  почерком,  с
ошибками через каждые два  слова,  изготовлял  "дАкумент".  В  "дАкументе"
указывалось, что учитель Витя  Буров  едет  со  своими  больными  чахоткой
учениками в Крым.
   - Для Крыма нужен не портфель, а чемодан. Но допустим. Скажи,  если  не
секрет, почему о пропаже портфеля твой отец не заявил в милицию?
   - Роковая ошибка. Если бы заявил, то остался бы жив. Но понимаешь...  В
тот вечер дома оставался один Андрей, папа опасался, что подозрение  падет
на него. Кроме того, если Андрей  как-то  причастен  к  пропаже,  то  папа
надеялся, что со временем он сумеет вернуть документы. Зачем они ребятам?
   - Неужели Андрей причастен?
   - Нет, ни в коем случае, этого не может  быть.  Я  пытаюсь  представить
себе ход папиных мыслей.
   - Ну хорошо. Витька украл портфель, допустим, даже с помощью Андрея. Но
убийство...
   - Я не верю, что Витька убил папу, не верю... - сказала Люда. Я  думаю,
что нас хотели ограбить, проследили, как мы уехали на  дачу,  забрались  в
квартиру, но папа неожиданно вернулся с дороги.
   - Да? Почему?
   - Вспомнил, что ему надо написать докладную записку. Конечно, это очень
странно, я до сих пор ломаю над этим голову.
   - Действительно, странно, - сказал Миша.
   - Вообще много непонятного... Например, о  пропаже  портфеля  я  узнала
после того, как убили папу.
   - Тебе не говорили? Скрывали? Целую неделю?
   - Да.
   - Почему?
   - Мама говорит: не хотели волновать меня... Я в это не слишком верю.
   - И Андрей тоже не знал?
   - Андрей знал, они спрашивали у него, где портфель.
   - Значит, только от тебя скрывали?
   Люда пристально посмотрела на Мишу:
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Просто констатирую это обстоятельство.
   Но для самого Миши это обстоятельство было ясным: Зимин не доверял Люде
из-за Навроцкого.
   Может ли Миша сейчас доверять Люде? А если она  передаст  Навроцкому?..
После того, что случилось, сомнительно. А впрочем... Пусть думает в другой
раз, с кем шататься по ресторанам!
   - Я хочу, чтобы ты на всякий случай  знала:  в  портфеле  действительно
были документы на  брак.  Но  этот  брак  был  отпущен  твоему  знакомому,
Валентину Валентиновичу...
   Миша подробно, обстоятельно рассказал Люде об эпизоде с вагоном.
   - Кстати, - безжалостно заключил Миша, - когда вы с  Юрой  танцевали  в
ресторане, Валентин  Валентинович  разговаривал  с  Красавцевым,  а  потом
Красавцев передал документы Николаю Львовичу в  проходной,  когда  Николай
Львович шел домой. Николай Львович не хотел брать,  Красавцев  навязал  их
ему.
   Люда ошеломленно смотрела на Мишу.
   - Но  когда  пропал  портфель,  Валентин  Валентинович  был  с  нами  в
театре...
   - Был... А когда убили Николая Львовича, был со мной в цирке...  Я  его
не обвиняю, я просто рассказываю тебе некоторые обстоятельства.
   Люда широко раскрытыми глазами смотрела на  Мишу.  Потом  закрыла  лицо
руками.
   - Ну, ты чего...
   - Это я убила папу. - Она отняла руки, глаза ее были сухие и красные. -
Я привела этого человека в наш дом.
   "Что-то не так получается у меня с этой семьей, - подумал  Миша.  -  То
злюсь на них, то жалею".
   - Я ведь не сказал ничего утвердительного, просто пытаюсь связать между
собой некоторые факты.
   - Это я убила папу, - повторила Люда, - я привела этого человека в дом.
Папа говорил, что он ему не нравится, не хотел видеть его  в  нашем  доме.
Теперь я понимаю почему: он знал, он предчувствовал... Боже мой... Это  я,
я, я... Все я... Виновата одна  я.  Ведь  когда  он  пришел  к  нам  перед
театром, я сразу поняла, что он такое: все врет, ни одного слова правды, я
все почувствовала, но у меня не хватило духа отказаться, не идти в  театр,
мне было стыдно перед папой, перед мамой... Боже  мой,  боже  мой,  что  я
наделала...
   Она раскачивалась, закрыв глаза. Миша впервые видел такое отчаяние,  не
знал, что ему делать, как успокоить.
   - Нет никаких доказательств, что это сделал Навроцкий, - сказал  он.  -
Ты напрасно себя казнишь. Наоборот, все доказательства в  его  пользу,  ты
сама их приводила. Кроме того, убив твоего отца, они не взяли документов -
значит, дело не в документах и, следовательно, не в  Навроцком.  Просто  я
так же, как и ты, не верю, что Витька убийца.
   Она сидела молча, смотрела в одну точку, потом сказала:
   - Я убью этого мерзавца.
   - Перестань! - сказал Миша. - Не бросайся из одной крайности в  другую.
Идет следствие, оно все выяснит. Единственное, что от тебя требуется, - не
выдавай Навроцкому своих подозрений. Обещаешь?
   - Я с ним больше не вижусь, - ответила Люда.



28

   Славкина квартира, раньше такая радостная, выглядела теперь  скучной  и
запущенной. Пыльные ковры на  полу,  подгоревший  абажур  над  столом,  на
диване в беспорядке маленькие подушки. И только  рояль  в  углу  такой  же
чистый и блестящий, как и раньше, и тот же перед ним вращающийся стул.
   Дверь  в  спальню  была  открыта,  там  мелькнула  фигура   Константина
Алексеевича в заношенном халате. Небритый, осунувшийся, мешки под глазами,
он не вышел и не поздоровался.
   Славка отнесся к этому спокойно,  привык  к  странностям  отца  или  не
хотел, обращая внимание, подчеркивать их.
   - Я не допускаю мысли, что Витька убил Зимина, - сказал Миша. - Обыскан
весь чердак, перебрана каждая щепка - оружия нет. Проник в квартиру?  Как?
В окно? На виду у всего дома? Через дверь? Ни ключей, ни отмычек у  Витьки
не нашли. Дверь открыл  Андрей?  Андрей  участвовал  в  убийстве  отца?  И
главное - мотивы преступления? Ограбление? Почему  унес  только  портфель?
Документы? Зачем они Витьке?
   - Я тоже не верю, что Витька убил Зимина, - сказал Славка.
   - А я верю! - объявил Генка.  -  Кто  такой  Витька  Буров?  Начинающий
бандит, подчеркиваю - начинающий. Он первый раз забирается ночью  в  чужую
квартиру, волнуется, видит портфель, думает, в нем что-то ценное, хватает,
убегает. Проходит неделя, никто портфеля не  ищет,  все  тихо.  Прекрасно!
Витька идет опять, дорожка знакомая, но там неожиданно хозяин... Витька со
страху стреляет, ему  уже  не  до  барахла,  удирает,  закидывает  куда-то
пистоль, забирается на чердак в свою конуру и притворяется, что дрыхнет.
   - Если бы у  Витьки  был  револьвер,  он  обязательно  показал  бы  его
ребятам, - возразил Славка.
   - Может быть, и показал! А они скрывают. Главное -  откуда  на  чердаке
взялся портфель?
   - Да, - сказал Миша, - портфель - единственная улика против Витьки.  Но
в портфеле были документы на брак; они  нужны  не  Витьке,  а  Красавцеву,
Панфилову и Навроцкому.
   - А может быть, по их поручению Витька  и  сделал  это?  -  предположил
Генка.
   - У него были плохие отношения с Навроцким, - возразил Миша.
   - Для видимости можно и по мордасам лупить друг  друга.  Кто,  если  не
Витька? Навроцкий? Когда украли портфель, он был с Зиминым в театре, когда
убили Зимина - с тобой в цирке. Если он  и  взял  портфель,  если  и  убил
Зимина,  то  Витькиными  руками,  а  сам  устроил  себе   алиби:   сначала
Художественный театр, потом цирк.
   - Вы оба горячитесь, а зря, - сказал Славка. - Один твердит  -  Витька,
другой - Навроцкий. Ну, а сам Зимин? Почему он скрыл  пропажу  портфеля  с
документами? Боялся, видите ли, подвести Андрея? Что  грозило  малолетнему
Андрею? Ровным счетом ничего. Больше  того!  Несмотря  на  пропажу  первых
документов, Николай Львович взял домой вторую пачку  документов,  отправил
на дачу жену и дочь, а сам с  дороги  неожиданно  вернулся  домой.  Зачем?
Вспомнил о докладной записке? Ерунда!  Николай  Львович  не  тот  человек,
чтобы забыть о  докладной  записке.  Он  вернулся  не  случайно,  вернулся
специально,  намеренно,  поехал  на  дачу,  чтобы  убрать  из  дому  Ольгу
Дмитриевну и Люду, а сам вернулся. Зачем? Почему?
   - Что ты долдонишь: почему, почему? - заметил  Генка.  -  Сам  скажи  -
почему?
   - Можно предположить только одно, - сказал Славка. - Зимин  должен  был
встретиться с кем-то у себя дома. Встретились, повздорили, они его  убили.
Но заметьте, документов не взяли. Значит, не в них дело.
   - То есть Навроцкий ни при чем, это ты хочешь сказать? - спросил Миша.
   - Да, возможно, дело не в Навроцком, не в Витьке, а в  ком-то  третьем.
Зимина могли вовлечь в какую-то аферу,  запутать.  Он,  допустим,  захотел
выйти из игры, и его убили, опасаясь разоблачений.
   - Зимин был нечестный человек?
   - Честный. Может быть, даже сверхчестный. И в  этом,  может  быть,  все
дело: он в чем-то запутался или его запутали.
   - Выходит, никому нельзя верить?
   Славка качнул головой:
   - Просто я больше вижу, больше слышу. Я уже говорил: изнанка жизни.  Вы
ее не видите, я вижу. Сам подумай: зачем Навроцкому с Красавцевым  убивать
Зимина? Из-за документов? Красавцев мог с  этими  документами  сделать  на
фабрике что угодно. Эти документы в его руках. Они отлично  понимают,  что
за убийство вышка! Нет, это не Навроцкий, не Красавцев, это  другие  люди,
которых, может быть, никто,  кроме  самого  Зимина,  не  знает.  И  именно
потому, что никто, кроме Зимина не знает, они и пошли на такое дело.
   - Подведем итоги, - сказал Миша. - Генка считает убийцей Витьку Бурова.
Так, Генка?
   - Да. Допускаю, что Витька был исполнителем, орудием в  чьих-то  руках,
возможно, в руках того же Навроцкого,  того  же  Красавцева.  Но  портфель
украл он, убил Зимина он.
   - Ясно! Теперь Славкина  точка  зрения:  Зимин  запутался  в  связях  с
какими-то неизвестными нам дельцами, и его убили. Так, Славка?
   - В общих чертах, так.
   - И, наконец, мое мнение: Витька  ни  при  чем.  За  этим  делом  стоит
Навроцкий. Итак, встает вопрос: что будем делать?
   Славка удивился:
   - Что мы можем делать? И почему мы должны что-то делать? Следствие само
разберется.
   - Как мы  можем  вмешиваться?  -  добавил  Генка.  -  И  зачем?  Витьку
выручать?
   - Да, - сказал Миша, - надо выручать Витьку.
   - Бог тебе в помощь. Я этого не собираюсь делать, - заявил Генка.
   - Бог мне не помощник и не товарищ. Вы  мои  товарищи.  От  вас  я  жду
помощи.
   - Что именно?
   - Хотелось бы знать, что  говорят  об  этом  на  фабрике.  Твоя  тетка,
наверно, в курсе.
   - Это можно, - согласился Генка.
   - А ты, Славка, поскольку ты так хорошо знаешь изнанку жизни...
   - Твои насмешки меня не трогают.
   - Тем лучше. Так вот. Навроцкий - частый посетитель "Эрмитажа". Не  мог
бы ты узнать о нем поподробнее?
   - Если что-нибудь узнаю, скажу.
   - Прекрасно! От самого дела вы устраняетесь?
   - Я не намерен тратить на это время, да у меня  его  и  нет,  -  сказал
Славка.
   - А у меня нет желания  защищать  Витьку  Бурова,  бандита!  -  объявил
Генка.
   - Ну что ж, - сказал Миша, - значит, на этот раз я остался один.



29

   Чем он располагает? Ничем, в сущности. История с вагоном?  Маловато.  И
все  же  среди  бесчисленных  лиц,  мелькавших  в  ту  ночь  на  лестнице,
пораженных, взволнованных, испуганных, лицо Навроцкого было  единственным,
исполненным затаенной тревоги, внутреннего напряжения, готовности к  любой
неожиданности. Воспоминание об этом лице укрепляло Мишу в его  уверенности
больше, чем все другое. Опять психология? Ну и пусть.
   С чего начинать? Кого он знает из окружения Навроцкого? Только Юру.  Но
Юра ничего не скажет, верный паж. Продался  за  ресторанную  похлебку,  за
бефстроганов и кофе со сливками. Не с него надо начинать.
   Начинать надо с Андрея Зимина и  Леньки  Панфилова.  Витьку  они  будут
защищать, выгораживать, и все же могут обнаружиться какие-то  подробности,
что-то существенное в пользу Витьки. А все, что в пользу Витьки, то против
Навроцкого. И говорить больше не с кем, надо говорить с ними.
   Шныра и Фургон дежурили в бригаде распределения, и Миша  отправился  на
кухню.
   Нагретым кухонным ножом Кит ловко разрезал  круг  масла  на  одинаковые
кубики. Виртуоз, ничего не скажешь! Человек, нашедший свое призвание.
   Шныра и Фургон чистили картошку.
   - Потоньше срезайте кожуру, который раз вам говорю!  -  выговаривал  им
Кит.
   - Картофельная каторга! - пробормотал Шныра с отвращением.
   Миша попросил Кита отпустить Фургона.
   - Так ведь ужин скоро накрывать, - ответил Кит недовольно.
   - На несколько минут всего. Идем, Андрей!
   Они вышли на школьный двор, уселись в тени высокого тополя.
   - Андрей, как ты думаешь, Витька виноват в том, что случилось  с  твоим
отцом?
   - Откуда я знаю? Я не видел, кто убил папу.
   - А кто украл портфель?
   - Я спал, когда его украли.
   - И не слыхал, как кто-то забрался в квартиру и унес портфель?
   - Не слыхал.
   - А как портфель очутился на чердаке?
   Вместо ответа Фургон пожал плечами, губы у него задрожали.
   "Мучаю ребенка", - подумал Миша.
   - Слушай, Андрей, - сказал Миша, - твоего отца убил негодяй,  мерзавец.
Неужели ты будешь его защищать?
   - Но ведь я  ничего  не  знаю!  Меня  и  следователь  вызывал,  и  мама
спрашивала. А что я знаю? Я спал. Я не видел, кто стрелял.
   - Но сам ты как думаешь: Витька виноват?
   Андрей молчал.
   - Что же ты молчишь? Ты его боишься? Кого ты боишься?
   - Никого я не боюсь, - ответил Андрей, потупившись.
   - Ну, так говори!
   - Ничего я не знаю. И про Витьку не знаю: он украл или нет - не знаю.
   - А зачем ты с ним водился?
   - Я не с ним, а со Шнырой, а уж потом вместе...
   - Что вместе?
   - Ну, были вместе.
   - А револьвер ты видел у Витьки?
   - Нет.
   - Честное слово?
   - Честное слово!
   Миша смотрел на Фургона. Не может быть, чтобы врал, не похож на  лгуна,
неуклюжий, добродушный мальчишка, ничего в нем нет  воровского,  блатного,
ничего хитрого, лукавого.
   Все же Миша переспросил:
   - Значит, у него не было револьвера?
   - Я не знаю: был или не был. Только я не видел, он мне не показывал.
   - А ты говорил кому-нибудь, что твои уйдут в театр?
   - Никому не говорил. Я сам не знал, что они  пойдут.  Меня  позвали  со
двора, сказали: уходим, оставайся дома, ложись спать. Я и лег.
   - Хорошо. А во второй раз? Ты знал, что твои собираются на дачу?
   - Знал.
   - Говорил кому-нибудь?
   - Чего?
   - Что твои уезжают на дачу, говорил кому-нибудь?
   - Нет...
   Андрей вдруг осекся, растерянно посмотрел на Мишу...
   От Миши это не ускользнуло.
   - Сказал кому-нибудь, вспомни! Это очень важно.
   Андрей снова потупился, потом тихо проговорил:
   - Витьке сказал.
   - Значит, Витька знал, что твои уезжают на дачу?
   - Знал, - прошептал Андрей.
   - Зачем ты ему сказал?
   - Сказал...
   - Он спрашивал тебя?
   - Нет.
   - Зачем же ты сказал?
   - Витька нам говорит: поедем в воскресенье на Дорогомиловское  кладбище
синичек ловить. А я ответил: не могу я, наши в субботу уезжают на  дачу  и
мне велели сидеть дома. Вот так он и узнал про дачу.
   - Кто при этом был?
   - Ну, кто... Я, Шныра, Паштет, Белка.
   Черт возьми, все сложнее, чем он думал!
   - Слушай меня внимательно, Андрей! Ничего и никого не бойся. Скажи  мне
правду, Витька брал портфель?
   Андрей, потупившись, молчал.
   - Из тебя все приходится вытаскивать клещами.
   - Все говорят, что украл.
   - И убил он?
   - Все говорят, что убил.
   - А ты, ты как думаешь?
   - Я не верю, - прошептал Андрей.


   Итак, Витька знал, что Зимины уезжают на дачу, и, конечно,  видел,  как
они уходили в театр. В обоих случаях ему было точно известно, что  никого,
кроме Андрея, дома нет.
   Серьезная улика. Многое меняет.
   Неужели правы эти таинственные "все", а он не прав?
   Может быть, неприязнь к Навроцкому  мешает  ему  быть  объективным?  Он
настолько уверовал в  его  виновность,  что  не  видит  фактов,  уличающих
Витьку, не хочет их видеть, игнорирует. И Фургон недоговаривает.  Кого  он
боится? Шныру? Паштета? Белку? Главный у них,  после  Витьки,  безусловно,
Шныра, правая рука атамана.  Андрей  под  его  покровительством,  под  его
влиянием. Не его ли боится Андрей?
   Миша проводил Фургона на кухню и позвал  Шныру.  Тот  не  стал  ожида