о  компанией?  Может  быть,
передать в СПОН? [СПОН - социально-правовая охрана несовершеннолетних]
   - Давайте пока ничего не решать, я попробую с ними поговорить, - сказал
Миша.
   - Ты уже пытался говорить с Витькой. Что получилось? - возразил Генка.
   - Попробую еще раз.



16

   Разговор с Витькой действительно не получился. Но то, что увидел  тогда
Миша, внесло в его представление  существенную  поправку:  Витька  защищал
мать от пьяного отца.
   После учкома, вечером, Миша отправился к Белке.
   По узкой лестнице с  выщербленными  цементными  ступенями  спустился  в
подвал, открыл дверь с ободранной обшивкой из грязной мешковины и очутился
в темном коридоре со  скользкими  стенами,  пропитанном  гнилыми  запахами
сырой   штукатурки,   нищего   жилья"   вонючего   тряпья,    подгоревшего
подсолнечного масла.
   Комната  тоже  была  сырой,  полутемной,  с  голыми  стенами,   низким,
сводчатым потолком, придававшим ей вид кельи.
   Под потолком тускло серел маленький  прямоугольник  окна,  выходящий  в
яму, прикрытую со двора металлической решеткой.
   На постели, застланной тряпьем, сидела тетка или бабушка Белки -  нищая
старуха, побирушка. За квадратным, грубым,  голым  столом  на  табурете  -
Белка.
   Табурет был единственным. Миша стал, прислонившись к косяку двери.
   Белка исподлобья посмотрела на него и отвернулась.
   Старуха, бормоча, перебирала тряпье на кровати.
   - Слушай, Белка! - сказал Миша. - Как твое настоящее имя?
   - Белка! - вызывающе ответила девочка.
   Миша повернулся к старухе:
   - Как ее зовут?
   -  Кто  знает,  -  пробормотала  та,  перебирая  тряпье,  -  приблудная
девчонка. Подобрала на вокзале, в голод еще, вот и живет. Как крестили, не
знаю. Во дворе Белкой кличут.
   - Почему в школу не ходишь? - спросил Миша.
   - Не хочу и не хожу.
   - А если в колонию отправят?
   - Убегу.
   - Брали ее, - сказала старуха, - убежала, откуда хошь убежит, верткая.
   Стол был пуст, никаких следов еды, даже посуды не было: ни стакана,  ни
кастрюли, ни чайника.
   - На что живете?
   - А что люди добрые дадут, на то  и  живем.  И  Белка  вон  кормит,  не
обижает, спасибо!
   - А ты где достаешь? - спросил Миша у Белки.
   - Где надо, там и достаю.
   - Можно попасться.
   Болтая ногами, Белка запела:

   Что вы советы мне даете, словно маленькой,
   Ведь для меня давно решен уже вопрос.
   Оставьте, папенька, ведь мы решили с маменькой,
   Что моим мужем будет с Балтики матрос.
   Ах, сколько жизни он вложил в свою походочку,
   Все говорили, что он славный морячок.
   Когда он шел, его качало, словно лодочку,
   И этим самым он закидывал крючок.
   Была весна, цвела сирень, и пели пташечки...

   Она оборвала песню:
   - Ты зачем пришел?
   - В гости.
   - Погулять со мной хочешь? Деньги у тебя есть?
   - Денег у меня нет.
   - А на кино у тебя хватит?
   - На кино, пожалуй, хватит.
   - Тоже кавалер нашелся!
   - Чем не кавалер?
   - Легавый - вот ты кто!
   - Так уж легавый?
   - Легавый! - повторила Белка, не меняя позы -  сидела  спиной  к  Мише,
подперев рукой подбородок.
   - Я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму.
   - Мне и в тюрьме хорошо - там кормят.
   - В колонии тоже кормят, а ты убежала. А из тюрьмы не  убежишь:  четыре
стены, решетка.
   - А за что в тюрьму, что я сделала?
   - Сама знаешь.
   - Знаю, а не скажу.
   - А я тебе скажу: буфет в кино обворовала.
   Белка ничего не ответила.
   - Ты думала, никто не знает. А я знаю.
   - Ну и знай!
   - Посадят в тюрьму, и тебе будет плохо, и бабка твоя с  голоду  помрет.
Тебе сколько лет?
   - Нисколько.
   - Четырнадцать лет записано, - сказала старуха.
   - Записано... - усмехнулась Белка. - Где это?
   - В домоуправлении, а как же.
   - Хочешь, на фабрику устрою? - предложил Миша.
   - Чего, чего? - насмешливо переспросила Белка.
   - На фабрику  устрою,  на  работу.  Получишь  специальность,  зарплату,
оденешься. Плохо разве?
   - Все лучше,  чем  с  жульем-то  возиться,  -  сказала  старуха.  -  Ты
послушай, что человек говорит.
   Белка молчала.
   - Платок бы купила, ботинки, - продолжала старуха. - Зимой  босиком  не
побежишь. Сахару бы поела.
   Белка опять затянула тонким голоском:

   Была весна, цвела сирень, и пели пташечки,
   Братишка с Балтики сумел кой-что залить.
   Ему понравилась красивая Наташенька,
   Такой кусочек не хотел он пропустить...

   - Я поговорю на фабрике, - сказал Миша.
   - Сам работай, если тебе надо! - ответила Белка.



17

   Года два назад Миша был у Люды на дне рождения. Мама Люды  держалась  с
ребятами как товарищ, пела смешные куплеты, пародии, затеяла шарады, потом
она и Николай Львович играли с ними в слова: из  одного  слова  составлять
другие, новые  слова  -  не  меньше  чем  из  четырех  букв.  Затем  Ольга
Дмитриевна ушла на кухню, нажарила  там  гору  блинчиков,  очень  вкусных,
ребята всю эту гору умяли моментально. Потом Ольга  Дмитриевна  и  Николай
Львович ушли в кино. Ольга Дмитриевна сказала, что они  уходят,  чтобы  не
мешать, и звала ребят приходить, сказала, что это ее личная просьба -  она
обожает играть в слова, а Люда с ней  не  играет,  важничает,  потому  что
всегда ее обыгрывает. Она много смеялась, и  ребята  смеялись,  и  Николай
Львович. У Николая Львовича было тогда совсем другое лицо,  Миша  даже  не
узнал его, когда встретил на фабрике. Два года назад, на дне рождения, это
было лицо легкое, доброе, даже  молодое  и  даже  красивое,  хотя  с  этим
понятием - красота - Миша здорово путался,  вообще,  считал  эту  проблему
преувеличенной, тем более что единое мнение тут  невозможно:  даже  насчет
Аполлона и особенно Венеры еще можно здорово поспорить. В школе, например,
все  считали  Люду  Зимину  очень  хорошенькой,  самой  хорошенькой.  Миша
недоумевал.  Ее  мать,  на  которую,  кстати,  Люда  была  очень   похожа,
действительно была красивой, прежде всего потому, что была  веселой.  Люда
веселой  никогда  не  была.  Наоборот,  она  была  какой-то  замороженной:
наверно, думала, что это ей больше идет.
   Таким же несколько  надменным  и  недоступным  держался  на  фабрике  и
Николай Львович.
   Как и Люда в школе, так  и  Николай  Львович  на  фабрике  был  одинок,
старомодный в своем  хорошо  выутюженном  костюме,  чужой  в  новом  мире,
буржуазный спец, терпимый потому, что нет своих спецов. На  собраниях  его
часто ругали. Всех ругали - много неполадок на фабрике, - но Зимина ругали
сдержанно, не как своего, а как чужого. Он выходил на  трибуну  и  отвечал
чересчур спокойно, обстоятельно.
   Мише было трудно обращаться к нему - чем-то чужой человек.  И  все-таки
обратиться нужно. Нужно устроить на фабрику Белку и Шныру, иначе  пропадут
ребята.
   ...Зимин поднял голову и посмотрел на вошедшего в кабинет Мишу.
   - Николай Львович! - Миша подошел к  столу.  -  Нельзя  ли  принять  на
фабрику одну девочку и одного мальчика? Ей четырнадцать лет,  а  мальчику,
наверно, пятнадцать.
   - Садитесь!
   Миша сел на стул возле стола.
   - В школе они не учатся, пусть хоть работают.
   - Я не занимаюсь наймом и увольнением, - ответил Зимин,  -  это  решает
директор. Обратитесь к нему... Насколько мне  известно,  бронь  подростков
заполнена.
   - Безнадзорные ребята...
   - Да, да, понимаю, - проговорил Николай Львович, собирая бумаги в папки
и раскладывая их по ящикам стола, - но  бронь  есть  бронь,  выйти  за  ее
пределы мы не можем. И потом - мальчик? На  фабрике  работают  женщины,  и
бронь подростков - девочки.
   - Ну, хотя бы девочку, - настаивал  Миша.  -  Она  сирота,  убежала  из
колонии.
   - А с фабрики не убежит?
   Вопрос был задан рассеянно, из вежливости, для  поддержания  разговора,
чтобы что-нибудь сказать. Николай Львович был  озабочен  своими  бумагами,
сложил их наконец в стол, запер ящики на замок и поднялся,  давая  понять,
что разговор окончен. Рабочий день тоже, между прочим, окончен.
   - Пропадет девчонка, жалко, - сказал Миша. -  Рядом  Смоленский  рынок,
Проточный переулок, ворье, жулики...
   Николай Львович снял с вешалки плащ, взял в руки кепи.
   - Вам следует поговорить с директором, хотя боюсь, он ничего не  сумеет
сделать до нового набора. Набор, повторяю, будет в сентябре.  Я  со  своей
стороны поддержу вашу просьбу. Вы надеетесь, что это ей поможет?
   Он открыл дверь кабинета, приглашая Мишу выйти, и вышел вслед за ним.
   Итак, он согласился помочь и, следовательно, помог. Но, черт возьми,  в
какой форме?! И что толку от его обещания?! "Я поддержу вашу  просьбу,  но
директор  все  равно  ничего  не  сумеет  сделать   до   нового   набора".
Ироническое: "А с фабрики не убежит?" - и тут же равнодушно-вежливое:  "Вы
надеетесь,  что  это  поможет?"  Странная  постановка  вопроса!  Да,  Миша
надеется, что поможет, не надеялся - не пришел бы, не  просил  бы!  А  вы,
значит, нет, не надеетесь; тогда зачем обещаете помочь?  Вам  безразлично.
Вот именно, скорее всего, безразлично...
   С неожиданной жесткостью, которая иногда находила на него и  о  которой
он потом жалел, Миша сказал:
   - Эта девочка в плохой компании. Между прочим, в этой плохой компании и
ваш  Андрей.  Они  стояли  в  коридоре.  Рядом  грохотал  сновальный  цех,
виднелись станки, бесконечные нити тянулись с больших  катушек  на  малые,
работницы внимательно следили за ними; когда  нить  обрывалась,  работница
останавливала станок, быстро связывала нить мелким узлом, почти невидимым.
   - Андрей?! - Он кивнул  в  сторону  цеха,  показывая,  что  шум  мешает
разговаривать.
   По узкой металлической лестнице с железными перилами они спустились  во
двор.
   - Андрей? Малыш? В компании? Может быть, он играет в компанию?
   - Я сказал вам об этом потому, что считаю это достаточно серьезным.
   - И что за компания? Расскажите, Миша.
   - У нас во дворе... Андрей, еще два мальчика, девочка Белка, о  которой
я вас просил, главарь - Витька Буров, тоже живет в нашем доме.
   - Жена говорит, что Витька издевался над  Андреем,  бил  его,  чуть  не
зарезал, если бы вы не вмешались тогда.
   - Он его, конечно, не собирался зарезать. Он  главарь,  чинит  расправу
над подчиненными. Ничему хорошему он Андрея не научит, а Андрей бегает  за
ним, как собачка.
   Они шли к проходной, их обгоняли работницы, окончившие смену.
   - Я целый день на работе, Андреем занимается  мать,  -  сказал  Николай
Львович, - но, я, конечно, приму меры... Так странно - Андрей в  воровской
компании. Спасибо, что вы предупредили меня, я  вам  очень  признателен...
Какой скрытный, дурачок, дома - ни звука... Но раз уж речь  зашла  о  моей
семье, то у меня к вам еще вопрос: что произошло у Люды в школе?
   - У Люды в школе?.. Как будто ничего, во  всяком  случае  я  ничего  не
знаю.
   - Что-то произошло. После вашей живой газеты она пришла домой  сама  не
своя. Плакала.
   - Странно, - пробормотал Миша, - а там громче всех смеялась.
   - Это делает ей  честь,  -  сказал  Николай  Львович.  -  Дома  она  не
смеялась, да и сейчас не смеется.  Я  прекрасно  понимаю:  и  справедливую
критику трудно воспринимать спокойно,  а  несправедливую?  Да  к  тому  же
публичную, со сцены, и, по-видимому, достаточно окарикатуренную... В вашей
школе нет предубеждения против детей из интеллигентных семей?
   - Нет, мы никого не разделяем по социальному признаку. В той  же  живой
газете прохватили и детей рабочих  -  Генку  Петрова,  например,  того  же
Витьку Бурова. Люда зря  обиделась.  Там  про  нее  спели  очень  невинные
куплеты. Я не помню текста, что-то в стиле оперетты.
   - Значит, моя  дочь  не  поклонница  этого  жанра.  Благодарю  вас.  Не
хотелось бы, чтобы Люда узнала о нашем  разговоре,  она  будет  недовольна
моим вмешательством.
   - Я ей ничего не скажу, - пообещал  Миша.  Вспышка  гнева  прошла,  ему
почему-то стало жалко Зимина.
   - Спасибо, благодарю. О той девочке, вашей подопечной, я  переговорю  с
директором.
   Зимин поклонился Мише, направился в проходную, но его окликнули:
   - Николай Львович!
   К проходной спешил Красавцев, протянул Зимину папку:
   - Документы по браку, Николай Львович, вы просили.
   - Документы? Сейчас? - удивился Зимин. - Ведь я иду домой.
   - Только-только закончили, - объяснил Красавцев. - Подбирали документы,
как вы дали указание. Несу - вижу, вы  идете.  Обратно  нести?  У  меня  в
отделе сотрудники уже разошлись.
   Николай Львович положил папку в портфель:
   - Хорошо, завтра воскресенье, я их посмотрю дома.
   Зимину  явно  не  хотелось  брать   документы.   Красавцев   не   хотел
возвращаться с ними в отдел. Зимин взял документы очень недовольный.  Миша
подумал, что мог бы и не брать. А взял. Типичный мягкотелый интеллигент.



18

   Дома Николая Львовича ждали  билеты  в  Художественный  театр  на  "Дни
Турбиных".  К  билетам  прилагался  элегантный  Валентин  Валентинович   в
полосатом костюме и лаковых штиблетах, эдакий  князь  Данила,  не  хватает
бутоньерки в петлице.
   Верные решению, принятому ими  после  возвращения  Люды  из  ресторана,
Зимины,  как  передовые  родители,  разрешили  этот  визит.  Сегодня   все
отправлялись  в  театр,  а  с  завтрашнего  дня  Ольга  Дмитриевна  начнет
осторожно шутить над этим франтом и развенчивать его в  глазах  Люды.  Все
это не слишком нравилось Николаю Львовичу, но он согласился с  женой,  что
из всех худших вариантов - это лучший. И дай бог, этот визит последний...
   Из-под полуприкрытых век он разглядывал Навроцкого: не слишком  вяжется
с привычным типом работника снабжения - интеллигентен, корректен, держится
с достоинством.
   -  Популярны  сейчас  "Лес"  у  Мейерхольда,  "Принцесса  Турандот"   у
Вахтангова, "Жирофле-Жирофля" у Таирова, - говорил Валентин  Валентинович,
- но самый значительный  -  "Дни  Турбиных"  в  Художественном.  Я  думаю,
спектакль вам понравится.
   - "Принцессу Турандот" мы видели недавно, - сказала Ольга Дмитриевна. -
Театр Вахтангова рядом. Таирова Николай Львович не очень любит, тут  мы  с
ним расходимся во вкусах. Что  касается  Мейерхольда,  то  это,  в  общем,
спорно.
   - Да, - согласился Валентин Валентинович, -  Мейерхольд  необычен,  но,
безусловно, оригинален, это вполне современное зрелище.
   - Вот видите, а мы бегали на галерку в Художественный, - сказала  Ольга
Дмитриевна.
   - Тем более вам должны понравиться "Дни Турбиных",  -  серьезно  сказал
Валентин Валентинович. - Спектакль поставлен  Станиславским  и  Судаковым,
заняты Хмелев, Добронравов, Яншин. Я  уже  раз  смотрел,  с  удовольствием
посмотрю второй. Пьеса о крушении белой  армии,  первая  попытка  серьезно
рассмотреть  трагедию  людей,  веривших  в  правоту  своего  дела.   Можно
принимать такое толкование, можно не принимать, но интересно бесспорно.
   Не простой делец. Судя по манерам - из приличной семьи.
   - Вы москвич? - спросил Николай Львович.
   - Да, поскольку живу в Москве. Но родился я в Воронежской губернии, мой
отец управлял конными заводами графа Орлова.
   Прозвучало так, будто отец Валентина Валентиновича был  не  управляющим
чьими-то заводами, а их владельцем.
   Чем он нравится Люде? Ведь умная, проницательная девочка.
   ...Впрочем, он, кажется, впадает в обычную родительскую  ошибку.  Разве
можно определить,  почему  этот  субъект  нравится  дочери?  Можно  только
определить, почему он  не  нравится  ему  самому.  Чем  же?  Лакированными
штиблетами? Конечно, нет, не штиблетами. Все дело, безусловно, в  фабрике,
в эпизоде  с  тем  вагоном,  который  он  велел  задержать  и  который  не
задержали. Возможно, Навроцкий ни при чем, ему погрузили вагон, и  он  его
отправил, и все же... Красавцев нечист на руку, и все  это,  вероятно,  не
случайно. Короче: проходимец он или нет?
   Ольга Дмитриевна посмотрела на часы:
   - Андрею пора быть дома. Где он, Люда?
   - Во дворе, наверно.
   - Надо его позвать.
   Люда подошла к окну:
   - Андрюшка! До-о-мой!
   - Тянет его во двор, - сказала Ольга Дмитриевна,  -  а  у  нас  ужасный
двор, один Витька Буров чего стоит.
   - Двор... - улыбнулся Валентин Валентинович. - Это  естественно  в  его
возрасте. И даже, если хотите, необходимо. Двор  лучше  подготовит  его  к
жизни реальной и весьма жестокой, чем... Поймите меня  правильно,  у  меня
тоже была хорошая мама, даже, может быть, чересчур хорошая, так что говорю
это по собственному нелегкому опыту.
   - Ваша мама жива? - спросила Ольга Дмитриевна.
   - Мои родители погибли в железнодорожной катастрофе...
   Наступило короткое неловкое молчание, потом Ольга Дмитриевна сказала:
   - Может быть, двор и лучше подготовит его к будущей жизни, но  пока  не
было двора, он был гораздо послушнее.
   - Андрей дружит не с Витькой Буровым, а с  Леней  Панфиловым,  тот  его
защищает, - сказала Люда. - Все это нормально, мамочка. Но дети  не  цветы
жизни...
   - Как представитель деткомиссии, я так  не  думаю,  -  сказал  Валентин
Валентинович. - Как представитель деткомиссии, я просто не имею права  так
думать.
   Все засмеялись, кроме Люды. Она была раздосадована. Зачем  затеяла  все
это? Он был терпим там, в ресторане, но здесь, у них в  доме,  этот  чужой
человек неестествен, банален. Этот намек на знатное происхождение -  какая
дешевка! Родители погибли в железнодорожной катастрофе - вранье.
   А Николай Львович думал о том, что сказал ему Миша Поляков. Он  все  же
не допускал, что его Андрей, толстый, неуклюжий, добрый и,  между  прочим,
довольно способный мальчик, растет бандитом. Вот и Люда подтверждает,  что
он дружит не с Витькой, а с Леней Панфиловым, сыном кладовщика.
   - Все же в чем дело с Витькой Буровым? - спросил он осторожно, стараясь
не обеспокоить Ольгу Дмитриевну - она так нервничала по этому поводу.
   Люда молчала.
   Ответила Ольга Дмитриевна:
   - Дети его боятся. Если бы можно  было  уехать  из  этого  дома,  я  бы
уехала.
   - Наверно, он плохо влияет на детей, - сказал Валентин Валентинович.  -
Мы  в  деткомиссии  часто   сталкиваемся   с   такими   ситуациями:   один
великовозрастный болван портит хороших подростков. Я со своей стороны могу
вам пообещать навести там порядок. Мне, как  бывшему  дворовому  мальчику,
это не будет особенно трудно.
   Опять фальшь! Граф превращается в дворового мальчика. Что за чушь?!
   - Витька безобидный парень, - сказала Люда, - я его  знаю  тысячу  лет.
Просто он тщится изображать из себя грозу Арбата, вожака и  атамана.  И  у
нас очень хороший двор, мы в нем выросли, и  никакого  особенного  порядка
наводить нет нужды.
   Валентин Валентинович с удивлением посмотрел на нее; ее вызывающий  тон
был для него неожидан, что-то он  упустил,  что-то  ускользнуло  от  него,
где-то дал промашку? А может быть, все  это  относится  не  к  нему,  а  к
матери, к отцу... Нет, она прямо и неприязненно смотрит на него...
   Валентин Валентинович  даже  на  мгновение  растерялся,  не  зная,  что
сказать. Выручило появление Андрея в запачканной мелом рубашке.
   - Я тебе велела быть дома! - строго проговорила Ольга Дмитриевна.
   - Я дома, - ответил Андрей простодушно.
   - Каждый раз тебя приходится звать -  так  нельзя,  Андрюша.  Ты  очень
грязный. Умойся, поужинай - ужин на кухне, - сделай уроки и ложись  спать.
Дверь на цепочку не бери, чтобы не было, как в прошлый раз...
   -  Я  догадываюсь,  что  было  в  прошлый  раз,  -  улыбнулся  Валентин
Валентинович - он уже овладел собой. - Богатыри именно так и должны спать.
   Ольга Дмитриевна подняла с пола портфель мужа, поставила на  письменный
стол.
   - Пора, наверно? Трамвай довезет нас только до Охотного.
   - У нас еще достаточно времени, - ответил Навроцкий.
   Его неторопливость объяснилась, когда они вышли на улицу.
   У тротуара стоял открытый легковой автомобиль. За рулем сидел  шофер  в
кожаной куртке и кожаных крагах.
   Валентин Валентинович открыл дверку:
   - Прошу!
   - Зачем это? - поморщился Николай Львович.
   - Не хотелось, чтобы наши