ут люди подниматься, не  пустит
- попрут пехом на восьмой этаж. Это  придаст  ему  значительности.  Витьке
хотелось быть значительным именно здесь,  у  себя  дома.  Придут  к  нему:
товарищ Буров, почините, пожалуйста, лифт, не  работает,  не  поднимается,
или не спускается, или застрял какой чудик между этажами - потеха! Захочет
- починит, не захочет - нет, не починит. И  не  надо  тащиться  на  завод,
толкаться в трамвае. Не только сам себе -  всему  дому  хозяин.  Ключи  от
чердака в кармане, на чердаке - аппаратная будка,  никто  не  имеет  права
войти, всех с крыши погонит, покажет им палки с проводами, антенны ихние и
радио! Сиди себе дома; если что надо, сами за тобой прибегут. После  Крыма
лифты были второй мечтой Витьки.
   Он прохаживался по Арбату, совершал привычный рейс по улице, интересами
которой жил, где знал каждый булыжник мостовой, выбоину  на  тротуаре.  Но
ничего нового на улице не было, и Витька пошел поесть чего-нибудь.
   Картина, которую он застал дома, его не удивила, он привык  к  подобным
спектаклям, особенно по воскресеньям.
   За столом сидел пьяный отец. Где  успел  набраться  с  утра,  черт  его
знает! Витька с неприязнью  смотрел  на  его  побуревшее  от  водки  лицо.
Плюгавый какой-то, грязный, жалкий. Витька его особенно  презирал  за  то,
что жалкий. Было стыдно, что у него  такой  отец.  Никто  его  в  доме  не
уважает. И оттого, что никто не уважает его отца, Витька упорно  утверждал
себя.
   - Дай рубль, говорю, тебе говорю, дай сейчас же, кому говорю?! - бубнил
отец.
   - Нет у меня рубля, сказала тебе!
   Засучив рукава, мать стирала белье в деревянном корыте.
   - Кому говорю?!  -  заплетающимся  языком  повторил  отец,  не  обращая
внимания на приход Витьки, будто тот и не пришел вовсе.
   - Хватит, набрался, спать ложись! - сказала мать.
   - Мне долг надо отдать... Поняла? Д-долг... Д-долг чести, поняла?
   Отец куражился, показывал, что он городской,  а  мать  деревенская.  Он
пытался встать, но пошатнулся и опять опустился на табурет.
   - Работать надо, а не долги делать. - Мать сильными  руками  перетирала
белье в мыльной пене.
   - Я без... безработный... Долг чести...
   - Не пил бы, так и не был бы без работы.
   - Работа... Я мастер, дура!
   - Не мастер ты, алкоголик! Занавески и те пропил.  От  людей  стыдно...
Хоть бы куда провалился с моей головы, алкоголик проклятый! Хоть бы  тебя,
пьяного, трамваем задавило!
   - Эт-то... Эт-то ты на кого?! - Буров опять поднялся, удержался на этот
раз в вертикальном положении. - На кого,  спрашиваю,  на  мужа?  На  мужа,
который, значит, тут есть лицо... Такие слова?!
   Витька загородил мать:
   - Ложись спать, папаня!
   Он был одного роста с отцом, но плотнее и сильнее его.
   - Ты! Как смеешь?!
   Отец поднял кулак, но Витька перехватил его руку.
   - Ложись спать, папаня!
   Сообразив, что если он вырвет руку, то упадет, Буров-отец завопил:
   - На отца?! Люди! Народ! Караул! Убивают!
   Но люди не откликнулись: в квартире привыкли  к  скандалам  у  Буровых.
Жили они на первом этаже, крики были слышны во дворе, но и во дворе  никто
не отозвался: тоже привыкли.
   Витька держал руку отца:
   - Не смей ее трогать!
   Открылась  дверь  и  появился  Миша,  остановился,  молча   взирая   на
происходящее.
   - Тебе чего?! - спросил Витька.
   - Дело есть.
   - Не звали тебя. Чеши!
   Буров-отец вырвал руку,  плюхнулся  на  табуретку,  ударил  кулаком  по
столу:
   - Нет! Не уходи, товарищ! Смотри, как сын  на  отца  кидается.  Смотри,
какие дети пошли. Раньше их ремнем, а теперь нет, права не имеешь.
   - Не вовремя вы пришли, - сказала Бурова-мать.
   - Не уходи! - кричал Буров-отец. - Я их, паразитов, иждивенцев, кормлю,
пою... И меня же, в  моем  доме...  Куда  мне  теперь  деваться?..  Сын  -
бездельник, хулиган, отца не уважает, на  отца  кидается...  Убить  хочет,
смерти моей желает...
   - Чего на парня возводишь, - сказала Бурова-мать.  -  Сам  ты  паразит,
бездельник. - Она обернулась к Мише: - Меня ударить хотел, а Витя не  дал.
Разве сын позволит мать бить?
   - Ты зачем с ним разговариваешь? - нахмурился Витька. - Он  кто?  Лезет
тоже! Убирайся, уходи! Сказали тебе!
   - Может, и ты со мной выйдешь? - сказал Миша.
   - Зачем?
   - Поговорим.
   - Не о чем. Звали тебя? Иди!
   - Будь здоров! Только не шумите так, на весь двор.
   - Не твое дело! - отрезал Витька.



13

   Комбинация Навроцкого была проста. На фабрике высококачественный  товар
оформляется как бракованный или третьесортный.  Сбывая  его  частникам  по
цене, во много  превышающей  фабричную,  Валентин  Валентинович  заработал
столько, что был вполне подготовлен к возвращению России к капитализму,  а
о том, что Россия к нему возвращается, свидетельствовал  нэп:  восемьдесят
пять процентов розничной торговли уже в частных руках.
   Надо получить на фабрике еще пять вагонов мануфактуры. Такой куш  решит
проблему, позволит уйти в тень и  дожидаться,  когда  новая  экономическая
политика окончательно вернется к старой,  дореволюционной.  Объявили,  что
отступление кончилось, усилили налоговый пресс, нажимают на частника - все
это временное, государство делает  отчаянные  попытки  сохранить  теряемые
позиции. Бесполезно, против законов экономического  развития  не  попрешь,
без частной инициативы не обойдешься.
   Он финансовый гений,  потенциальный  промышленный  магнат,  попавший  в
условия социальной революции. Уехать на Запад? Судьба  русских  эмигрантов
его не устраивала. Они не предвидели будущего России, они близоруки, а  он
прозорлив. Он завершает свой период первоначального накопления, возвращает
себе то, что государство отобрало у других. Кому принадлежала эта фабрика?
Братьям Бутиковым. По какому  праву  Советская  власть  отобрала  ее?  Для
создания нового общества? Прекрасно! Теперь  он  отбирает  отобранное  для
возвращения к старому обществу.
   Такова конечная цель. А  конкретная  задача  -  получить  пять  вагонов
мануфактуры. Но на пути встал инженер Зимин, велел задержать вагон,  хотел
проверить товар, теперь требует  документы.  Но  инженер  при  всей  своей
барской внешности, по-видимому, не так уж неприступен. Вечер в ресторане и
Люда - первый шаг. Люда премилая девица, хотя ее  "маман"  Навроцкому  еще
больше понравилась. Но  "маман"  смотрит  на  него  пустыми  глазами,  еле
отвечает на поклон. Люда перспективнее, у нее  к  нему  какой-то  интерес,
остается  его  развить.   Девочка   неглупа,   держится   достойно,   даже
аристократично;  как  и  он,  уязвлена  действительностью.   Он   еще   не
разобрался, как действуют на нее его рассказы и философия, но то,  как  он
отодвинул плечом Альфонса Доде,  подействовало  наверняка.  Девочке  нужен
герой. Бьен! Он и есть герой.
   Валентин Валентинович требовал от людей уважения, которое он  испытывал
сам к себе, высоко ценил  свою  репутацию;  она  нужна  ему  не  только  в
будущем, но и в настоящем: охраняет, внушает уверенность и спокойствие. Он
никого не боится, но всегда начеку, собран, мобилизован - чужая  неприязнь
не бывает случайной, надо знать, что за ней скрывается, - удар, даже самый
слабый, может иметь губительные последствия.
   Миша Поляков смотрит волчонком! Почему? Усек  с  вагоном?  Сомнительно.
Шокирует модный костюм. Ведь они ходят в косоворотках и  кожаных  куртках.
Ну, уж такое он на себя не напялит, такая мимикрия ни к чему. И вообще,  к
черту этого мальчишку, молокосос, не стоит о нем думать...
   Однако этот мальчишка испортил ему настроение. Что-то  непримиримое  во
взгляде, такого не купишь, на промышленного магната он работать не  будет.
Навроцкий знал, как разговаривать с фининспектором, даже со  следователем.
Миша представлял не власть, а идею, мораль, нравственность, а  к  этому  у
Валентина Валентиновича ключа не было.
   В плохом настроении Навроцкий никогда не признавался, у него нет  права
на плохое настроение. Свое нынешнее настроение он  называл  не  плохим,  а
лирическим.
   Он так и сказал Юре, когда они встретились у ресторана "Эрмитаж":
   - У меня, мой друг, сегодня лирическое настроение. Мы не пойдем в  этот
вертеп. Мы честные труженики, и я не желаю  сидеть  рядом  с  гориллами  и
мандрилами. Мы пойдем к артистам. Ты собираешься стать Рудольфе Валентине,
я в душе поэт.
   Так они очутились  у  маленького  кафе  "Эклер"  -  название  несколько
странное для места, где собирались артисты и поэты.
   Перед слабо освещенным входом Валентин Валентинович задержался.
   -  "Эклер"!  Много  сладкого,  жирного  крема.  Ты  любишь  крем?   Или
предпочитаешь  что-нибудь  другое?  Мороженое,  например?  Или  что-нибудь
покрепче?! Неудачное название. Но здесь ты убедишься,  что  содержание  не
всегда соответствует форме.
   По  крутой  каменной  лестнице  они  спустились   в   низкое,   тесное,
прокуренное помещение со сводчатыми  потолками.  За  маленькими  столиками
чудом умещались кучи людей. На  возвышении,  заменявшем  эстраду,  молодой
человек небрежно и виртуозно перебирал клавиши пианино.
   Пробираясь между тесно стоящими столиками, Юра поздоровался с  Эллен  и
Игорем Буш, сидевшими в шумной молодой компании.
   -  Кто  это?  -  спросил  Валентин  Валентинович,  когда  они   наконец
втиснулись между стеной и чьими-то спинами и уселись  за  столик,  добытый
Навроцким с великим трудом.
   - Знаменитая цирковая пара - Эллен Буш и ее брат Игорь.
   - Откуда ты ее знаешь?
   - Знаком, - загадочно ответил Юра, но не удержался и добавил: -  В  нее
втрескался Мишка Поляков.
   Валентин Валентинович поднял брови:
   - Смазливый мальчишка, но для такой королевы?! - Он нахмурился.  -  Мне
не нравится твой Миша Поляков.
   - Мой?! Я его сам терпеть не могу. А  вы  его  хвалили,  он  вам  очень
понравился.
   Не обращая внимания на упрек, Валентин Валентинович продолжал:
   - У него слишком тяжелый взгляд. Даже странно в таком юном возрасте.  Я
не люблю, когда на меня так смотрят.
   На эстраде небритый поэт в рваных  сандалиях  на  босу  ногу,  завывая,
читал стихи о том, как замечательно быть дикарем, ходить по Африке нагишом
с одной только бамбуковой палкой... "И бей по голове бамбуковой палкой..."
- это при встрече с врагом. "Ее тихонько оглушь и делай  с  нею  все,  что
хочешь..." - при встрече с женщиной.
   - Да, мой друг, - сказал Валентин Валентинович, - мы честные  труженики
и, как кто-то сказал, должны стоять над схваткой.
   - Это сказал Ромен Роллан.
   - Молодец Ромен Роллан! Хорошо сказал! Однако...
   Он задумался, помешал ложечкой в чашке и с горечью заключил:
   - Однако некоторые, как будто неглупые интеллигентные люди  все  еще  в
плену сословных предрассудков. Революция их ничему не научила.  Я  не  все
принимаю в нашей действительности. Больше того, я расхожусь с ней  в  ряде
вопросов. Но, мой  друг,  согласись,  что  сословные  предрассудки  -  это
мещанство.
   - О ком вы говорите?
   - Понимаешь, для некоторых слово "агент-заготовитель" звучит несолидно,
слишком плебейски... Какой-то там агентик...
   - Кто может так мыслить в наше время!
   - В общем,  банальная  история  -  я  влюбился,  -  признался  Валентин
Валентинович.
   - Без взаимности?
   - Допускаю.
   - Этого не может быть. Что вас смущает?
   - Ну, хотя бы разница в возрасте. Мне двадцать пять, ей семнадцать.
   - Мой папа старше мамы на двенадцать лет.
   - Еще одно: ей надо учиться.
   - Пусть учится, чему это мешает?
   - Слушай, а ты о ком? - спросил Валентин Валентинович.
   - О той, в которую вы влюблены.
   - Кто она?
   Юра с недоумением посмотрел на Валентина Валентиновича:
   - Я думал, это Люда...
   - Ты угадал. А как ты угадал?
   - Это совсем не трудно угадать. В нее многие влюблены.
   - А она?
   - Ни в кого.
   - А ты в нее не влюблен?
   - Был, -  признался  Юра,  -  но  потом  надоело:  снежная  королева  с
принципами. Хорошая вообще девчонка и хорошенькая, а  вот  какая-то  очень
одинокая.
   - Да? При таких родителях?
   - Возможно, в родителях  как  раз  все  дело,  -  ответил  Юра.  -  Они
несовременны.
   - В каком смысле?
   - Папаша знает три языка, мамаша - два.
   - Ты прав, мой друг, это чересчур.
   -  И  при  всем  том,  -  продолжал  Юра,  -  поразительная  детскость,
инфантильность. До сих пор устраивают елку, вы подумайте! И веселятся, как
дети. Папаша стоит на табурете, украшает, мамаша тайком  готовит  подарки,
утром их находят под елкой, все в диком восторге - их, видите ли, подложил
Дед Мороз... Вот в такие игры они до  сих  пор  играют,  и  не  только  на
рождество, а при любом случае...
   Валентин Валентинович медленно потягивал кофе, помешивая его  ложечкой,
задумчиво посматривал в зал. Взгляд его задержался на Эллен Буш.
   - Красавица окружена циркачами, я их узнаю по физиономиям.
   - Да, вероятно.
   - Один к ней очень внимателен.
   - Это ее брат.
   - Нет, ведь брат тот, блондин, ты с ним поздоровался.
   - Да.
   - А я имею в виду шатена, видишь, такой крепкий  парень.  Впрочем,  все
они крепкие ребята. Боюсь, что шансы нашего Миши очень малы.
   - Шансы... - Юра презрительно скривил губы. -  Аскет,  как  все  они...
"Любовь возможна только на общей идейной  основе".  Какая  же  может  быть
общая идейная основа с циркачкой? Она даже не комсомолка.
   - Но ты сам сказал, что он в нее влюблен.
   - Тайком, вопреки собственным убеждениям.
   - Да, мой друг, - сказал Валентин Валентинович, -  я  уже  имел  случай
тебе говорить: папиросы "Ира"  не  все,  что  осталось  от  старого  мира.
Остались  страсти  человеческие...  -  Он  поднял   палец.   -   Извечные,
непреходящие страсти; важно не быть их рабом... Я должен работать,  должен
делать свое будущее,  но  и  мне  хочется  спокойствия,  уюта,  заботливой
женской руки. С тринадцати лет я зарабатываю свой кусок хлеба,  я  пережил
мировую войну, гражданскую, потерял родителей, меня швыряло, как щепку,  я
устал. Но, - он развел руками, - в этой семье несколько  поколений  носили
форменные инженерные фуражки. А я? Я простой  агентик.  У  меня  даже  нет
родословной. У лошадей есть родословная, а у меня нет.  Какая  родословная
может быть у агентика? Он возникает из ничего, снабжает! Разве  порядочные
родители отдадут свою дочь человеку, возникшему из ничего?
   Юра пожал плечами:
   - Родители? Кто с этим считается?
   - Я считаюсь! - воскликнул Валентин Валентинович. -  Я  в  этом  смысле
консерватор. Я хочу не семейных раздоров, а семейного согласия.
   - Ольга Дмитриевна к вам благосклонна, мне кажется, благодарна  за  тот
случай во дворе, - сказал Юра, -  она  добрая  и  делит  людей  только  на
хороших и плохих. Середины нет. Вас она наверняка относит к хорошим.
   - Она - возможно. А Николай Львович?
   - Да, перед ним как-то робеешь, и все равно Ольга Дмитриевна главная. А
Люда еще главнее.
   - Да,  все  сложно,  очень  сложно,  -  задумчиво  проговорил  Валентин
Валентинович, - и все же... И все же... И все же ты  меня  обнадежил.  Да,
да, представь себе: ты меня обнадежил.
   - Что ж, - сказал Юра, - мне это очень приятно слышать.
   - И  я  тебе  скажу,  чем  ты  меня  обнадежил,  -  продолжал  Валентин
Валентинович, - но прежде всего извини меня, не обижайся, я решительно  не
разделяю твоей иронии.
   - Иронии?
   - Ты пренебрежительно отозвался о елке у Зиминых,  а  я,  например,  на
этом вырос, мой друг. Елка - это мое  детство.  У  меня  сердце  защемило,
когда ты заговорил об этом.
   - Вы меня не так поняли, - попытался оправдаться Юра. -  Когда-то  ж  у
нас устраивалась елка, но Люда выросла из этого, а ее родители тем более.
   - Нет, мой дорогой, - покачал головой Валентин Валентинович, - не  надо
кривить душой; в данном случае ты поддался нашему  прозаическому  времени:
елки нынче не в моде. Ты не устоял перед этим, а Зимины устояли...  И  это
вызывает еще большую симпатию к ним и уважение, если хочешь.
   - И мне они нравятся... Я просто хотел...
   - Украшают елку,  -  перебил  его  Валентин  Валентинович.  -  Это  так
прекрасно, так человечно. Играют - это чудесно! Ты ходишь со мной на  бега
- неужели только ради выигрыша?
   - Ну что вы! - Возмущение Юры прозвучало не слишком натурально.
   - Меня на бегах привлекает прежде  всего  зрелище.  Люблю  лошадей,  их
бег!.. - продолжал  Валентин  Валентинович.  -  Тотализатор  для  меня  не
деньги, а именно игра, азарт, риск, рад выигрышу, самому пустяковому...
   И  подарки  под  елкой:  грошовые  -  а   сколько   радости!   Сюрприз,
неожиданность, знак внимания...
   Завывающего про Африку  поэта  сменил  другой,  в  рубахе  навыпуск,  в
лаптях, онучах; читал что-то про  деревню,  тихо,  задумчиво.  Что  именно
читал, слышно не было.
   Валентин Валентинович пристально посмотрел на Юру:
   - Можешь оказать, мне услугу?
   - Какую?
   - Так друзьям  не  отвечают.  Если  друг  просит  оказать  услугу,  ему
отвечают: пожалуйста, любую!
   - Пожалуйста, любую, - улыбаясь, повторил Юра.
   Валентин Валентинович вынул  из  внутреннего  кармана  пиджака  плоскую
коробку, обтянутую сафьяном. В ее  углублениях  блестели  инструменты  для
маникюра: ножнички, щипчики, пилочки.
   Любуясь набором, Валентин Валентинович сказал:
   -  Из  Парижа,  последнее  достижение   косметической   техники.   Хочу
презентовать Ольге Дмитриевне. Но как это сделать?
   - Подарите.
   Валентин Валентинович поморщился:
   - Это невозможно: она не возьмет. Нужно именно то, о  чем  мы  с  тобой
говорили, - игра, веселая игра, в этом весь смысл. Нужен  сюрприз,  что-то
таинственное, загадочное. Ты  бываешь  у  них,  положи  это  незаметно  на
трельяж Ольге Дмитриевне.
   - Я?! - Юра был поражен. - Это невозможно...
   - Почему?
   - Я редко бываю у Люды, и всегда кто-то есть дома, хотя бы та же  Люда.
Как я пройду в спальню к Ольге Дмитриевне? Проще попросить Люду.
   - Нет, - разочарованно протянул Валентин Валентинович, - Люда откажется
так же, как и ее мама... И потом, теряется игра, пропадет эффект...  -  Он
вдруг оживился: - Слушай!  Я  видел,  как  мальчишки  лазают  по  пожарной
лестнице, она как раз возле окон Зиминых.  Днем  квартира  пуста.  Николай
Львович на работе, Люда и  Андрей  в  школе.  Ольга  Дмитриевна  уходит  в
магазин, на базар, в  парикмахерскую.  В  общем,  можно  выбрать  время...
Подняться по лестнице, влезть в окно, положить коробку. А?
   - Прекрасный план, - согласился Юра, - но кто его осуществит?
   - Как кто? Ты!
   - Я?! - Юра совсем опешил. - Но днем я тоже в школе или на фабрике.
   - Ты трусишь! Боишься подняться по лестнице.  Сегодня  на  моих  глазах
Миша Поляков поднялся на крышу, да еще с шестами в руках, с проволокой для
антенны на шее. Вот в чем их преимущество  -  они  знают,  чего  хотят,  и
добиваются своего. Ты боишься Витьку Бурова, а он нет. Он защитил  бедного
Андрея, а ты не двинулся с места. И ты надеешься  выиграть  у  них  жизнь?
Нет, мой дорогой, ты ее проиграешь, будешь в итоге плясать под  их  дудку,
потому что сила у них, а не у тебя.
   - Я тысячу раз поднимался по этой лестнице, - соврал Юра,  -  но  я  не
могу уйти из школы.
   - Ты ничего не хочешь для меня сделать, - с горечью  произнес  Валентин
Валентинович. - Прекрасно, так и отметим. Очень хорошо, прекрасно.  Я  сам
залезу в окно и положу набор.
   - На глазах у всего дома?
   - Я влюблен и готов  на  любые  сумасбродства,  -  капризно  проговорил
Валентин Валентинович. - Я хочу вписаться в стиль этой семьи. Этот стиль -
добрая и хорошая игра.
   Эллен и циркачи поднялись и направились к выходу.
   Валентин Валентинович проводил ее задумчивым взглядом и сказал:
   - Ради нее Миша залез бы на Эйфелеву башню.
   - Вы глубоко ошибаетесь в Мише и когда-нибудь в этом убедитесь.
   - Что ты имеешь в виду? - настороженно спросил Валентин Валентинович.
   - Ничего конкретно... Вы  сами  только  что  сказали,  что  он  вам  не
нравится, а теперь превозносите его.
   - Во всяком случае, будь он м