рой,
которого знает сто пятьдесят лет. Юру беспокоит, что будут говорить о  них
в школе, а ей наплевать, она ничего такого антиобщественного не сделала  и
не делает, даже  наоборот,  хочет  быть  как  все,  но  у  нее  ничего  не
получается, ее  считают  за  чужую,  а  почему?  Одевается  не  так,  дочь
инженера. Ну, и она не набивается, не вешать же ей на груди плакат:  "Хочу
быть как все!" И Юра тоже не такой уж плохой, как его школьная  репутация;
никакой он не упадочник; его беда - хочет выделяться,  а  выделяться  ему,
между прочим, нечем. И если говорить честно, то Юра - трус.  Это  главное.
Из-за этого она испытывает к нему презрение, из-за этого он ей никогда  не
нравился. Напрасно  девчонки  чего-то  там  намекали  -  это  все  смешно.
Единственный, кто ей по-настоящему нравился, вернее, мог  бы  понравиться,
если  бы  и  она  ему  нравилась,  -   это   Миша   Поляков.   Он   прямая
противоположность Юре, но он на нее ноль внимания, фунт презрения. И  этот
фунт презрения совершенно незаслуженный. Просто у Миши такой характер,  он
никого в отдельности не замечает, они для него масса. Но она не масса.  Во
всяком случае не для него...
   Теперь насчет Валентина Валентиновича. У него довольно красивое лицо, в
рассуждениях что-то значительное, даже загадочно значительное. Но он носит
лаковые ботинки, и это о многом говорит. И то, что у него такие деньги, он
их так небрежно тратит в ресторане - тоже не в его пользу; у них в семье и
у их знакомых таких денег нет, хотя люди вполне достойные. Но может  быть,
это он позволяет себе не так часто, и угощал он их от души, это  ему  было
приятно. Немного старомодно, правда,  этакое  гусарство:  мол,  прогуливаю
последнее... И он смелый по-настоящему, не притворяется; Витьку Бурова  не
испугался ни в этот раз, ни в тот, и это тоже очко в его пользу...
   Нет, родители неправы. Конечно, понять их можно. Боятся,  что  случится
то самое. Но напрасно боятся;  то  самое  может  случиться,  но  только  с
любимым человеком, а она никого не любит, могла бы, может  быть,  полюбить
Мишу Полякова.
   Мама - потрясающая трусиха, даже очаровательна, потому что  никогда  не
притворяется. Иногда Люде кажется, что не она ее дочка, а мама ее дочка...
Она всего боится, это у нее с тех времен: боялась домкома, боялась, что их
уплотнят, отберут комнату, боялась  за  папу,  боялась,  что  нечем  будет
накормить семью, а потом, когда появилась мука и все появилось, мама стала
перекармливать их, особенно Андрюшку, стала жарить блинчики.
   И все же с родителями ей повезло, она понимает и ценит это. Просто  она
стала видеть больше, чем видит мама, и саму маму видит  и  папу,  как  он,
например, старается не уронить свой авторитет в семье, напускает  на  себя
хмурый, недоступный  вид,  прячет  свою  доброту  потрясающую;  мама  это,
наверно, понимает; папа на  пьедестале,  власть  законодательная,  а  мама
власть исполнительная. И сегодня разыгрывала эту роль... Ах,  как  она  их
любит... И не будет огорчать, хотя и видит, что вступила с ними сегодня  в
неразрешимое противоречие... Подумать только, они пытаются решить,  с  кем
ей  встречаться,  с  кем  нет,  -  они,  такие  неисправимые,   доверчивые
романтики...


   Родители Люды тоже не спали. Это  был  не  первый  случай,  когда  Люда
поздно приходила домой, но она всегда предупреждала, они знали, где она. В
этот раз она как-то незаметно ушла из дома, ничего не сказала,  не  хотела
лгать, но и правды не хотела говорить. Уж одно это их встревожило... И  не
случайно. Ресторан...  Франт  в  лакированных  штиблетах...  Впрочем,  как
познакомились  они  сами?  На  даче,  в  Лианозове,  тоже   случайно,   на
любительском спектакле...
   - Уверяю тебя, - говорила Ольга Дмитриевна, - она взрослая дочь, мы уже
ничего не можем ей запретить. Надо воспользоваться тем, что  мы  пока  еще
вправе что-то ей разрешать.
   - Это логично, - согласился Николай Львович, - надо спасать то, что еще
можно спасти.
   - Нечего спасать, милый, уверяю тебя, это все такое молодое, детское!..
Я только против ресторанов. Молодой человек должен приходить в дом, бывать
в доме. Только так мы можем как-то влиять на Люду,  на  ее  отношения,  мы
можем видеть, с кем она имеет дело. Кроме того, если человек у нас бывает,
я чисто по-женски постараюсь открыть ей глаза на него, на его  недостатки,
потом можно будет пошутить, посмеяться...
   - Все это верно, -  сказал  Николай  Львович,  -  но,  понимаешь,  этот
молодой человек  не  внушает  мне  доверия.  И  я,  откровенно  говоря,  в
некоторой растерянности: по служебным соображениям  мне  не  хотелось  бы,
чтобы он бывал у нас дома. Но с другой стороны, запретить Люде общаться  с
человеком, который мне неудобен по службе, это, в сущности, то  же  самое,
что советовать ей встречаться с человеком, который по службе  мне  удобен.
Исходная позиция в обоих случаях фальшивая, дурная.
   Ольга Дмитриевна с удовольствием слушала мужа, это было именно то,  что
она так ценила и любила в нем. Конечно, он не  только  не  вынуждает  Люду
встречаться с нужными людьми, но и сам никогда с ними  не  встречается,  и
ход рассуждения был удивительно характерен для него.
   -  Ты  сильно  преувеличиваешь,  мой  милый,  -  сказала  она,   -   ты
действительно ничего ей не запрещал, ты всего лишь высказал свое мнение  о
человеке, которого ты знаешь больше, чем она. И Люда это правильно поняла.
Я думаю даже, что в данном случае она разумнее  нас.  В  самом  деле,  что
произошло? Ничего, в сущности. Задержалась на танцульках, а мы когда-то не
задерживались? Только тогда танцевали в саду, сейчас танцуют в ресторанах,
вот и все.
   - Да, - согласился Николай Львович, - ты  права  и,  главное,  сама  не
волнуйся.
   Николай Львович успокоил жену, но сам не успокоился:  что-то  тревожило
его в этой истории.



7

   Ресторан, наконец, закрыли, и Миша со Славкой отправились домой.
   Славка рассказывал об оркестре. Среди музыкантов есть  люди  одаренные,
даже  талантливые,  например  контрабасист,  человек   с   консерваторским
образованием, но не смог найти места в настоящем  оркестре,  их  считанное
количество, и вот вынужден играть в ресторане, где прилично платят  и  где
кое-что перепадает от гостей, заказывающих музыку.
   Своим бесстрастным рассказом Славка как  бы  подчеркивал  примитивность
своих нынешних интересов, отделял себя от  возвышенного  мира,  в  котором
живет Миша, жил когда-то и он, Славка. Был пионером, комсомолец  -  и  вот
пожалуйста: пианист в ресторане "Эрмитаж", играет фокстроты для  нэпманов,
аферистов и растратчиков, веселит их, ублажает, зато у хозяина  бесплатный
ужин - правда, не такой, как гостям, а что остается от гостей.
   - Не надо делать из этого трагедию, - сказал Миша, - эпизод в биографии
артиста. Напрасно тебя это так сильно угнетает.
   - Человек не может двадцать четыре часа в сутки визжать от восторга,  -
возразил Славка.
   - Временный, случайный заработок,  -  продолжил  Миша.  -  Поступишь  в
консерваторию, получишь стипендию -  все  переменится.  Кстати,  завтра  в
фабричном клубе выступает наша живая газета. Может быть,  проведешь?  Как,
бывало, раньше.
   - Не знаю... В котором часу?
   - В шесть. Тебе в ресторан к девяти, можешь не  оставаться  на  диспут,
проведешь выступление и уедешь.
   - О чем диспут?
   - Влияние нэпа на молодежь.
   - И как с этим бороться? - не без насмешки добавил Славка.
   - Да, и как с этим бороться.
   - Не знаю... Если не будет сыгровки...
   - Не приедешь - проведет Яшка Полонский, - заключил Миша, - а приедешь,
я лично буду рад и буду ждать тебя. Постарайся, пожалуйста.
   Они подошли к дому.
   В воротах стоял Витька Буров.
   - Привет!
   - Привет! - ответил Славка.
   - Здорово! - сказал Миша.
   Витька повернулся к Славке.
   - Иди домой, Славка, ложись спать.
   - Ты меня отправляешь спать? Может быть, еще в постельку уложишь?
   - По-хорошему говорю: уходи! Нам с ним, -  Витька  кивнул  на  Мишу,  -
поговорить надо.
   Миша усмехнулся:
   - Славка нам не мешает. Славка, скажи, не  будешь  мешать?  Очень  тебя
прошу. Не вмешивайся в наш интимный разговор. Что,  Витя,  ты  мне  хочешь
сказать?
   - Еще раз полезешь не в свое дело - схлопочешь! Арцы - и в воду концы!
   - И этот грубиян носит имя великого писателя! - Миша насмешливо покачал
головой, - кстати, Витька, почему тебя зовут Альфонсом Доде? Ты его  читал
когда-нибудь?
   Витька поднял кулак:
   - Это видел?
   Славка попытался встать между ними.
   - Бросьте, ребята, прекратите!
   - Отойди! А то и тебе вмажу! - закричал Витька.
   - Ты ведь обещал не вмешиваться. - Миша отодвинул  Славку.  -  Дай  нам
спокойно поговорить. Так вот, Витенька, к твоему  сведению:  Альфонс  Доде
был великий французский писатель. А  французы,  между  прочим,  отличаются
вежливостью.
   Витька поднес к его носу кулак:
   - Я тебе покажу вежливость!
   Миша был комсомольский активист, но он  был  арбатский,  вырос  в  этом
доме, знал законы и повадки улицы. Он схватил Витькину руку и вывернул ее.
Витька выдернул руку и бросился на Мишу.
   Ответом ему были подножка и вполне квалифицированный удар в подбородок.
   Витька упал.
   - Опять получишь!
   Витька не внял этому предупреждению, поднялся, снова бросился на  Мишу,
но между ними уже стоял Славка.
   - Ребята, прекратите сейчас же!
   Вмешательство Славки вряд ли подействовало на  Витьку.  Но  из-за  угла
появился Валентин Валентинович Навроцкий.
   - Добрый вечер!
   На скамейке по-прежнему темнела фигура Шаринца.
   - У вас опять серьезный разговор! - улыбнулся Навроцкий.
   - Ничего особенного, - сухо ответил Миша. - Пошли, Славка!
   - Спокойной ночи! - сказал Навроцкий.
   - Пока, - ответил Миша, не оборачиваясь.
   Обернулся вежливый Славка:
   - До свидания!
   Навроцкий проводил их задумчивым взглядом, потом спросил Витьку:
   - По-прежнему не ладите.
   - А тебе какое дело?!
   - Как грубо, как грубо, - поморщился  Навроцкий.  -  Так  вот,  слушай,
Витюня: будешь так разговаривать со мной, я из тебя сделаю  беф-строганов,
понял?
   Это говорил не лощеный делец, а какой-то совсем другой человек...
   Его слышал и Шаринец. Валентин  Валентинович  Навроцкий  произнес  свою
угрозу достаточно громко.



8

   Фабричный клуб был полон, за  занавесом  слышалась  возня  -  участники
готовились к выступлению. Скоро начало, а Славка не пришел - Миша  отметил
это с огорчением. А Витька Буров пришел, Миша  отметил  и  это...  Пришел,
конечно, чтобы поскандалить, чтобы испортить вечер.
   Занавес раздвинулся. Яша Полонский заиграл на рояле марш живой газеты -
причудливую смесь  революционных  песен,  вальсов,  старинных  романсов  и
опереточных мелодий.
   Под звуки этой своеобразной, но достаточно громкой музыки  строй  живой
газеты - мальчики и девочки  (рубашки  и  кофточки  белые,  брюки  и  юбки
черные) - промаршировал по сцене, декламируя вступление:

   Мы, сотрудники газеты,
   Не артисты, не поэты,
   С мира занавес сдерем,
   Всем покажем и споем.
   Что в Марокко? Все морока!
   Что у вас сейчас под боком,
   Как во Франции дела,
   Как экскурсия прошла,
   На Арбате что у нас,
   Как в Италии сейчас,
   Что в деревне. И короче:
   Обо всем ином и прочем!

   [Эти и последующие стихи написаны в двадцатых годах учеником московской
школы имени  Лепешинского  Яшей  Полонским;  погиб  на  фронте  в  Великую
Отечественную войну]
   Хор смолк, шеренга застыла, из нее выступила  девочка,  загримированная
под Люду Зимину, сплела пальцы, вытянула руки и, поводя плечами, запела:

   Я жеманство, тру-ля-ля,
   И скажу вам смело:
   Люблю глазками стрелять,
   Не люблю лишь дела.
   Как приятно день-деньской
   Шевелить глазами,
   И влюбляться с головой,
   И не спать ночами.
   Завела я дневничок,
   В нем пишу стихи я:
   Мопассан и Поль де Кок -
   Вот моя стихия.

   Девочка отошла в сторону. Из строя шагнул  мальчик,  одетый,  как  Юра:
бархатная толстовка с белым бантом.

   Только станет лишь темно,
   Страстно ждет меня кино,
   Мэри Пикфорд, Гарри Пиль
   Вскочат вдруг в автомобиль.
   И, сверкая, как алмаз,
   Прыгнет к ним Фербенкс Дуглас.

   Ах, держите вы меня,
   Сколько жизни и огня!
   Что мне школа, забыл давно,
   Дайте мне кино!

   Мальчик стал рядом с девочкой.  Из  строя  вышел  увалень,  похожий  на
Витьку Бурова, и басом, подражая Витьке, запел:

   Эй, берегись! Посторонись!
   Я очень гордый, с поднятой мордой.
   Я разгильдяйство! Я друг лентяйства!
   Я чемпионов всех сильнее.
   Я весь проныра и пролаза.
   Стекла бью я до отказа.
   Мне каждый враг, кто не со мной.
   И всех зову с собой на бой!

   Появился  мальчик,  загримированный  под  Мишиного  приятеля  Генку   -
вылинявшая  солдатская  гимнастерка  и  латаные  штаны,   заправленные   в
стоптанные сапоги. В руках у него была громадная метла.

   Я чемпион, я чемпион,
   Нас легион, нас легион.
   Эти паразиты здесь и там
   Не дают работать нам.
   Всех их с собой требую на бой!
   С шеи долой
   Сбросим метлой!

   Чемпион бьет метлой барышню, пижона и хулигана -  они  падают  под  его
ударами; строй, маршируя, удаляется за  сцену.  За  ним,  охая  и  стеная,
плетутся пижон, барышня и хулиган.
   На сцену поднялся Миша.
   - Живая газета показала  персонажи,  на  которых  мы  видим  тлетворное
влияние нэпа: хулиган, пижон и  барышня.  Нэп  принес  с  собой  и  другие
отрицательные явления. Как с ними  бороться  -  вот  предмет  сегодняшнего
диспута. Кто хочет выступить?
   Встал Генка, одетый так, как его только  что  изобразили  -  вылинявшая
солдатская гимнастерка и латаные штаны, заправленные в стоптанные сапоги.
   - Пошлость и мещанство -  вот  главный  враг.  Носят  банты,  галстуки,
ажурные чулки, воняют духами. К чему эти декорации?
   - Чем тебе мешает галстук? - спросил Яша Полонский.
   - Надо открывать шею солнцу, а не ходить, как собачка, в ошейнике.
   - А ажурные чулки?
   - Для чего они? - воскликнул Генка. - Чтобы  какой-нибудь  гнилокровный
буржуазный выродок любовался "изящной дамской ножкой" на танцульках?
   - Ты против танцев?
   - Их вред доказан наукой.
   - Где ты это вычитал?
   - Могу и тебе  дать  почитать.  А  некоторые  элементы  еще  продолжают
вертеть ногами. Танцы насаждают мелкобуржуазные нравы. Обращаются на "вы",
говорят:   "извините",   "простите",   "пардон"   -   все    это    гнилая
интеллигентщина. Я сам  видел,  как  один  комсомолец  подавал  комсомолке
пальто. Зачем? Чтобы подчеркнуть ее неравноправность? Ведь она ему  пальто
не подала.
   - Хочешь, чтобы тебе подавали?
   - А если у них любовь?
   - Разве любовь в том, чтобы подавать пальто? Я не отрицаю любовь...
   - Спасибо, благодетель!
   - ...Но только на основе общей идеи...
   Молодой звонкий голос из зала пропел частушку:

   Ох, по дороге колокольцы,
   Сердце словно прыгает.
   Ох, не влюбляйтесь в комсомольца,
   Скукою измызгает.

   - Генка, про тебя!
   На сцену поднялась Зина Круглова в форме юнгштурма  -  защитного  цвета
гимнастерка и юбка, широкий ремень, портупея через плечо.
   - Мужчина называется мужчиной потому, что он мужественный.
   - Вода называется водой потому,  что  она  водянистая,  -  вставил  Яша
Полонский.
   - Поэтому, - продолжала Зина, - если парень подаст  девушке  пальто,  в
этом нет ничего унизительного, простая вежливость.
   - Женщина  называется  женщиной  потому,  что  она  женственная,  -  не
унимался Яша.
   - Именно! Почему обязательно ходить в сапогах, я предпочитаю туфли...
   - Танцевать удобнее?
   - Хотя бы! Мы будем танцевать независимо от того, разрешает  это  Генка
или нет.
   На сцене появился Юра.
   - Я признателен Яше Полонскому за то, что послужил ему прообразом,  дал
пищу его богатой фантазии, его блестящей музе, горжусь этим. Но еще больше
благодарен Генке: он поставил все точки над "i". Чего он хочет? Стандарта!
Всех   подогнать   под   один   тип:   одинаково   одевайтесь,   одинаково
развлекайтесь, одинаково думайте! А я, например, не хочу. Хочу быть  самим
собой. И буду носить бант. Привет!
   - Мы не хотим стандарта, - возразил Миша, - но нельзя думать  только  о
себе - о своей внешности, карьере, благополучии. Не в  том  дело,  что  ты
носишь бант, а в том, что бант заменил тебе все.
   - Он забантовался! - крикнул Яша.
   Руку поднял Саша Панкратов.
   - Я хочу сказать насчет хулиганов. Некоторые размахивают финками.
   - Это ты про меня, что ли? - ухмыльнулся Витька Буров.
   - Да, про тебя. Ты выражаешься. Слова нецензурные говоришь.
   "Молодец, смелый парнишка", - подумал Миша о Саше Панкратове.
   - А ты слышал? Слышал, как я ругался? - спросил Витька.
   - Слышал, - решительно ответил Саша.
   - Как? Повтори!
   - Сам знаешь как. Я тебе потом повторю.
   - И я слышал... И я! - закричали ребята в зале.
   - А вы не слушайте! - огрызнулся Витька.
   Зина Круглова сказала:
   - Мало того, что  Буров  хулиганит  сам,  он  вовлекает  в  хулиганство
малолетних.
   - Судить показательным судом! - сурово объявил Генка.
   - А право имеешь? - с вызовом спросил Витька.
   - Имеем. Школа отвечает за наш дом.
   - Ой, испугался, - ухмыльнулся Витька, довольный тем,  что  оказался  в
центре внимания. - Когда судить-то будете?
   - Сообщим, не забудем, - пообещал Миша,  -  не  беспокойся,  как-нибудь
справимся с тобой. Запомни на всякий случай. Итак, предложения?!
   - Повести решительную борьбу с мещанством, пошлостью и  обывательщиной,
- предложил Генка.
   - Общо. Давай конкретнее! - возразил Миша.
   - Запретить галстуки, банты, ажурные чулки, духи.
   - А одеколон? - спросил Яша.
   - Тоже.
   - Одеколон не роскошь, а гигиена, - выкрикнул кто-то из зала.
   - Этот лозунг выдумали частники-парикмахеры, - отпарировал Генка.
   - Кто за предложение Генки? - спросил Миша.
   Руку поднял один Генка.
   - Какие еще предложения?
   - Запретить танцульки! - объявил Генка.
   -  У  меня  другое  предложение,  -  сказала  Зина  Круглова.  -  Танцы
разрешить, кроме фокстрота и чарльстона.
   - Это почему?
   - В фокстроте прижимаются.
   - А ты не прижимайся.
   - Это буржуазный танец, - настаивала Зина,  -  и  никто  не  умеет  его
по-настоящему танцевать, получается одно кривляние и вихляние.
   Тот же молодой, звонкий девичий голос из зала выкрикнул:
   - А барыню-сударыню можно?
   - А трепака?
   - Лично я  предпочитаю  лезгинку,  -  сказал  Миша,  -  кабардинскую  и
наурскую, но в перерывах между ними иногда задумываюсь: для чего я живу  и
работаю?



9

   Диспут только возвысил Витьку Бурова в собственном мнении: он  стал  на
нем центральной фигурой. Он и шел в клуб в расчете, что о нем заговорят, а
если нет, то он выкинет такое, чтобы заговорили.
   В своей обычной расслабленной позе Витька сидел  во  дворе,  на  пустом
деревянном ящике позади первого корпуса, в  узком"  проходе  между  стеной
дома и забором. Рядом на асфальте сидели Шныра, Фургон и Белка. У угла, на
стреме,  стоял  Паштет.  Было  утро,  не  самое  раннее,   часов   десять.
Воскресенье.
   Паштет махнул рукой - все в порядке.
   Витька лениво привстал,  потянулся,  даже  зевнул,  поднял  Белку,  она
встала ему на плечи и проскользнула в форточку.
   Витька опустился на ящик,  принял  прежнюю  позу,  Шныра  и  Фургон  не
сделали  ни  одного  движения,  Паштет  был  на  посту.  Все   совершилось
молниеносно, никто не заметил - задний тупик  двора,  по  нему  не  ходят,
задняя стена дома - ни дверей, ни подъездов, впереди  -  глухая  кирпичная
стена.
   Белка очутилась в пустом фойе кинотеатра "Арбатский Арс".
   На стенах висели афиши, рекламы, фотографии из кинофильмов.
   У  стены  возвышалась  буферная  стойка  под  круглым  стеклом.   Белка
отодвинула  дверцу.  Скрип  не  смутил  ее:  кинотеатр   заперт   снаружи.
Проверено.
   Она  сняла  с  прилавка  пять  бутылок  лимонада