вагон
Валентина Валентиновича погрузили. Красавцев что-то  сказал  Панфилову,  и
_после_  этого  вагон  Валентина  Валентиновича  молниеносно  погрузили  и
отправили. Что же  приказал  Красавцев?  Задержать  вагон  или,  наоборот,
побыстрее отправить его?
   - Юра, ты не слыхал, что Красавцев сказал Панфилову? - спросил Миша.
   - Нет.
   - Он велел задержать вагон или, наоборот, отправить?
   - Не знаю.
   - Ты был рядом.
   - Я не прислушиваюсь к чужим разговорам.
   - Товарищ Панфилов! - сказал Миша. -  А  ведь  Красавцев  приходил  _до
того_, как был погружен вагон деткомиссии.
   Панфилов скосился на него из-под железных очков.
   - Ну и что?
   - А вы сказали товарищу Зимину, что вагон уже был погружен.
   - Ну, сказал.
   - Вы сказали неправду.
   По  суровому  лицу  Панфилова,  по  его  косому  взгляду   можно   было
предположить, что он пошлет Мишу  ко  всем  чертям.  Однако  он  этого  не
сделал: хорошо знал этих молодых _товарищей_, от них никому  нет  проходу,
им до всего есть дело, и лучше с ними не связываться.
   - Товарищу Зимину легко отдавать приказы, только он ведь не у Бутиковых
работает, - желчно возразил Панфилов.
   - При чем тут Бутиковы? - удивился Миша.
   - При том... "Задержи,  посмотрю,  погляжу"!..  А  за  простой  вагонов
полагается  штраф,  деньги  порядочные,  кто   будет   платить?   Фабрика?
Государство?
   - Зимин хотел как хуже?
   - Не сказал я этого, только не коммерческий  он  человек.  Хочешь  брак
выяснить? В цеху выясняй, а не на складе,  когда  товар  упакован,  клиент
ждет, и вагоны поданы.
   В объяснениях  Панфилова  была  логика,  но  упоминание  бывших  хозяев
фабрики Бутиковых было намеком на то,  что  Зимин  служил  здесь  еще  при
фабрикантах, намеком на старорежимность Зимина,  попыткой  опорочить  его,
представить социально чуждым. Миша почувствовал фальшь.
   - А все же что приказал Красавцев: задержать или отправить вагон?
   - Об этом у Красавцева спроси! - с раздражением ответил Панфилов. -  Не
Зимин, не Красавцев отвечают за отправку, я отвечаю. А  мне  товар  некуда
складировать, сам видишь. - Он обвел рукой загроможденное тюками помещение
склада. -  Паны,  понимаешь,  дерутся,  а  у  холопов  чубы  трещат.  Нет,
извините, спасибо.



5

   Вечером Миша пошел в ресторан "Эрмитаж", к  Славке.  Бульвары  Садового
кольца были пустынны, редкие фонари тускло светили  на  углах  центральных
улиц.
   Славкина мать ушла к другому человеку. Славка остался с  отцом,  бросил
школу, играет по вечерам в оркестре ресторана "Эрмитаж",  зарабатывает  на
жизнь:  Константин  Алексеевич  болеет,  не  работает,   опустился.   Миша
поражался такой  слабости.  Если  женщина  ушла  от  мужа,  порядочного  и
достойного человека, бросила сына, ее  можно  только  презирать.  Конечно,
любовь, страсть и так далее, и все же долг выше всего.
   В ресторан Миша вошел со двора, мимо  кухни,  мимо  снующих  по  узкому
коридору официантов с подносами. Все бежали, торопились,  никому  не  было
дела до Миши, и он благополучно достиг маленькой  комнаты,  отделенной  от
эстрады тяжелой занавеской.
   Рядом  гремел  оркестр.  Миша  чуть  раздвинул   занавеску   и   увидел
ресторанный зал. За столиками, покрытыми белоснежными  скатертями,  сидели
разодетые женщины, мужчины, очень важные, будто занятые настоящим делом. А
все их дело тут -  пить,  есть,  хохотать,  как  будто  им  очень  весело.
Спасаются от забот и тревог жизни нэпманы, спекулянты и растратчики, берут
реванш за свое унижение в том, другом мире, где их ограничивают,  допекают
налогами. Здесь они господа, реализуют свое богатство,  швыряют  деньгами,
перед  ними  предупредительно  склоняются   официанты.   Безусловно,   нэп
необходим  для  восстановления  страны,  здесь  его   оборотная   сторона,
приходится с этим мириться, но люди эти отвратительны.  Во  имя  чего  они
живут?
   Оркестр смолк, музыканты оставались на своих местах.  Сидя  за  роялем,
Славка разговаривал с контрабасистом,  пожилым  человеком  в  серо-голубом
костюме с бабочкой.
   Потом на эстраду вышли чечеточники в  черных  фраках,  белых  манишках,
черных цилиндрах и черных лакированных туфлях.  Оркестр  грянул  бравурную
мелодию, чечеточники отбивали чечетку, фалды их  фраков  развевались,  они
здорово молотили штиблетами и пели куплеты...

   Два червонца, три червонца или сразу пять,
   За червонцы, за червонцы можно все достать...

   Глупейшие куплеты о червонцах, о  том,  что  именно  можно  достать  за
червонцы, идиотский гимн  червонцу.  Никто  не  обращает  на  чечеточников
внимания, хотя они стараются вовсю, жаль  их,  и  Славку  жаль,  и  других
музыкантов, обязанных развлекать эту шушеру.
   Чечеточники удалились. Музыканты поднялись со своих мест,  пустились  в
комнату за эстрадой...
   - Мне еще отделение играть, - предупредил Славка.
   - Подожду, - ответил Миша.
   Он стоял у занавески и поглядывал в зал.
   - Ну и физии!
   - Эти физии дают пищу для некоторых размышлений, - сказал Слава.
   - Каких именно?
   - Могли мы с тобой два года назад думать, что появится все это?.. Новые
хозяева жизни.
   - Точнее, хозяева своих денег.
   - Зато каких денег!  Сейчас  я  тебе  покажу  некоторых  представителей
современного капитала. Только не слишком на них пялься и не тыкай пальцем.
   - Постараюсь, - рассмеялся Миша.
   - Справа, за вторым столиком, к нам лицом, видишь: коротенький  пузанок
с пышной шевелюрой?
   - Вижу.
   - Этот пузанок стоит сорок тысяч.
   - Как в Америке, - усмехнулся Миша. - Мистер Смит стоит сорок миллионов
долларов.
   - Вот именно. Пузанок зарабатывает сорок тысяч в год, а он  всего  лишь
представитель Харьковского государственного кондитерского треста.  Заметь,
государственного! Разве у  нас  так  много  кондитерских  изделий?  Их  не
покупают? Нет, их покупают, расхватывают и  без  этого  прыщика.  Но  этот
прыщик получает десять процентов за реализацию - это как раз сорок тысяч -
и делится с начальством.
   - Смотри, - сказал Миша, - рядом с ним Красавцев.
   - Кто это Красавцев?
   - Начальник сбыта фабрики, где мы проходим производственную практику.
   - Возможно, но тоже, безусловно, взяточник.
   Мишу огорчил желчный тон Славки.
   - Разве мы с этим не боремся?
   - Допустим, - не  стал  спорить  Славка.  -  Теперь  следующий  столик,
видишь, черноусый джигит? Стоит тридцать  тысяч,  представитель  Азиарыбы,
рекламирует селедку, а чего ее рекламировать? Знаешь такой город Ачинск?
   - В Сибири?
   - Точно. Не на всякой карте найдешь. Есть там  малюсенький  магазинчик,
торгует лаптями, дегтем, веревками, гвоздями, косами, серпами. Где же  эта
лавчонка себя рекламирует? Не угадаешь. В парижских газетах. И за  рекламу
плачено золотом. Вот так!
   - Представляю себе ликование парижан,  -  засмеялся  Миша.  -  Анекдот,
наверно?
   - Анекдот? Почитай "Крокодил". Смотри дальше: Иван Поддубный, так он не
Иван Поддубный, а фирма "Дешевое платье". Рядом два джентльмена  в  галифе
"Изящное платье"... А там дальше,  в  косоворотках  и  пиджаках,  это  так
называемые кооперативы, артели, конечно, липовые,  но  вывески...  Вывески
самые идейные... "Свой труд" семгу  изволит  кушать,  "Коллективный  труд"
пьет шампанское. Труд, труд, труд... Удобное слово!..
   - Слушай, - перебил его Миша, вглядываясь в глубь зала, - там, в  углу,
не Юра с Людой Зиминой?
   - Они.
   - Я знаю  человека,  с  которым  они  сидят,  -  Валентин  Валентинович
Навроцкий.
   - Я его тоже знаю, с некоторых пор он живет в нашем доме.
   - И они часто здесь бывают?
   - Люду я здесь вижу  впервые,  Юра  бывает,  Навроцкий  наш  постоянный
гость.
   - И сколько он стоит?
   - Не знаю, фигура загадочная.
   - Это всего лишь агент-заготовитель деткомиссии.
   -  Это  ничего  не  значит,  у  всех  здесь  скромные  титулы:   агент,
уполномоченный, владелец магазина  или  ларька,  кассиры  -  как  правило,
растратчики - гуляют перед посадкой. Тут много чего насмотришься.  Изнанка
общества.
   - Не изнанка, а отбросы.
   - Можно сказать и так, - опять не стал спорить Славка.
   - Пошли! - сказал виолончелист, поднимаясь на эстраду.
   - Подождешь? - спросил Славка.
   - Подожду, - ответил Миша.


   Заиграл оркестр.
   Юра и Люда поднялись и смешались с толпой танцующих.
   Навроцкий вынул из кармана пиджака конверт, положил  на  стол,  прикрыл
карточкой меню, щелкнул затвором  портсигара,  размял  папиросу,  закурил,
бросил спичку в пепельницу, откинулся на спинку кресла, глубоко  затянулся
и даже не повернул головы, когда к столику подсел Красавцев.
   Навроцкий придвинул ему портсигар, приподнял карточку  меню.  Красавцев
достал папиросу, вынул из-под меню конверт, опустил в карман.
   - Здесь вся сумма?
   - Можете не пересчитывать. Когда я получу следующую партию?
   На помятом, красном от водки  лице  Красавцева  появилось  обычное  для
взяточника выражение неприступности.
   - Через неделю, не раньше, и без скидки на брак и третий сорт.
   - Почему?
   - Зимин собирается лично проверить брак и сорт,  беспокоится,  что  его
слишком много.
   - С ним нельзя поладить?
   - Из старых спецов, трусит. Хотел задержать вашу партию, но я успел  ее
отправить.
   - Я успел ее отправить, - хладнокровно возразил Навроцкий.
   Красавцев покосился на него.
   - Если бы я не предупредил Панфилова...
   Навроцкий перебил его:
   - Если бы я  не  успел  за  полчаса  погрузиться,  вы  бы  попались  на
фиктивном браке и пошли под суд.
   Красавцев опять покосился на него - пижона следует осадить.
   - Зимин требует документы по вашей отправке.
   - Пожалуйста, документы в порядке, - ответил Валентин Валентинович.
   - Если в них особенно не ковыряться.
   - Документы в полном  порядке,  -  повторил  Валентин  Валентинович.  -
Можете спокойно их передать. Пусть изучает, Даже у себя дома. Вот  именно,
пусть возьмет домой и тщательно ознакомится.
   Оркестр смолк.
   - Значит, договорились? - Навроцкий давал понять, что  Красавцев  может
удалиться.
   Вставая, Красавцев ухмыльнулся:
   - Вы здесь с дочкой Зимина, если не ошибаюсь?
   - Не ошибаетесь. Можете спокойно передать  документы  Зимину  в  личное
пользование.
   Вернулись Юра и Люда. Люда села, оправила платье, осмотрелась.
   - Ну как? - спросил Валентин Валентинович.
   - Прекрасно!
   Люда впервые в ресторане. Когда она шла сюда,  волновалась,  смущалась,
ей казалось, что она  прикоснется  к  опасной,  запретной,  но  заманчивой
стороне жизни. Папа и мама будут огорчены, узнав, что она была  здесь,  но
она хотела посмотреть, хотела знать, что это такое, узнала, посмотрела  и,
может быть, больше  не  придет  сюда.  Ничего  особенного  -  пьют,  едят,
танцуют. Пьют и едят очень вкусно, вкуснее, чем дома, и совсем иначе.  Она
так честно и скажет: хотела посмотреть - посмотрела; папе  и  маме  всегда
важно понять мотивы, она им объяснит мотивы:  было  интересно  посмотреть.
Правда, ей приятно, что и на нее смотрят. Дома  существовала  эта  тема  -
Люда-кокетка, ее за  это  высмеивали,  папа  часто  говорил:  "Люда  опять
смотрится в самовар". В  конце  концов,  у  каждого  есть  и  должны  быть
недостатки. В общем, Люда мысленно договорилась  сама  с  собой,  мысленно
договорилась с родителями.
   - У вас знакомые в оркестре? - спросил Валентин Валентинович.
   - Мальчик из нашего дома, Славка Эльдаров. Очень талантливый.
   - Не без дарования, - снисходительно согласился Юра.
   -  Нет,  очень  талантливый!  -  возразила  Люда.  -  Но  у  них   дома
неприятности, родители разошлись, и он вынужден играть в ресторане.
   - Это пойдет ему на пользу, - сказал Валентин Валентинович.
   - Да? Почему? - спросила Люда.
   -  Трудно  объяснить...  На  ум  приходят  банальные  слова:   невзгоды
закаляют, характер вырабатывается в горниле испытаний и тому подобное.  Но
в этих стертых выражениях заложены никогда не стареющие истины.
   - Итак, да здравствуют сложности! - провозгласил Юра. - А если их нет?
   - Их не может не быть, - ответил Валентин Валентинович.
   - Почему вы не танцуете? - спросила Люда.
   - Не умею.
   - Фокстрот - это очень просто.
   - Мне поздно учиться.
   - Вам? Вы себя считаете стариком?
   Валентин Валентинович улыбнулся:
   - Скажите лучше, как вам работается на фабрике?
   - Стою с хронометром, очень стараюсь, тем более что я дочь инженера, но
работницы на меня косятся: я им, по-видимому, не нравлюсь.
   -  Всюду  рабочие  не  любят  хронометражистов,   -   сказал   Валентин
Валентинович, - а то, что вы дочь инженера... Разве вашего отца на фабрике
не уважают? Ведь он крупный специалист.
   - Вот именно специалист, - подхватил Юра, - буржуазный спец,  учился  в
Англии, служил на фабрике еще  до  революции,  у  хозяев-капиталистов,  и,
значит, сам капиталист. А Люда - дочь буржуазного  спеца.  У  нас  обожают
наклеивать ярлыки: интеллигент, спец... Я, например,  упадочник,  у  меня,
видите ли, упадочные настроения. Почему, отчего - никто не  знает,  и  что
значит  упадочные,  тоже  никто  толком  не  знает.  Представляю,  что  бы
творилось, если бы узнали, что  мы  сидим  в  ресторане,  да  еще  танцуем
фокстрот и чарльстон. Нас бы объявили белогвардейцами.
   - Вот видишь, - засмеялся Валентин Валентинович, - а ты говоришь, что у
тебя нет сложностей.



6

   Когда Юра, Люда и Валентин Валентинович подошли  к  дому,  они  увидели
Витьку Бурова. Он стоял в калитке, вырезанной в воротах, в  своей  обычной
ленивой позе, загораживая проход и  не  проявляя  намерения  сдвинуться  с
места.
   Юра оказался позади Валентина Валентиновича. Впрочем, у него все всегда
получалось естественно, а значит, и достойно.
   - Молодой человек, - холодно произнес Валентин Валентинович,  -  будьте
добры посторониться.
   - Места вам мало? -  Витька  продолжал  загораживать  калитку  широкими
плечами.
   - Витя, перестань! - поморщилась Люда. Она не боялась Витьки.
   - Или вы посторонитесь, или я помогу вам это сделать, - сказал Валентин
Валентинович.
   Витька лениво подвинулся.
   - Чешите, не вы мне сейчас нужны.
   - Так будет, пожалуй, разумнее, -  оставил  за  собой  последнее  слово
Валентин Валентинович.
   Во дворе, на скамейке, виднелась еще одна фигура - Шаринец.
   - Мне сюда, спокойной  ночи!  -  Юра  вошел  в  свой  подъезд,  оставив
Валентина Валентиновича один на один с Витькой и Шаринцом.
   Прощаясь с Навроцким, Люда сказала:
   - Витька опять к вам привяжется.
   - Переживу как-нибудь, - улыбнулся Валентин Валентинович. - Вы довольны
сегодняшним вечером?
   - Очень.
   - Я рад, что Юра нас познакомил, - сказал Валентин Валентинович.
   - Да, спасибо ему.
   - Ваши уже, наверно, спят.
   - У меня свои ключи.
   Навроцкий скользнул взглядом по ключам, которые она вынула из сумочки.
   - Ну что ж, спокойной ночи, привет вашей очаровательной матушке.
   Люда поднялась по лестнице, осторожно повернула ключ в замке,  открыла,
потом тихо закрыла дверь, сняла туфли, в одних чулках  прошла  по  темному
коридору, вошла в свою комнату...
   Послышались шаги, и вслед за ней в комнату вошел Николай Львович.
   - Ты не спишь, папочка?
   - Ты тоже не спишь.
   - Сказать тебе, где я была?
   - Пожалуйста.
   - В ресторане... Да,  да  представь  себе...  И  мне  там  понравилось:
музыка, танцы... Но если ты не хочешь, то больше не пойду, обещаю.
   - Ничего страшного в ресторанах нет... Но мне кажется, туда ходят  одни
спекулянты. И, может быть, тебе еще несколько рановато... Впрочем, если ты
захочешь ходить, никто тебя не удержит...
   - Нет, папочка, я тебе сказала: если ты не хочешь этого,  я  больше  ни
разу не пойду.
   - Но ведь ты пошла, захотела  и  пошла,  и  нам  ничего  не  сказала...
Конечно, потом призналась, так сказать, постфактум, и на том  спасибо,  не
стала ничего выдумывать и придумывать, это очень хорошо... Но ведь  мы  не
знали, где ты.
   - Ты не ложился из-за меня? И мама?
   - Ты спрашиваешь об этом?
   - Я думала, что вы... Я понимала, что огорчу вас... Но если бы я знала,
что вы не спите из-за меня...
   Вошла Ольга Дмитриевна.
   - Доченька, господи, как я волновалась, чего я не передумала! Ну, слава
богу, ты дома! Я уже одевалась, чтобы пойти тебя искать!
   В халате, розовая, румяная, Ольга Дмитриевна выглядела свежо, моложаво,
казалась не матерью, а старшей сестрой Люды - такое же нежное лицо,  такие
же каштановые кудряшки, такие же тонкие  стрелочки  бровей  и  зеленоватые
глаза.
   - Ну, мама, - только вздохнула Люда, - я не понимаю, чего ты боялась?
   Ольга Дмитриевна смешалась при этом вопросе, Люда поняла ее смущение и,
выручая мать, сказала:
   - Я ведь не маленькая, и я никого не боюсь - ни бандитов, ни жуликов.
   - А я боюсь, - подхватила Ольга Дмитриевна, - боюсь нашего двора, боюсь
Витьку Бурова. Он бандит.
   - Мы, кстати, как раз его встретили, он вел себя, как паинька.
   - Ну да, потому, что его проучили... Но не в нем дело... Где ты была?
   - Мамочка, я уже сказала папе...
   - Да, я информирован, - заметил Николай Львович.
   - Но обещай мне, - продолжала Люда, - что не будешь сердиться и  ругать
меня. Обещаешь? Ну, так вот, я была в ресторане,  была  с  Юрой  и  с  его
приятелем Валентином Валентиновичем, ты  его  знаешь  -  это  тот  молодой
человек, который тогда во дворе вступился за Андрея и  за  Мишу  Полякова,
помнишь?
   Ольга Дмитриевна бросила быстрый, тревожный взгляд на мужа,  ее  нежное
лицо порозовело. В их семье  не  было  ссор  и  скандалов,  но  сейчас  ей
показалось, что Николай Львович недоволен,  разочарован,  огорчен.  Решив,
что она должна все сделать сама, сказала суховато:
   - О Юре мне нечего сказать, его мы знаем десять лет, и от этого  он  не
становится лучше, но  этот  молодой  человек...  Валентин  Валентинович...
Конечно, он вел себя тогда, с Андреем, вполне достойно, но  этого  слишком
мало, чтобы судить о нем...
   - А что, собственно говоря, надо судить? - спросила Люда.
   - Я хочу сказать, что мы его совершенно не знаем.
   - Но пойми, мамочка, я ведь не могу знакомиться только с твоими  или  с
папиными друзьями.
   -  Это  верно,  -  согласилась  Ольга  Дмитриевна,  -  но   ты   только
познакомилась с ним и сразу приняла приглашение пойти в ресторан.  Ведь  с
кем попало не ходят в ресторан, правда? Это к чему-то обязывает.  Пойти  в
ресторан с почти незнакомым человеком...
   - Я пошла не с ним,  а  с  Юрой,  -  сказала  Люда,  признавая  в  душе
некоторую правоту матери.
   - Речь, по-видимому, идет о молодом человеке, получающем мануфактуру на
нашей фабрике, - сказал Николай Львович.
   - Да...
   - Мне он не нравится, - сказал Николай Львович. - Ты  знаешь,  я  редко
так определенно говорю о людях, о нем я говорю определенно: не нравится.
   Люда посмотрела на отца, свела тонкие брови, опустила голову:
   - Странно... Впрочем, если ты не хочешь, чтобы я с ним встречалась...
   - Встречаться или нет - дело твое; я просто высказал свое мнение.
   Люда продолжала:
   - Мне совершенно неважен и безразличен Валентин Валентинович... Но я не
понимаю, что происходит, почему этому придается такое значение...  Честное
слово, нет ничего особенного... Но когда запрещают - это ужасно...
   - Я не запрещаю, - запротестовал Николай Львович, - я сказал: мне он не
нравится, учти это, приглядись к нему внимательнее...
   Она засмеялась:
   - Но чтобы приглядеться, надо встречаться...  Папочка,  мамуля,  милые,
все это такая ерунда, ей-богу! Не беспокойтесь ни о чем... Ну,  сходила  в
ресторан, посмотрела, потанцевала с Юрой, попробовала их еду...
   - Ну и как? - спросила Ольга Дмитриевна.
   -  Вкусно...  Очень...  Но  твои  блинчики  вкуснее,  -  добавила   она
великодушно.
   Люда  долго  не  могла  заснуть,  перебирала  в  памяти   этот   вечер,
возвращение, сцену во дворе и  приход  домой.  За  ресторан  она  себя  не
ругала. Ей хотелось там побывать, это  правда.  Она  пошла  туда  с  Ю