ы посылаем молодого  киргиза в Бордобу с письмом к Марковскому и
Ивченко. Отсутствие Горбунова и Шиянова тревожит нас. Кроме того караванщики
уверяют, что у нас слишком мало арканов.
     Около  полудня со стороны Бордобы показывается группа всадников. Даже в
шестикратный Цейсс они  кажутся маленькими жучками, медленно ползущими вдоль
берега высохшего русла  реки. Иногда они  скрываются в чукурах, потом  вновь
появляются. Мы  внимательно следим  за ними  в бинокль  с вершины небольшого
холма.
     Они постепенно приближаются, вырастают. Уже можно различить их силуэты.
     В  это  время  с  противоположной  стороны  неожиданно раздается  голос
Горбунова, и оба наши товарища появляются из-за поворота тропы.
     0казывается,  они  прошли вчера  слишком далеко  вперед  и  ночевали  в
нескольких  километрах  от нашего лагеря. Без палаток и спальных мешков  они
здорово промерзли. Кроме того они голодны, как волки.
     Пока Горбунов и Шиянов насыщаются, бордобинская кавалькада приближается
к нам. Ближние  чукуры поглощают всадников, потом  они появляются у лагеря -
Марковский с рабочим Милеем и три красноармейца.
     Выступать в путь уже поздно, и мы делаем дневку.
     На  другой день трогаемся дальше. Марковский решил проводить нас еще на
два  перехода.  Горбунов, Марковский  и я покидаем  караван и едем верхами к
югу, к ледникам Заалайского хребта.
     Едем  без  тропы,  огибая  один  чукур за  другим. Кое-где  встречаются
маленькие  озерки,  остатки  бывших  моренных   озер.  Местность   понемногу
повышается.  Оглядываясь  назад, мы  видим уходящую вдаль  застывшую мертвую
зыбь чукуров, широкий простор Алайской долины и красноватую гряду  Алайского
хребта.
     Впереди возникает крутой вал больших камней - конечная морена одного из
ледников пика Ленина.
     Горбунов и я спешиваемся и начинаем подъем. Двигаемся медленно - высота
дает себя чувствовать. Через  час мы, достигаем  верхнего края морены. Перед
нами раскрывается несколько километров дикого  хаоса, нагромождение  камней,
валунов и  торосов серого, грязного  льда. Ледник выпирает из  узкой, крутой
долины, обрываясь вниз террасами в несколько ярусов.
     Анероид показывает высоту в 4  тысячи метров. Десять дней тому  назад я
на такой  же  высоте  тяжело болел горной болезнью.  Сегодня я  смог одолеть
довольно трудный подъем. Организм начинает приспособляться.
     Горбунов  фотографирует,  делает  наброски ледника, сверяет  с  картой.
Потом мы спускаемся вниз и возвращаемся к лошадям. Надо догонять караван.
     Мы едем по другой тропе, ближе к Заалайскому хребту. Лошади Горбунова и
Марковского идут размашистой ровной рысью. Я пытаюсь поспеть за ними на моем
Федьке.
     Этот  старый  и  угрюмый  конь  -  несомненный  философ. Он  исповедует
пессимистический  фатализм.  Его  мировоззрение  можно  выразить  в  краткой
сентенции: "люди конечно народ  подлый  но  их приходится слушаться". Федька
позволяет себе  иногда не  большую браваду: когда я сажусь на него, он косит
глазом скалит  зубы. Однако  это  скорее  привычный  ритуал,  чем  настоящий
протест.
     У  Федьки неплохая "тропота" - нечто вроде быстрого  походного шага. Но
этим  и  исчерпывается  репертуар  его аллюров Рысь его невыносима  и грозит
седоку  немедленным  смещением  почек.  При  переходе  в галоп  и  в  карьер
поступательное движение  как-то странно замедляется -  Федька скачет  больше
вверх чем вперед.
     Час езды  на Федьке -  и у самого опытного ездока некоторые части  тела
начинают "скучать". А я, стараясь  не от стать от Марковского  и  Горбунова,
трясусь на нем уже целый день.
     И  все же он прекрасен  - этот  верховой поход  по Алаю. Воз дух напоен
запахом полыни. Седой ковыль  стелется под ногам) лошадей. Солнце  садится в
облака и пронизывает их снопам! своих лучей.  Бледное золото заката заливает
скалистую гряд:
     Алая.  Она теряет свою тяжесть, свой  рельеф, свою материальность.  Она
вычерчивается в  небе  воздушным,  реющим контуром Вершины  Заалая  скрыты в
тучах. Сквозь их пелену иногда прорывается часть отвесной стены или фирновое
поле.  Снег  отражает закат,  и  горы  кажутся  изваянными из бледнорозового
алебастра.
     Мы проезжаем  мимо  небольшого озерка, поросшего  камышом Закатное небо
отражается в нем, как в зеркале. Камыш кладет на  розовую  поверхность  воды
темные полосы тени.
     Солнце   заходит.   В  вечернем  небе  загораются  бледные  звезды.  Мы
подъезжаем  к реке. Уже  стемнело. В  оглушительном  реве потока тонут  наши
голоса. Где-то здесь должен стоять лагерем наш караван.
     Едем  вниз по руслу, всматриваясь в темноту. На  том берег показывается
сигнальный  огонек. Кто-то размахивает  фонарем Мы осторожно  переправляемся
через реку.
     Шесть  палаток  расставлены в два ряда.  Сложенный штабели  груз покрыт
брезентом. В  казане варится ужин. За палаткам"  темными шерстистыми грудами
лежат  верблюды. Время  от  времени они тяжело  и как  бы обиженно вздыхают.
Доносится мерный хруст - лошади жуют траву. И над всем  этим - черный бapхaт
неба, расшитый серебром созвездий...
     На  второй день похода я решаю отдохнуть от федькиных аллюров.  Мы идем
пешком  с  Шияновым и  Капланом. Шагаем  за  караваном  с раннего утра и  до
темноты.
     Мы  беседуем. Шиянов  говорит  о своей работе.  .  Шиянов  -  техник по
испытанию самолетов. Конструкции  и детали самолетов,  методы их  испытания,
техника управления, особенности летчиков, случаи из  летной практики  -  вот
основные темы нашей беседы.
     Несколько меньше  говорит Шиянов о спорте. О боксе, акробатике,  лыжах,
альпинизме.
     Каплан  ведет  ожесточенную  и  беспрерывную  борьбу  с  караванщиками-
киргизами. Утром ему  надо следить за  тем, чтобы  его  кинокамеру завьючили
поверх других  вещей  и при этом  не  опрокинули и не  повредили  веревками.
Вечером  - чтобы  ее осторожно сняли с верблюда, те ударив о  землю. Днем  -
чтобы  караванщики,  время  от времени  "присаживающиеся" на  верблюдов,  не
взгромоздились на нее.
     Камера была импортная.  Сначала  Каплан пытался объяснить это киргизам.
Потом,  поняв безнадежность своих  попыток,  он всякий раз,  как караванщики
брались за нее, просто кричал во все горло:
     - Франция! Германия! Франция! Германия! Эти  непонятные слова  возымели
свое действие. Караванщики стали обращаться с камерой менее варварски, чем с
другим багажом, а Каплана звали "Франсгерман".
     На  третьи  сутки  мы  разбили  лагерь  у  Гумбез-Мазара,  недалеко  от
киргизского кишлака.
     С   утра   мимо  нас  стали  ездить  киргизы  из   ближайших  кишлаков.
Оказывается, в Дараут-Кургане - съезд председателей сельсоветов и колхозов.
     Караванщики  отказываются   вести  наш  караван  дальше.  Мы  Удивлены.
Начинаются  переговоры.  Караванщики  с  жаром  что-то  рассказывают.  Часто
повторяется  слово  "арпа" -  ячмень. К сожалению,  никто  из нас  толком не
понимает по-киргизски. Из кишлака приходят  еще два киргиза и присоединяются
к беседе с таким азартом, словно они кровно заинтересованы в деле.
     Не менее часа проходит в этом оригинальном споре, в котором стороны  не
понимают друг  друга.  Наконец  один из  караванщиков  совершенно неожиданно
вынимает из кармана письмо Гетье к  Горбунову, которое сразу все разъясняет.
Оказывается,  группа Гетье не  имела ячменя  для расплаты за верблюдов. Наши
караванщики были наняты не для нас, а для того,  чтобы перевезти этот ячмень
из Бордобы в Гумбез-Мазар. Елдаш, приведший в Бордобу наш караван, ни  слова
нам об этом не сказал. Мы были в полной уверенности, что караван прислан нам
для перехода в Алтын-Мазар.
     Таким образом  караванщики опять не получили ячменя за перевозку грузов
Гетье и не знали, как мы будем с ними расплачиваться.
     Характерно, что  записка Гетье была  извлечена  из кармана только после
часового  бесплодного  словопрения.  Впоследствии  это повторялось  не  раз:
очевидно, сказывалась  непривычка  кочевых  киргизов к  писаному и печатному
слову.
     Положение создавалось довольно затруднительное. Киргизы явно потеряли к
нам доверие. Если не удастся уговорить их идти дальше, мы застрянем со  всем
нашим грузом в Гумбез-Мазаре на неопределенное время.
     Горбунов  сидит  на земле,  поджав  под  себя  ноги, не  торопясь ведет
разговор, разъясняет,  убеждает, уговаривает. Один из приехавших из кишлаков
киргизов   оказывается  председателем  колхоза,   в  котором  состоят   наши
караванщики.
     Дело постепенно  улаживается. Николай  Петрович договаривается о цене и
сроках расплаты. Нам приводят других верблюдов и других караванщиков.
     Рано  утром Марковский и Милей  седлают лошадей,  расстаются  с нами  и
пускаются  в  обратную  дорогу.  Они  хотят  за  один  переход  отмахать  80
километров и к вечеру быть в  Бордобе. Я незаметно подкидываю Марковскому  в
седельную  сумку  две банки сгущенного молока: суровый исследователь  питает
слабость к этому лакомству.
     Мы продолжаем наш путь по  Алаю. Вскоре нам предстоит покинуть Алайскую
долину и свернуть к югу  в ущелье Терс-Агар, ведущее к Алтын-Мазару. Это нас
радует. Однообразный пейзаж чукуров нам порядком надоел.
     Мы приближаемся к повороту. Но еще бесконечно долго мы огибаем подножье
горы, за которой начинается Терс-Агарское ущелье.
     На холме стоит большой мазар, могила мусульманского  святого - глиняная
постройка правильной кубической формы  без  окон, с  небольшими  деревянными
дверями. Стены и пол устланы коврами, снаружи мазар украшен  черепами кииков
и  архаров  и  хвостами яков  и  лошадей,  укрепленными  на высоком  древке.
Тысячелетней  древностью  степных  кочевий  веет  от  этой  суровой  могилы,
сторожащей простор Алая.
     Мы  обогнули наконец  подножье горы.  Перед  нами  - ущелье Терс-Агара.
Бурная  Алтын-Дара  течет  нам навстречу. Река  размыла  в  ущелье  глубокий
крутой, каменистый каньон.
     К  вечеру  мы  находим  прекрасное место  для  лагеря. Небольшой  ручей
впадает в Алтын-Дару. Возле него яркозеленым ковром вкрапилась в  каменистое
русло реки лужайка с сочной густой травой. На  лужайке стоит  одинокая юрта.
Дымок костра стелется над нею.
     Раскидываем лагерь,  разгружаем  верблюдов  и  лошадей и с наслаждением
смываем в ручье пыль дневного перехода.
     Потом   идем  знакомиться  с  обитателями  юрты.  Бойкий  парнишка  лет
четырнадцати  встречает  нас  у входа.  Возле костра, разложенного посредине
юрты, сидит его мать, высокая широкоплечая женщина с  большой серьгой в ухе,
и  размешивает  в  казане  похлебку.  В  стороне -  молодая  девушка,  почти
подросток, занята шитьем. Правильные черты лица, смущенный  и суровый взгляд
больших, темных, чуть  раскосых глаз. Возле матери копошится  четвертый член
семьи -  четырехлетний мальчик. Киргизские  малыши с их загорелыми  лицами и
черными, как смородина, слегка раскосыми глазами удивительно занятны.
     Сбоку юрты сложены  пожитки семьи - два небольших сундучка, стопка кошм
и одеял, посуда. Острый запах бараньей шерсти и кумыса стоит в воздухе.
     Мы знакомимся. Один из сопровождающих нас красноармейцев, Абдурахманов,
служит переводчиком.
     Хозяин  юрты  все  лето пасет скот высоко в горах. Зимой семья живет  в
зимних глиняных кибитках, которые видны на другом берегу Алтын-Дары.
     Угощаем   хозяйку  и  ребят   шоколадом.  Блестящая   свинцовая  бумага
производит большее впечатление, чем маленькие коричневые квадратики, которые
они видят впервые.
     На следующий день Горбунов и Шиянов уезжают вперед.  Каплан и  я идем с
караваном.  Медленно поднимаемся вверх по Терс-Агару. Ущелье становится  все
круче и живописнее. Справа и слева - снежные вершины, висячие ледники. Но мы
все еще не избавились от чукуров. Подобно огромным злокачественн1ым опухолям
вылезают они из всех боковых долин и загораживают перспективу.
     Через  несколько  часов мы видим забавную  картину: Горбунов и  Шиянов,
раздевшись  догола, в одних шляпах сидят у ручья и ковшами  промывают  шлих,
ища золото.  Лошади  пасутся  невдалеке. Каплан  и я забираем  их  и уезжаем
вперед, чтобы на перевале ждать Горбунова и Шиянова.
     Приближаемся  к  перевалу  Терс-Агар. В  небольшой, уютной  ложбинке на
"свежей зеленой траве мы  решаем отдохнуть. Слезаем  с лошадей. Ноги и спину
ломит от долгого пути.
     Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит:
     - Смотрите - киик! Один, два, три, шесть!
     Я  вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом
различаю  несколько  кииков,  почти   невидимых   на   фоне  скал  благодаря
изумительной защитной окраске.
     Усталости как не бывало. Я хватаю винтовку, быстро перехожу реку в брод
и  поднимаюсь  На  склон.  Я  хочу  стрелять,  но  киики  исчезли.  Я  долго
всматриваюсь  в скалы и  наконец вижу их  на том  же  месте,  где  и раньше.
Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я  значительно  к
ним приблизился.  Ложусь,  кладу  винтовку на  большой  камень  и  тщательно
выцеливаю одного киика, который  едва заметен на скале.  Выстрел. Смертельно
раненное  животное  прыгает вверх и падает. И  в тот  же момент целое стадо,
испуганное выстрелом, пускается вскачь вверх по осыпи, поднимая облако пыли.
Кииков было гораздо больше, чем мы сумели разглядеть.
     Я поднимаюсь по  склону.  Над убитым кииком плавными кругами реет орел.
Красивое  животное  с  тонкими  стройными ногами и изящной небольшой головой
лежит  неподвижно. Безжизненные  глаза кажутся  стеклянными. Пуля попала под
переднюю  лопатку  и  вышла  через  шею.  Я  волоку  киика  вниз.  Горбунов,
подошедший с Шияновым к месту нашей стоянки вскакивает на лошадь, переезжает
реку и быстро  поднимается  мне навстречу.  На  берегу  он искусно  потрошит
киика, затем мы приторачиваем его к седлу и продолжаем наш путь.
     Мы  приближаемся  к  перевальной  точке.  Ущелье  расширяется,   подъем
становится положе. Река все ленивее течет нам  навстречу, образует заводи  и
повороты.  Перевал  представляет  собою  широкое  седло. Справа из  карового
ледника  вытекает водопад. Внизу он бифуркирует - разделяется на две  части.
Одна из
     Четыре  огромные  зубчатые   вершины  -  Музджилга,  Сандал,  Шильбе  и
безыменная  - вырастают из него,  четко выделяясь  на светлом вечернем небе.
Слоистые  снежные карнизы,  грозя обвалами, нависают  над  снежными стенами.
Холодно блестят ледяные отвесы, расчерченные следами лавин. Ниже, в фирновых
ущельях, насыпаны  ровные  снежные конусы - сюда скатились лавины. Еще ниже,
уже вперемежку со скалами и темной грязью морен, лепятся по крутым ущельям и
кулуарам висячие ледники, серые, изорванные, рассеченные зияющими трещинами.
Под ледниками обрывается  вниз двухкилометровая  темная  стена скал, могучее
основание горного массива.
     Широкая  долина Муксу, разделяющая Заалай от  Мазарских Альп, позволяет
охватить их  взором  сразу  - от подножья  и  до  вершин.  В  этом сочетании
высочайших горных  хребтов  с  широкими  плоскими долинами -  особая, Памиру
свойственная, грандиозность панорамы.
     Снега  вершин  алеют  в  лучах  заходящего  солнца,  легкие,   розовые,
пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами.
     Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы теряем ощущение самих  себя. Мы
стоим  неподвижно,  в  глубоком молчании.  Солнце  садится  все  ниже.  Алые
отблески покидают вершины и окрашивают небо  над  ними. Голубые  тени вечера
ложатся на снега вершин. Горы становятся холодными, суровыми, хмурыми.
     Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие
по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу.
     Саук-Сай берет начало  в ледниках южного  склона  пика Ленина. Сельдара
питается ледником Федченко.
     На языке ледника Федченко расположен первый лагерь нашего 29-го  отряда
- базовый лагерь. Туда лежит наш путь.
     Мы  начинаем  спуск  по бесконечным  зигзагам тропы.  На  высоте 3  300
метров, прижавшись к камням, трогательно приютилась маленькая березка.
     Скалы на  спуске кое-где  выглажены,  словно отшлифованы. Это -  работа
глетчеров.  Миллионы  лет тому назад  все  три  Ущелья  - Саук-Сая,  Коинды,
Сельдара - и долина Муксу были заполнены ледниками. Следы шлифовки на скалах
позволяют  судить  о  громадной мощности  этих  древних  глетчеров.  Толщина
ледяного пласта превышала километр.
     Языком называется  нижняя часть ледника,  обычно покрытая мореной. .  .
......
     Быстро темнеет.  Далеко внизу в сгущающихся  сумерках идет наш караван.
На  середине спуска  Николай  Петрович  и  Шиянов остаются ждать  отстающего
Каплана. Я иду вперед,  догоняю караван и  выбираю  место  для лагеря  возле
большой  глиняной кибитки, где  помещается база  37-го  отряда нашей  экспе-
диции, строящего метеорологическую станцию на леднике Федченко.
     Установив палатки,  я посылаю на перевал одного из  трех сопровождающих
нас красноармейцев.
     Через  несколько  времени  приходят  отставшие.   Оказывается,  Каплан,
утомленный  долгим  переходом,  решил   спуститься  с  перевала  верхом.  По
неопытности  он не проверил подпруги и вскоре съехал с седлом  через  голову
лошади. С  большим  трудом  ему  удалось  снова надеть  седло. Но конь  его,
молодой  и норовистый Пионер,  отказался продолжать спуск.  Каплан тащил его
изо всех сил  за повод, -  Пионер, упираясь, продолжал щипать скудную траву.
Каплан зашел Пионеру  в тыл и стал  нахлестывать  его.  Конь начал  отчаянно
брыкаться.  Два часа  в полной  темноте бился бедный  кинооператор с упрямым
конем,  пока не  явилось  спасение  в образе посланного мною  красноармейца.
Опытный в  конских  делах воин быстро укротил строптивца,  и  все трое  бла-
гополучно добрались до лагеря.
     Мы располагаемся на ночлег.
     Рано утром нас будит бодрый голос Николая Петровича:
     - Вставайте, мировая жратва готова!
     Неисчерпаемая энергия у этого человека! Он уже  давно встал, приготовил
радиостанцию  для  пробного  испытания и  успел кроме того  нажарить большой
казан каурдака. Николай Петрович  любит иногда готовить, изобретая при  этом
самые   необыкновенные  и  сложные  комбинации  блюд  и  приправ.  Некоторые
"варианты" вошли в летопись нашей  экспедиции под его  именем. Существовало,
например,  блюдо "беф а-ля Горбунов". Когда оно  не  удавалось, его называли
"блеф а-ля Горбунов".
     Мы  принимаемся  за  еду.  Каурдак  явно  пересолен.  Наши   физиономии
приобретают лукаво-ироническое выражение. Николай Петрович смущен.
     - Черт возьми, - говорит он, - очевидно, солили дважды: я и Мельник.
     Мельник -  красноармеец, помогавший Николаю Петровичу  в  приготовлении
каурдака.
     Алтын-Мазар радует глаз сочной яркозеленой растительностью: рощи березы
и  арчи, густые  заросли низкорослой  ивы.  Среди  деревьев разбросаны  юрты
киргизов и их зимние глиняные дома, называемые кибитками. Население  кишлака
насчитывает несколько десятков человек.
     С  обрыва  Терс-Агара  стекает  водопад.  Он вращает  колесо  небольшой
мельницы и питает арыки, орошающие луга Алтын-Мазара. Восточная часть оазиса
поросла густым кустарником. На лугах  и  в кустарнике пасется скот - бараны,
верблюды,  яки,  которых  на Памире называют кутасами. Очень забавны  телята
кутасов - лупоглазые, с длинной, стоящей торчком редкой шерстью.
     Наш  лагерь  стоит рядом с базой  37-го  отряда. Кроме трех палаток,  в
которых мы живем, мы установили тент. Под ним мы обедаем, работаем, читаем.
     Перед  кибиткой 37-го  отряда  на большом лугу  в  деревянном  квадрате
изгороди    -    приборы    метеорологической    станции    Среднеазиатского
гидрометеорологического  института. Наблюдатель  Пронин со  своим помощником
помещается в маленькой комнатке в кибитке.
     Пронин живет в Алтын-Мазаре с ноября 1932 года. Он - страстный охотник,
за зиму убил  22 киика. Очень доволен  своим алтын-мазарским существованием,
хочет оставаться еще  на