совещания.
     И однажды, в солнечный знойный день, Николай Петрович, Абалаков и Гетье
рассказали нам подробно о восхождении.
     30 августа, когда  Гущин,  Цак и  Шиянов начали спуск из лагеря "6900",
Абалаков, Горбунов  и Гетье направились  к вершине. Абалаков и Гетье несли в
спинных  мешках  разобранную   на  две  части   радиостанцию.  Под  тяжестью
непосильной ноши  Гетье  каждые десять-пятнадцать  шагов  останавливался и в
изнеможении  падал  в снег. Разреженность воздуха  и пятидневное  недоедание
ослабили его. Через полчаса Горбунов  переложил  станцию в свой рюкзак.  Она
оказалась  слишком тяжелой и  для него. Было ясно, что дотащить радиостанцию
до вершины не удастся.  Не хватало Гущина  с  его силой  и тренированностью.
Вдвоем с Абалаковым они, может быть, и справились бы с этой задачей.
     Надо было возвращаться.  Надо  было возвращаться и  потому,  что  туман
сгущался и становилось  все труднее найти лагерь. А заблудиться и заночевать
в  снегу  без  спальных  мешков - значило  наверняка замерзнуть: температура
ночью пала до 25 градусов ниже нуля.
     Штурмовики вернулись в лагерь. Недалеко от него, на высоте  6850 метров
они нашли участок твердого фирна и здесь установили радиостанцию.
     Утром тридцать первого туман сгустился. Минимальный термометр показывал
ночную  температуру -  45  градусов  мороза.  Начиналась  вьюга.  Надо  было
отсиживаться в палатках.  Гетье чувствовал себя плохо - сказалось чрезмерное
напряжение предыдущих дней.
     Николай   Петрович,  рискуя  заблудиться  в   снежном  буране,  с  утра
отправился  проверить  работу радиостанции.  Она  не  работала.  Горбунов  с
огромным  трудом перенес ее к лагерю. Здесь, в палатке, на двадцатиградусном
морозе,   он  разобрал  ее.  Оказалось,  что  разошлись  контакты.  Исправив
повреждения, Николай Петрович и Абалаков  вновь собрали станцию и установили
ее возле лагеря.
     К вечеру усилилась метель.  Сухая  снежная  пыль проникала  сквозь щели
наглухо  зашнурованных  палаток, скоплялась  на полу и  в  углах  маленькими
сугробами.
     Гетье становилось  все хуже. Сердце  едва  справлялось с работой. Ночью
начались мучительные  сердечные спазмы и рвота.  Больной  лежал  недвижно  в
спальном мешке, обливая желчью себя и Горбунова.
     Первого сентября погода  еще ухудшилась. Усилились  снегопад  и  вьюга.
Палатки и спальные мешки покрылись слоем инея.
     Гетье не принимал ни пищи,  ни  питья.  Глоток воды немедленно  вызывал
приступ рвоты.
     В  ночь на 2  сентября разразился шторм -  страшный, неудержимый  шторм
горных вершин. Ветер гнал по  фирновым полям облака снежной пыли и обрушивал
их на две маленькие палатки,  затерянные  в  ледяной пустыне. Снежные смерчи
крутились вокруг них в яростном танце, снег ложился на них сугробами.
     Полы  палаток   провисали   под  тяжестью  снежных  пластов,  свободное
пространство  становилось все меньше. Ночью в палатке,  где спали Горбунов и
Гетье, сломались  стойки, и  снег придавил альпинистов. Ни тот, ни другой не
могли  пошевелиться.  Абалаков укрепил  свою  палатку ледорубом и  рюкзаком,
сохранив  таким  образом свободу  передвижения.  Утром  он прорыл  проход  в
сугробе, вышел наружу и крышкой от походной кухни откопал своих товарищей.
     Туман  разошелся,   ярко  светило  солнце.  Близкая,  но  недосягаемая,
сверкала свежевыпавшим снегом  вершина пика Сталина. В продолжавшемся шторме
на ней бешено крутились облака снежной пыли. Панорама горных вершин, скрытая
двухдневным туманом, снова открылась перед альпинистами.
     Ветер  продолжал  наметать  сугробы  на палатки.  Днем  снова  пришлось
разгребать снег.
     Горбунов   и  Абалаков  разделили   скудный   рацион   дневного  пайка.
Продовольствие было на исходе. Оставалась одна банка рыбных консервов и одна
плитка шоколада.
     Гетье  по-прежнему   недвижно  лежал  в   палатке.  Рвота  утихла,   но
возобновлялась  при малейшей попытке принять  пищу или  выпить глоток  воды.
Заострившееся лицо было мертвенно бледно.
     3 сентября  шторм наконец стих, и наступила  ясная безветренная погода.
Гора, казалось, разжала страшный кулак, в который захватила трех смельчаков,
     О том, чтобы идти на вершину,  нечего было и думать. Абалаков и Николай
Петрович  ослабели  от  восьмидневного  недоедания  и долгого пребывания  на
огромной   высоте.  Гетье   безжизненно   лежал   в   палатке.   Надо   было
воспользоваться хорошей погодой и как можно скорее идти вниз.
     Вторичное  наступление  тумана и шторма  означало  бы верную  гибель от
голода и истощения.
     Но  Горбунов решил иначе. Еще  внизу, в ледниковом лагере, он предвидел
возможность такого положения, когда понадобится  нечеловеческое усилие воли,
чтобы "дожать" вершину. Поэтому-то он и принял участие в восхождении.
     Он прекрасно  понимал, с каким  риском, с какой опасностью была связана
попытка взять  вершину. Но  не  это смущало его. Он не решался  оставить  на
целый день  тяжело больного Гетье. Он боялся по  возвращении найти в палатке
труп.
     Он подсел к  Гетье.  Осторожно  и тихо он спросил  его, согласен  ли он
"отпустить"  его с  Абалаковым на  вершину. Гетье не возражал. Этот человек,
уже два дня боровшийся  со смертью, согласился еще на сутки  отсрочить спуск
вниз, где ждала его помощь врача.
     Горбунов  и  Абалаков   с  трудом  надели  штормовые  костюмы.  Костюмы
превратились в ледяные брони.  Потом  пришлось ждать, пока солнце поднимется
выше и станет немного теплее.
     Снарядившись в путь, Абалаков  и Николай Петрович поставили возле Гетье
кастрюлю со снегом и сухой спирт, чтобы больной мог согреть себе воду.
     Последний штурм начался. Медленно, шаг за шагом, поднимались альпинисты
по  отлогим   перекатам  фирновых  полей.  Медленно,  деление  за  делением,
двигалась стрелка анероида 7000, 7050, 7100.
     Подошли  к  широкой трещине.  Удалось  найти  переход.  На  другом краю
начинался крутой подъем  по обледенелому фирну. (Пришлось связаться  и идти,
тщательно страхуя  друг  друга.  Крутизна склона  на огромной  высоте в 7100
метров была почти непреодолима.
     Потом путь стал легче. В течение двух часов шли белой пустыней фирновых
полей, останавливаясь каждые десять-пятнадцать шагов. 7150, 7200, 7250.
     С трудом  перешли  вторую трещину.  Попадались  участки рыхлого  снега.
Абалаков, шедший первым, протаптывал дорогу.
     Солнце  уже перешло зенит  и клонилось к  западу, вершина все еще  была
далека.  Надо было спешить.  Развязались, Абалаков пошел быстрее.  Горбунов,
старавшийся заснять "лейкой" все моменты восхождения, стал отставать.
     Расстояние  между  альпинистами  увеличивалось.  7300, 7350... Страшная
разреженность воздуха сковывает  движения, лишает сил, мутит разум. Небо над
сверкающим фирном кажется темнофиолетовым.
     Горбунов смотрит  вслед удаляющемуся Абалакову и  вдруг  видит рядом  с
ним... самого себя. Он проводит рукой по  темным очкам, защищающим глаза  от
слепящего  света, - галлюцинация  не  исчезает.  Он по-прежнему видит самого
себя, шагающего рядом с Абалаковым.
     Затем у Горбунова мелькает  опасение, что они не  успеют до наступления
темноты достигнуть вершины, и  он кричит Абалакову, чтобы тот не шел дальше:
надо  вырыть  в  снегу  пещеру,  переночевать  в  ней  и  завтра  продолжать
восхождение.
     Только глубочайшее,  еще  не  изученное наукой действие высоты  на  все
отправления человеческого организма  могло породить  такую  бредовую  мысль.
Ночевать  в снегу  без спальных мешков на  высоте 7350  метров значило через
полчаса уснуть навсегда...
     Абалаков не слышит. Вершина близка. Она влечет неудержимо. Ничто больше
не может остановить Абалакова - ни надвигающаяся  темнота, ни признаки вновь
начинающейся  вьюги.  Он идет  вперед. 7400, 7450...  Он  уже  на  вершинном
гребне. Еще  несколько десятков  метров  по гребню  к югу, к  его  наивысшей
точке, -  и цель достигнута. Но силы изменяют  Абалакову.  Он падает в снег.
Тяжкие  молоты стучат в висках. Рот  раскрыт, как у  рыбы,  вынутой из воды.
Кислорода нехватает, он задыхается.
     Отлежавшись,  Абалаков попробовал  встать. Встать  не удалось.  Удалось
подняться  на четвереньки.  И на  четвереньках, шаг  за  шагом, преодолевает
Абалаков последние метры пути.
     Абалаков стоит на вершине.  Памир,  величайший горный  узел мира, лежит
под  ним грандиозной рельефной картой. Горные цепи и реки глетчеров уходят в
даль, за  границы  Китая,  Индии  и Афганистана. Сверху,  с птичьего полета,
видна величественная свита пика Сталина.
     Мощным  снежным шатром, ближе всех других вершин, высится невдалеке пик
Евгении Корженевской.  Недвижно текут широкие, расчерченные черными полосами
срединных морен ледники Бивачный и Турамьгс.
     Темнофиолетовое  небо пылает  на западе неярким пожаром заката. Розовые
блики ложатся на вершины гор. Восточные  склоны покрыты холодной  голубизной
вечерних теней. С  востока двигается легкая пелена облаков. Озаренная лучами
заходящего   солнца  фигура  Абалакова  бросает  на  них   гигантскую  тень.
Чудовищный двойник рождается  в облаках. Абалаков  поднимает квеpху  руку  -
двойник в точности  повторяет его движение. Километровый человеческий силуэт
в  облаках  жестикулирует...  И пока  Абалаков, охваченный  радостью победы,
стоит на  вершине,  Горбунов,  в  нескольких  стах  метров  ниже, продолжает
мучительный  подъем. Где-то внизу  он  оставил  воткнутый  в  снег  ледоруб.
Замерзшие  руки он  спрятал  под штурмовой  и  ватный  костюмы  и  старается
отогреть их теплом  собственного тела. Ощущение странной нереальной легкости
причудливо сочетается  с  огромным напряжением, которого требует каждый шаг.
Вершиной  гребень  и  темная  фигурка  Абалакова  на нем  близки  и  все  же
недостижимо далеки.
     На  полкилометра  ниже  в  маленькой  палатке,  затерянной  в  фирнрвой
пустыне, лежит Гетье. Надорванное сердце через силу гонит кровь  по сосудам,
безмерная  слабость  сковывает  члены.  Настроение  полной  примиренности  с
неизбежным давно охватило больного.  Давно уже он уяснил себе  невозможность
спуска вниз, невозможность миновать ребро, по которому  и в полном обладании
своих  сил  удалось  пройти с величайшим трудом.  Мысли  обращаются к судьбе
других - товарищей, штурмующих вершину, близких, оставшихся в Москве.
     Внизу,  в  лагере "4600",  Гетье  описал  в  своем  дневнике  эти  часы
ожидания:
     "З сентября 1933 года.
     ...Николай  Петрович  с  Абалаковым  ушли. Лежу  один, постепенно теряю
представление о времени.  Перед уходом Н.П. оставил мне альпинистскую  кухню
со снегом и метой,  но нет сил  ее зажечь.  Знаю, что  тогда  опять начнется
рвота.
     Думаю, что с их  возвращением придется делать  попытку спускаться вниз.
Совершенно себе  не  представляю, что  буду делать. Сил нет перевернуться  с
боку на бок, а  не то,  чтобы идти. Наконец, даже если  бы  силой громадного
напряжения удалось спуститься в лагерь "6400", дальнейший спуск  по ребру по
лестницам  и веревкам для меня  невозможен.  Лучше  и не  пытаться,  - иначе
стащишь ослабевших товарищей.
     Для меня возможность гибели - не неожиданность. Я ее учитывал с первого
дня организации экспедиции. Жалко только Людмилу, она больна, и ей без  меня
будет плохо.
     Погода прекрасная,  ветра  нет.  Солнце начинает скрываться  за горами.
Появляется луна. Светло, как днем. Их слишком долго нет...
     ...От волнения мое состояние сильно ухудшается.  Если  они не вернутся,
останусь тут. Без них и пытаться спускаться не буду..."
     Еще на километр ниже, в лагере "5900", у двух маленьких палаток на краю
фирнового  обрыва,  стоит   Цак.  Он  провел  здесь   двое  суток  в  полном
одиночестве, дожидаясь носильщиков с продуктами,  чтобы идти  с -ними наверх
на помощь  штурмов  группе. Напряженно  наблюдает он в  бинокль  за  лагерем
"5600".
     Здесь, в лагере "5600", кипит  работа. Дудин и Гок  Харлампиев добились
согласия носильщиков  идти  на  другой  день  верхние  лагери. Гок  отбирает
продукты,  распределяет  кладь. Доктор  Маслов  формирует  походную аптечку.
Дудин пишет подробные записки Цаку и нам в лагерь "4600".
     В лагере "4600"  Каплан и я,  обрадованные  сообщени Маслаева о  выходе
двух штурмовиков к  вершине, гадаем об участи. Ураим Керим  с мокрым чаем на
воспаленных глазах лежит в  палатке.  На  скалах на склоне  Орджоникидзе по-
прежнему дежурит, наблюдая за горой, Маслаев.
     Между тем Абалаков на северной стороне вершинного гребня находит выходы
скал.  Он складывает из камней небольшой и прячет в него консервную  банку с
запиской  о восхождении Затем он возвращается к середине вершинного  гребня.
Здесь
     он встречает  Горбунова,  пытающегося  побелевшими  от  мороза пальцами
фотографировать  и  определять по  приборам  точное  расположение  ближайших
вершин. Абалаков вынимает походный альбом и делает спешные зарисовки.
     В наступающей темноте альпинисты пускаются в обрата путь.
     Блики лунного света лежали  на фирновых полях, когда победители вершины
вернулись в лагерь.
     Гетье, считавший,  что они заблудились или  замерзли,  услышал шуршание
снега под окованными сталью шекельтонами и голос Горбунова:
     - Вершина взята! Ноги целы!
     Но когда  сняли  шекельтоны,  оказалось, что  у  Горбунова  пальцы  ног
жестоко отморожены. Абалаков несколько часов оттирал их снегом. Оттирания не
помогли.
     На  другой  день утром приступили к  спуску.  Для  Гетье,  пролежавшего
четверо суток без еды, с тяжелым сердечным припадком, ослабевшего настолько,
что он не мог пошевелиться, спуск,  казалось, был невозможен. И тем не менее
он  спустился. Спустился  благодаря  изумительному инстинкту самосохранения,
благодаря тысячелетиями  выработанной  способности  человеческого  организма
приспособляться, бороться за существование.
     "4 сентября.
     ...Нужно  спускаться  вниз.  Каждый  лишний   час   пребывания  наверху
уменьшает вероятность благополучного спуска Горбунова по ребру.
     Начинаю одеваться.  Каждое движение  дается с громадным  трудом,  но, к
счастью,  рвоты нет.  Вылезаю  из палатки  и  пытаюсь  встать,  но сейчас же
сажусь,  нет  сил,  голова   настолько   кружится,  что  с  трудом  сохраняю
равновесие.  Однако нужно  идти.  Беру  рюкзак  с  спальным  мешком и  делаю
несколько шагов. - Опять сажусь.  Н.П. с Абалаковым пошли укреплять станцию.
Пытаюсь идти один,  но снег проваливается, и  нет  сил протаптывать  дорогу.
Сажусь и жду их возвращения.  Наконец  они приходят. Связываемся и  начинаем
спуск. Идти  последним  несколько  легче, передние  утаптывают  снег.  Через
несколько  десятков  шагов  прошу  остановиться,  сердце  не  справляется  с
работой. Н.П. бодрит и  торопит. Я понимаю,  что  ему нужно как можно скорее
спускаться  из-за отмороженных  ног.  С громадным трудом  встаю  и продолжаю
спуск. Иногда кажется, что сердце не выдержит".
     Подошли  к узкому  фирновому  гребню, в  конце которого стояли  палатки
лагеря "б 400". Гетье пошел  первым. Шатаясь от слабости, балансировал он на
снежном лезвии  над пропастями. Следя  за  каждым его  движением, шел за ним
Абалаков,  готовый,  в  случае падения  Гетье, спрыгнуть на  противоположную
сторону гребня.
     Так можно было  дойти  до лагеря  "6400".  Но  было  неясно, что делать
дальше.  Спуск  по  скалистому  ребру был неразрешимой задачей. Абалаков мог
страховать на нем одного из своих больных товарищей, но не обоих сразу.
     Но, подойдя к палаткам, увидели возле них  людей. За полчаса до прихода
штурмовиков  в   лагерь  "6400"  туда  поднялись   Цак,  Нишан  и   Зекир  с
продовольствием и медикаментами. Помощь пришла вовремя, появилась надежда на
благополучный спуск.
     Следующий  день пришлось  провести в  лагере  "б 400". Абалаков, бывший
накануне в слишком светлых очках, ослеп.
     6 сентября начали спуск по ребру. Горбунов  шел с Абалаковым, Гетье - с
Цаком.
     Много мужества  и  самоотверженности  проявил  Цак 30  августа,  когда,
стремясь  возможно  скорее  оказать помощь  верхней группе, он  спустился по
ребру в одиночку.  Но  теперь, связавшись веревкой с  шатающимся от слабости
Гетье, готовым на каждом шагу  сорваться в пропасть и  стащить его  вместе с
собой, Цак показал подлинный героизм.

     Гетье впоследствии записал об этом в своем дневнике;
     "6/IX.
     У Абалакова резь в глазах почти  совсем  прошла. Решаем начинать спуск.
Одеваемся  и вылезаем из  палаток. Н.П.  с Абалаковым  идут впереди.  Ждем с
Цаком, когда они несколько спустятся, чтобы не сбросить на них камней, после
чего сами начинаем спуск. Иду по узкому скалистому ребру, как пьяный. Голова
кружится, ноги так слабы, что не держат. Вот уже шесть дней,  как  я  совсем
ничего не ем, а до этого четыре дня был на голодном пайке.
     Смотрю вниз, на двухкилометровые  пропасти.  Полное безразличие - упаду
или нет. Балансируя, начинаю спускаться. Руки  с трудом  удерживают веревку,
закрепленную на крюках. Антон (Цак) молодчина,  спокоен  и  не торопит. Идти
связанным с человеком в таком состоянии, как я, - это на грани самоубийства.
Кричу  ему, что  страховать  его не  буду, так  как при моем  состоянии  это
бесполезно,  а  я потеряю  последние  силы. Н.П.  с Абалаковым идут также не
быстрее  нас. Ждем, когда  они  пройдут дальше. Цак дает  мне подержать свой
ледоруб,  я  его  кладу рядом, забываю  о нем  и при  неосторожном  движении
сталкиваю вниз. Он делает несколько  скачков  по скалам и исчезает в бездне.
Отдаю Цаку свой  ледоруб.  Положение наше сразу значительно ухудшается. Идти
без ледоруба по скалам  еще кое-как можно, но по ледяному  склону и фирновым
гребням до крайности трудно.
     Начинаем спуск дальше.  Оледеневшие склоны.  Впиваюсь ногтями в  старые
ступени. Наконец, благополучно внизу. Дальше  идут скалы - это легче. Дохожу
до  узкого снежного гребня. Он настолько  узок, что ступни не помещаются  на
нем.  Балансирую без ледоруба, как канатоходец. Упасть -  это значит стащить
Цака.  Смотрю  только  на свои ноги, куда их  ставить. Но и это  препятствие
пройдено. С  помощью Цака спускаюсь по веревочной лестнице. Остается немного
до лагеря "5900". Еще усилие, и мы будем у цели. На последнем "жандарме" нас
встречают  носильщики.  Наконец мы в лагере.  Просто  не  верится,  что мне,
больному, удалось осилить этот спуск. Целиком обязан этим Цаку..."
     7 сентября верхняя группа вернулась в ледниковый лагерь.

XIII.

     Возвращение. - Поход на обсерваторию на леднике Федченко.

     Итак,  восхождение  окончено.  Мы  уходим, покидаем место, где  прожили
месяц, где испытали величайшие тревоги и величайшую радость.
     Мы  укладываем  вещи,  свертываем  палатки.  Маленький  Дудин  стоит  в
середине лагеря  и распоряжается вьючкой лошадей. Маслаев терпеливо высекает
на  большом камне две надписи. Одна обнесена траурной  каймой. Она говорит о
неизбежных жертвах рудной борьбы:
     При подготовительной работе трагически
     погибли:
     альпинист Н. А. Николаев 33 лет
     и носильщик Джамбай Ирале 20 лет
     Другая  говорит о великолепной победе советских альпинистов. Под гербом
Республики советов высечены слова:
     Высочайшая вершина СССР -
     пик Сталина высотой 7 495 м.
     взята 3/IX 1933 г.
     Я пишу краткий отчет о восхождении, кладу его в жестяную коробку из-под
киноленты, тщательно заклеиваю изолировочной лентой и  закладываю в  тур  на
большом камне
     Доктор   Маслов  осматривает   больных.  Пальцы  на   ногах  Горбунова.
по-прежнему безжизненно холодные. Маслов впервые упоминает слово "ампутация"
Гетье  очень  слаб Сердце  расширено,  работает  с  перебоями.  Рука  Гущина
гноится, опухоль не спадает. При перевязке  он  корчится от боли.  Абалакова
нет.  Этот  "львенок   пика   Сталина.,  как  его  называл  Горбунов,   этот
"человек-машина",  как характеризовал его Гетье, вернувшись  вчера вечером в
лагерь после шестнадцатидневного восхожд