Томас Майн Рид.
     Сон в руку

     рассказ


     I

     -  Это  на южной стороне острова, близ Батабано. Мой дом к
вашим услугам,  -  сказал,  обращаясь  ко  мне,  один  из  моих
спутников на пароходе "Оспри" в тот момент, когда мы входили на
рейд Гайаны.
     С  этим  паасажиром  мы  вместе  ехали  от  Саутэмптона до
острова Святого Фомы, и оттуда вместе прибыли в столицу Кубы.
     Переезжая   через   Атлантический  океан  на  вест-индском
пароходе,  невозможно   не   завести   знакомства   с   другими
пассажирами.  Нужно  быть  совершенным  дикарем, чтобы не найти
себе спутника по душе.
     К  какой бы нации вы ни принадлежали, на каком бы языке не
говорили, всегда найдется пассажир, который может ответить  вам
на  том же языке, и готов, ради землячества, подружиться с вами
в дороге.
     На  всяком  пароходе найдутся два-три датчанина, едущие на
остров Святого Фомы;  найдется  голландец,  едущий  в  Кюрасао,
мексиканец,    отправляющийся    в    Вера-Круц,   какой-нибудь
политический  беглец,  спасавший  на  чужбине  свою  голову   и
возвращающийся  опять  на  родину  для  новой революции; немец,
отыскивающий себе второе отечество; найдутся жители Коста-Рики,
Никарагуа,  Новой  Гренады, Эквадора или Перу, возвращающиеся в
свою жаркую отчизну из холодных земель Европы.
     Пассажир,   который   так   великодушно  предлагал  в  мое
распоряжение  свой  дом,  не  принадлежал   ни   к   одной   из
перечисленных  национальностей. Он был жителем "всегда верного"
острова, кубинским креолом.
     Но  эта  бесконечная верность ему не нравилась. Он находил
ее  утомительной  и  был  сторонником  независимой  Кубы.   Это
обстоятельство  и  привело  на  первых  порах к сближению между
нами, - к сближению,  закончившемуся  радушным  приглашением  в
гости.  На  Кубе начиналось брожение умов, которое впоследствие
принесло печальные результаты в виде разорения самых лучшиих ее
провинций   и   напрасного  пролития  крови  благороднейших  ее
сынов...
     На  пароходе  ехало  много испанских офицеров, спешивших в
Гавану к своим полкам. С ними была целая толпа солдат,  гордых,
как испанские гранды, и каждую минуту готовых смыть кровью тень
малейшей обиды.
     Понятно,  что такой человек, каким был мой новый приятель,
не стеснявшийся всячески выражать свое мнение  о  независимости
Кубы,  не  мог  вызывать  к  себе  симпатию  офицеров и солдат.
Несколько раз мне приходилось за него заступаться, и вот  между
нами  возникли  очень  теплые  отношения,  скоро  перешедшие  в
искреннюю дружбу.
     Приятель  мой был еще довольно молод, красив лицом, строен
и представителен. Я редко встречал таких прямодушных и приятных
людей;  подружиться  с  ним  мне  не стоило ни малейшего труда.
Когда наступило время расставаться, я почувствовал огорчение. В
это  время  мы  уже  шли  по  рейду Гаваны, мимо замка мавра, с
зубчатых стен которого сердито смотрели пушки.
     Пассажиры   суетились,   собирая  свой  багаж  и  готовясь
встретить грозу таможенного досмотра.  Через  какой-нибудь  час
мне  предстояло  сказать  своему  приятелю  "adios", потому что
встретиться еще раз мы могли разве только случайно.
     Увы! Открытые, искренние сердца так редки, а верных друзей
днем с огнем не сыщешь в сутолоке нашей жизни. Мудрено ли,  что
я  грустил  при  расставании  с  другом,  которого  так  быстро
приходилось терять.
     Для меня было утешением видеть, что и сам Мариано Агвера -
так звали моего спутника - разделяет мое огорчение.  Это  можно
было прочесть по его лицу. И действительно, он вдруг подошел ко
мне и сказал своим звучным, приятным голосом:
     -  Кабальеро!  Я  надеюсь, что мы не навсегда расстанемся,
выйдя на берег. Этого я никак не могу допустить.  Вы  были  так
любезны   со   мной   всю   дорогу,  даже  более  чем  любезны.
Предоставьте  же  мне  возможность  доказать   на   деле   свою
благодарность: не откажите в чести посетить мой дом.
     Я  уже хотел вежливо отказаться, но мой спутник не дал мне
заговорить и торопливо продолжал:
     -  К  несчастью,  я  в  Гаване  не  живу,  у меня даже нет
временного жилища; мое скромное родовое поместье  находится  от
города довольно далеко.
     Именно к этому моменту и относится фраза, приведенная мною
в начале повести:
     -  Mi  casa  es  a  disposicion  de usted (мой дом к вашим
услугам).
     Эта  фраза  у  испанцев  составляет  лишь  условную  форму
вежливости, не более. Она ровно ничего не  означает,  и  всякий
испанец  чрезвычайно  бы удивился, если бы нашелся какой-нибудь
наивный человек, который понял бы ее буквально. Я это знал.  Но
в устах моего кубинца приглашение звучало совершенно искренне и
серьезно, и сделано оно было с надеждой, что его примут.
     -  У нас теперь до Батабано железная дорога, - продолжал с
самой милой приветливостью Мариано,  -  путь,  в  сущности,  не
очень  длинен.  Отчего  бы вам не провести у меня все то время,
которое вы  думаете  пробыть  на  острове?  Одного  боюсь:  вам
покажется  у  нас  скучно,  потому что я не могу предложить вам
никаких удовольствий взамен столичных. Впрочем, если вы  любите
охоту, рыбную ловлю, то у вас будет много таких развлечений.
     Я не стал сопротивляться и уступил искушению. Меня смущало
только опасение, что я поступлю слишком бесцеремонно  и,  кроме
того,  не  успею  сделать всех тех дел, ради которых приехал на
Кубу.
     Но креол опять не дал мне ничего ответить и продолжал:
     -    Кроме    удовольствия    осмотреть    со   мною   все
достопримечательности нашего волшебного острова,  я  ничего  не
могу вам предложить. Я старый холостяк, живу в довольно большой
усадьбе, удаленной от населенных мест. Со  мной  живет  сестра,
которая   ведет   наше   домашнее  хозяйство.  Она  простенькая
креолочка, без особого образования,  нисколько  не  похожая  на
лондонских  и  парижских светских девиц. Зато могу уверить, что
она очень добра и другу своего брата будет очень рада.  Ну  так
что же, кабальеро? Едете со мной?
     Охота   и   рыбная   ловля   уже  почти  склонили  меня  к
утвердительному ответу. Когда же дон Мариано  рассказал  мне  о
своей   сестре,   о  "креолочке,  не  похожей  на  парижских  и
лондонских  светских  девиц",  тогда  я  окончательно  перестал
колебаться.
     -- Con mucho gosto! -- отвечал я.
     Это значит "с удовольствием".
     Дон Мариано пожал мне руку и с радостью в голосе сказал:
     -- Mil gracias! Итак, сеньор, считайте себя моим гостем на
все то время, которое вы пробудете на острове Куба. Моя  сестра
гостит  теперь у тетки недалеко от города. Пока я отсутствовал,
они съездили в Европу. Как только кончится досмотр  багажа,  мы
заедем за сестрой и вместе отправимся в Батабано.
     Забрав  свои  чемоданы у грозного таможенника и поручив их
комиссару  с  приказанием  немедленно  доставить  на   железную
дорогу, мы вскочили в английскую тележку и поехали в предместье
Гаваны за сеньоритой Агвера.
     Дорогой  мы  говорили  о  том,  чем можно будет заняться в
имении.
     -  Я  не  обещаю охоты на крупного зверя, - сказал креол.-
Вам, без сомнения, известно, что у нас есть  только  безобидный
маленький  агути  и  другие  небольшие хищные животные. Но зато
привезенные из Испании свиньи одичали и сильно  размножились  в
наших  лесах.  Вы  найдете  одиноких  боровов,  почти  таких же
свирепых, как европейские кабаны.  Далее,  за  неимением  более
благородной дичи, мы можем поохотиться на аллигаторов. На самом
берегу  острова,  в  болотах,   попадаются   очень   интересные
экземпляры.  Наконец,  если  всего  этого для вас будет мало, я
покажу вам охоту совсем уж вам неведомую.  Что  вы  скажете  об
охоте на человека?
     - Как, на человека? Что вы говорите, дон Мариано?
     -  Очень  просто.  Я  говорю об охоте на человека и говорю
вполне серьезно.
     Что  же  это  такое?  Может,  в  Батабано  уже разразилось
восстание, и дон Мариано вообразил, что я соглашусь  принять  в
нем участие?
     Прежде чем я успел задать вопрос, сеньор Агвера продолжил:
     -  Да,  кабальеро,  эта  охота  производится с собаками, и
предметом охоты служат люди... если только можно назвать людьми
тех негров, за которыми мы охотимся.
     Теперь я понял и, по правде сказать, был возмущен тем, что
мне  предлагали.  И  кто  предлагал?  Свободолюбивый   патриот,
республиканец,  мечтающий  о  независимости  своей  родины!.. Я
никак не мог скрыть своего изумления. Мой приятель заметил  это
и громко расхохотался.
     - Вижу-вижу, что вам не нравится такая охота! - воскликнул
он. - Я очень рад, потому что и сам ее не  люблю.  Я  ведь  вам
только  предложил  ее на случай, если вы любитель... Прискорбна
уже сама мысль о подобной охоте. В Гаване один  из  моих  людей
сказал,   что  в  мое  отсутствие  от  меня  сбежало  несколько
невольников. Хотя здесь  считается  нормой  искать  беглецов  с
собаками,  устраивать  на них облаву, я никогда этого не делал.
Пусть лучше я лишусь нескольких пар рабочих рук... А вот и  дом
тетушки. Мы приехали.
     Действительно,  мы  остановились  перед прекрасной виллой,
весь фасад которой был убран  зеленью  и  цветами.  Двери  были
открыты  настежь.  На  пороге стояла молодая девушка и, видимо,
кого-то с нетерпением ждала. Когда подъехал наш экипаж,  она  с
распростертыми   объятиями  бросилась  к  моему  спутнику.  Дон
Мариано, проворно соскочив на землю, поднял молодую  девушку  и
прижал  к  груди.  На  его  лицо  посыпался  град  самых нежных
поцелуев.
     Очевидно,  это  и  была  та  самая  "креолка  без  особого
образования", о которой говорил мне  сеньор  Агвера.  Пока  она
обнимала  брата, задавая ему тысячу вопросов и не давая времени
ответить на них, я вылезал из экипажа и думал о том, что и  без
всякого  образования бывают очень милые молодые особы и что мне
вот ни  капельки  не  жалко  дона  Мариано,  с  громким  смехом
защищавшегося от надвигавшейся на него новой лавины поцелуев.
     Наконец он представил нас друг другу:
     -  Моя  сестра  Хуанита.  А  это  мой  друг, который будет
гостить у нас некоторое время. Прошу любить и жаловать.
     Донья  Хуанита  храбро  протянула  мне  свою  ручку,  и  я
почувствовал, как дрогнула моя,  когда  я  сжал  ее  маленькую.
Сердце говорило мне:
     "Быть  может,  ты встретил здесь свой идеал, который давно
ищешь и не можешь найти, - ту женщину, которая  должна  сделать
тебя злым или добрым, счастливым или несчастным".
     Я  понял,  что наступает тот день, когда я полюблю; понял,
что судьба моя "при дверях"...
     Она стояла предо мной, подобная идеальной Венере, а не той
Киприде, которую изобразили  художники,  с  волосами  янтарного
цвета,  так  удачно  воспроизводимого  нынешними парикмахерами.
Нет, это была настоящая богиня Цитера, со смуглым цветом  лица,
с  чудным  нежным  румянцем  на  щечках,  с  пурпурными,  точно
вскрытый гранат,  губами,  за  которыми  сверкали  ослепительно
белые зубки. Волосы ее были черны, как вороново крыло.
     Но  зачем  я  буду описывать прелести Хуаниты Агвера? Сама
Венера позавидовала бы ей.
     Заглядевшись  на  нее,  я в одну минуту позабыл обо всякой
охоте на острове. Ту поездку, которую мы немного времени спустя
совершили  втроем  в Батабано, я бы не променял на самую лучшую
охоту в самых обильных диких  степях  Африки  или  Америки.  Не
променял бы я ее на всех буйволов, тигров и слонов мира!

     II

     Остаток  дня  и  ночь  мы  провели  у  тетки  моего нового
приятеля, превосходной старушенции, красивое внушительное  лицо
которой было обрамлено по-старомодному длинными буклями.
     На следующее утро мы поехали в Гавану на вокзал и там сели
на поезд в Батабано. Несколько часов катились  мы  по  рельсам,
мимо  замечательно роскошных пейзажей, каких я даже и во сне не
видывал.
     По  выезде из Гаваны мы долго неслись мимо роскошных вилл,
принадлежащих кубинской аристократии  и  богатым  коммерсантам.
Дальше  потянулись  кофейные  плантации  и табачные поля. Порой
мелькали громадные здания заводов, из труб которых валил густой
дым.  На  этих  заводах  обрабатывается  сахарный тростник, сок
которого подготавливают здесь к кристаллизации.  Возле  каждого
завода  обязательно  стоит  дом  плантатора; а к нему неизбежно
ведет длинная аллея королевских пальм.
     Проехав  станцию  Гюинец,  мы  перевалили  через  середину
острова, через его,  так  сказать,  гребень.  Начиная  с  этого
места,  дорога  стала  спускаться к берегу Карибского моря. Все
реже и реже попадались  селения,  расстояния  между  отдельными
плантациями  были  все  длиннее;  наконец  "огнежелезный  конь"
углубился прямо в девственный лес, где  ветви  деревьев  мешали
дыму  подниматься к небу. Внутри вагонов было совсем темно, как
если бы поезд проходил тоннелем.  Из  окон  видны  были  только
древесные стволы, опутанные лианами.
     Некоторое время я был очарован новизной и блеском пейзажа.
Я люблю лес вообще, но тропический просто  обожаю.  Если  бы  я
ехал  с  доном Мариано один, он наверное соскучился бы со мной,
потому что я все время молчал и смотрел в окно.
     Но  напротив  меня  сидело  прелестное,  чудное  создание,
которому я поневоле высказывал большую часть своих восторгов...
     Наконец  мы  приехали  в  Батабано,  где  нам  нужно  было
выходить, потому что дальше железная дорога не  шла,  да  и  не
могла идти: дальше было Карибское море.
     Батабано  -  городок  очень  маленький; небольшой его порт
ведет мелкую каботажную торговлю; лишь  изредка  заглянет  сюда
какая-нибудь  шхунка  с Малых Антилл или откуда-нибудь из Южной
Америки. Таможня,  еще  несколько  общественных  зданий,  кучка
домов,  принадлежащих казенным служащим, и несколько лачужек из
пальмовых ветвей - вот все, из чего состоит Батабано.
     Мы  остановились  там  на  самое  короткое время, лишь для
того,  чтобы  забрать  свой  багаж,   который   и   уложили   в
дожидавшийся  нас  фургон, запряженный парой мулов. Дон Мариано
накануне сообщил своей прислуге о нашем приезде, и  потому  для
нас были высланы на станцию три верховые лошади.
     Мы  вскочили  на  лошадей  и  сразу  же поехали. Вскоре мы
очутились в середине самого дикого  леса,  какой  только  можно
себе  представить.  Это  был  девственный  лес  в полном смысле
слова, почти совершенно не тронутый топором дровосека.  Дорога,
по  которой  мы  ехали,  не  имела,  конечно, никаких оснований
называться  дорогой.  Это  была  какая-то  тропка,  проложенная
сквозь чащу леса.
     Проезжая  этими  местами,  я  невольно  думал  о  том, что
существует полная гармония между девственным лесом и  девушкой,
с  которой мы ехали. Здесь она была полностью на своем месте, и
роскошь природы нисколько не подавляла ее дивной красоты.
     Временами гигантская декорация расступалась, и тогда перед
нами открывались море и  берег.  Раковинки  под  лучами  солнца
сверкали  на  песке,  словно слитки серебра. Затем тропка снова
быстро уходила в темные заросли.
     Наш  путь  лежал  вдоль  бухты Батабано, и мы удалялись от
города к юго-востоку. Нам  оставалось  еще  несколько  миль  до
усадьбы дона Мариано.
     Но мы уже ехали по его владениям. Густые леса перемежались
с огромными лугами.
     Наконец  дикое  великолепие  совсем  исчезло, и мы увидели
обработанные  земли.  Тут  у  дона  Мариано  были  великолепные
кофейные плантации, или cafetal.
     Проехав через плантации, мы увидели наконец и усадьбу. Она
далеко не была похожа на скромный дом, на bahio, как  выражался
дон Мариано. Напротив, все в ней говорило о том, что это жилище
кофейного  плантатора,  на  полях   которого   работают   сотни
невольников-негров, а в casa grande толпится целый легион слуг.
     Эти слуги высыпали к нам теперь навстречу. Во главе их шел
majordomo. Он был окружен конюхами, готовыми сейчас же  принять
наших лошадей, как только мы остановимся у крыльца.
     В  просторной  столовой был уже накрыт стол. Как только мы
умылись и переоделись с дороги, сейчас же сели за стол, и тут я
окончательно  убедился, что дон Мариано был уж слишком скромен,
когда описывал свое гостеприимство.  Из  его  слов  можно  было
вывести,   что   он  живет  холостяком,  едва  имеющим  у  себя
необходимое, а тут оказалось, что он ест, как  Лукулл,  и  пьет
самые изысканные вина.

     III

     Первые  три дня я жил в усадьбе дона Мариано как в раю. Мы
устраивали  охоту  в  лесу  и  на  берегу   моря,   прекрасного
Карибского  моря.  С  охотой  чередовались  прогулки  верхом по
неизмеримым владениям дона Мариано,  который  всегда  ездил  со
мной  и  расписывал  мне  в  самых ярких красках приволье своей
жизни. Когда надоедали прогулки верхом, мы отпраплялись  гулять
пешком  с прелестной креолкой под тень померанцев и пальм. В то
время как вокруг  нас  ворковали  горлицы,  чирикали  кубинские
дрозды,  свистели  красные  кардиналы, я слушал звуки еще более
нежные, - голосок Хуаниты Агвера.
     Никогда  я не слыхал ничего нежнее, чем этот голосок... О,
я ее полюбил, полюбил от  всего  сердца!  Если  бы  Хуанита  не
разделила моей страсти, я бы, кажется, умер...
     Наконец  я  решил объясниться, решил сделать это во что бы
то ни стало, каков бы ни оказался результат. Пора было мне  уже
возвращаться  в  Гавану.  Мне  хотелось  знать,  счастливым или
несчастливым суждено мне туда вернуться.
     Час   показался   мне   самым   удобным,   а  одно  пустое
обстоятельство я счел  за  счастливое  предзнаменование.  Перед
нами  на  тропинке,  почти  у  самых  наших ног, вспорхнули два
palamitas - пара прелестнейших антильских голубков. Лучше  этой
породы голубей я не знаю.
     Птицы  отлетели  и  сели на ветку, совсем на виду у нас, и
заворковали. Мы продолжали путь. Голуби не обращали на  нас  ни
малейшего  внимания. Очевидно, они не считали нас врагами. Быть
может, они понимали,  догадывались,  что  мы  тоже  любим  друг
друга, как они.
     Мы  остановились  посмотреть на прелестных птичек, на этот
символ чистой и искренней любви. Мы глядели друг другу в глаза;
и я не выдержал:
     - Не правда ли, они счастливы, сеньорита?
     - Да.
     - Знаете, какая мысль пришла мне в голову при виде их?
     - Не знаю... Какая?
     - Угодно ли вам, чтобы я сказал?
     - Да, сеньор.
     - Мне бы хотелось быть одной из этих птиц.
     - Странное желание, сеньор. Очень странное.
     - Да, но я бы желал этого с одним условием: чтобы одна моя
знакомая барышня была голубкой.
     - Кто же эта барышня?
     - Вы ее знаете,
     - Неужели?
     - Да. Эта барышня -донна Хуанита Агвера.
     Она  молчала.  Я  держал  в своих руках ее дрожащие ручки.
Прелестный румянец окрасил ее милое лицо; глазки потупились.  Я
не решился продолжать...
     Однако  нужно же было закончить этот разговор. Прибегать и
дальше к экивокам не имело смысла, даже  было  бестактно.  И  я
сказал:
     - Juanita, tu me amas? (Любишь ли ты меня, Хуанита?)
     - Jo te amo! (Люблю!) --ответила она мне.
     Она  перестала  дрожать  и  произнесла эти слова спокойным
голосом, глядя мне прямо в глаза. На губах играла чистая улыбка
мольбы и счастья...
     Мы взялись за руки и долго пробыли вместе, грезя о счастье
и строя тысячи планов на будущее.

     IV

     Седьмой  день  моего пребывания в усадьбе дона Мариано был
последним: дела  требовали  моего  непременного  присутствия  в
Гаване.  В  этот  день,  будь  на  то  вполне  моя воля, я бы с
удовольствием не пошел на охоту, но  мой  радушный  хозяин  так
настойчиво уговаривал меня отправиться с ним вместе поохотиться
на фламинго, что я сдался. В двух милях от усадьбы было  озеро,
где водились эти птицы.
     Я  много  слышал  о  фламинго - розовых птицах, о том, как
трудно к ним подобраться и убить, и сколько я  до  сих  пор  не
рыскал  по  белу  свету, ни разу мне не удавалось застрелить ни
одного фламинго. Мне же очень хотелось раздобыть  эту  огромную
птицу  с  оперением роз