легко. Все  же  это  было
только мое личное предположение -- я мог и ошибаться. Вероятно,
я заслужил те насмешки, которыми осыпали меня товарищи, когда я
принимался спорить с ними.
     Все  подробности  мы узнавали из газет. Мы также постоянно
получали письма от товарищей, окончивших  Уэст-Пойнт  и  теперь
служивших во Флориде. От нас не ускользала ни одна деталь, и мы
знали  имена  многих  индейских вождей, так же как и внутреннюю
политику племен.  По-видимому,  между  ними  были  разногласия.
Партия,  возглавлявшаяся  одним  из братьев Оматла, соглашалась
пойти на уступки правительству. Это была партия  изменников,  и
она   представляла   собой  меньшинство.  Патриоты  были  более
многочисленны.  К  ним  принадлежал  сам   главный   "мико"   и
могущественные вожди -- Холата, Коа-хаджо и негр Абрам.
     Среди  патриотов  был  один,  о котором в то время трубила
крылатая молва и имя которого стало все чаще и чаще упоминаться
в печати и в письмах наших друзей. То было имя молодого  воина,
одного  из младших вождей, который за последние месяцы оказывал
сильное влияние на свое племя. Он был одним  из  самых  горячих
противников    переселения   и   вскоре   стал   душой   партии
сопротивления, увлекая за собой более старых  и  могущественных
вождей.
     Мы,   кадеты   Уэст-Пойнта,   восхищались   этим   молодым
человеком. Ему приписывали все качества, присущие герою,  --  у
него  благородный  вид,  он смелый, красивый, умный... Вообще о
его   физических   и   умственных   достоинствах   были   такие
восторженные отзывы, что это казалось преувеличением. Говорили,
что  он  сложен, как Аполлон, что он красив, как Адонис(22) или
Эндимион(23). Он был первым во всем -- самым  метким  стрелком,
самым опытным пловцом, самым искусным наездником, самым быстрым
бегуном, самым удачливым охотником. Он был выдающимся человеком
и  в  мирное  и  в  военное  время  --  короче  говоря, подобен
Киру(24). И чтобы увековечить его  славу,  нашлось  достаточное
количество Ксенофонтов(25).
     Народ  Соединенных  Штатов  долго  жил в мире с индейцами.
Романтические дикари были где-то далеко на границах  страны.  В
поселках  редко  приходилось  видеть индейцев или слышать о них
что-нибудь  интересное.  Депутации  от  племен  давно  уже   не
появлялись  в  городах.  Теперь эти дети лесов возбудили у всех
острое любопытство. Недоставало только индейского героя, и  вот
явился этот молодой вождь. Его звали Оцеола.

     Глава XX. ПРАВОСУДИЕ НА ГРАНИЦЕ

     Мне  недолго  пришлось  наслаждаться жизнью в родном доме.
Через несколько дней после приезда я получил приказ отправиться
в форт Кинг, где находилось управление по делам семинолов и где
помещался главный штаб флоридской армии. Ею командовал  генерал
Клинч, и меня прикомандировали к его штабу.
     Я  был  крайне  огорчен, но пришлось готовиться к отъезду.
Грустно было расставаться с теми, кто любил меня так нежно и  с
кем  я  так  долго  был  в  разлуке.  Мать  и сестра тоже очень
горевали. Они уговаривали меня  выйти  в  отставку  и  навсегда
остаться дома.
     Я  не  прочь был бы послушаться, ибо не сочувствовал делу,
которое долг призывал меня выполнять. Но  в  такой  критический
момент  я  не мог последовать их совету: меня заклеймили бы как
предателя, как труса. Отечество требовало, чтобы  я  взялся  за
оружие.  За правое дело или за неправое, добровольно или против
воли, но  я  должен  был  сражаться  с  оружием  в  руках.  Это
называлось патриотизмом.
     Я  неохотно  расставался с домом и по другой причине. Вряд
ли надо объяснять ее. С тех пор как  я  вернулся,  я  частенько
посматривал   на   противоположный  берег  озера,  задерживаясь
взглядом на чудесном зеленом островке. О, я не забыл Маюми!
     Едва ли я сам мог правильно разобраться в  своих  чувствах
-- настолько  они  были противоречивы. Любовь моей юности снова
вспыхнула во мне, торжествуя над новыми увлечениями,  вспыхнула
из-под  пепла, под которым она столько времени тлела... Любовь,
к которой примешивалось и раскаяние,  и  угрызения  совести,  и
сомнение, и ревность, и опасения... Все это кипело и боролось в
моем сердце.
     Со  времени  приезда  я  ни  разу не осмелился посетить те
места, куда меня так влекло. Я видел, что мать постоянно следит
за мной, и даже не решился  задать  ни  одного  вопроса,  чтобы
рассеять  свои  сомнения.  Но  я  не мог отделаться от тяжелого
предчувствия, что не все обстоит благополучно.
     Жива  ли  Маюми?  Помнит  ли  она  меня?  Да  имею  ли  я,
собственно,  право  претендовать  на ее верность, если не знаю,
любила она меня или нет?
     На первый вопрос я мог бы получить ответ. Но я не  решался
прошептать ее имя даже самым близким мне людям.
     Простившись  с  матерью  и сестрой, я собрался в путь. Они
жили не одни -- наша плантация была под охраной и защитой  дяди
с  материнской стороны. Уверенность, что я скоро вернусь домой,
скрашивала  мне   горечь   разлуки.   Кроме   того,   если   бы
предполагаемая кампания и затянулась, то места военных действий
находились  так  недалеко,  что  я  всегда  имел бы возможность
побывать дома. Дядя, как и все остальные, полагал, что  военных
действий  вообще не будет. "Индейцы, -- говорил он, -- сдадутся
на условиях, предложенных уполномоченным.  А  если  нет  --  то
поступят   очень  глупо,  пусть  пеняют  на  себя".  Форт  Кинг
находился недалеко от  нас.  Он  был  расположен  на  индейской
территории,  в четырнадцати милях от границы и несколько дальше
от нашей плантации.  До  форта  было  не  больше  дня  пути.  В
обществе  моего  веселого  Черного  Джека дорога не должна была
показаться мне долгой. Мы оседлали пару самых лучших лошадей из
конюшни и вооружились с головы до ног.
     Переправившись  через  реку,  мы  вступили   в   индейские
владения, так называемую резервацию.(26)
     Тропинка  шла  по  лесу  вдоль  речки, хотя и не по самому
берегу, недалеко от поместья матери Пауэлла. Доехав до просеки,
я взглянул на развилку тропинок. По  одной  из  них  я  не  раз
бродил  с  волнением  в  груди.  Я  остановился  в нерешимости.
Странные мысли нахлынули на меня. Я  то  принимал  решение,  то
отказывался от него, то опускал поводья, то снова натягивал их.
Несколько раз я собирался пришпорить лошадь, но не делал этого.
     "Не  поехать  ли  мне туда и еще раз взглянуть на нее? Еще
раз пережить радостное волнение нежной любви!  Еще  раз...  Но,
может  быть,  уже  поздно?  Может  быть,  теперь  я уже не буду
желанным гостем? Может быть, меня встретят  враждебно?  Что  ж,
возможно!"
     -- Что с вами, масса Джордж? Ведь мы едем совсем не по той
дороге, -- прервал Джек мои размышления.
     -- Знаю,  Джек.  Но  я  хотел  ненадолго заехать к госпоже
Пауэлл.
     -- К мэм Пауэлл? Господи! Да неужто вы ничего не  слыхали,
масса Джордж?
     -- О чем? -- спросил я с замирающим сердцем.
     -- Да  уж  два  года,  как никого из Пауэллов здесь больше
нет.
     -- А где же они?
     -- Никто не знает. Может быть, уехали в другое  имение,  а
может быть, и еще куда-нибудь.
     -- А кто же сейчас живет здесь?
     -- Никто. Весь дом пустой.
     -- Отчего же госпожа Пауэлл уехала отсюда?
     -- Да  это длинная история... Неужто вы ничего не слыхали,
масса Джордж?
     -- Нет, ничего не слышал.
     -- Тогда я вам расскажу А теперь поедемте. Уже  поздно,  и
ехать ночью по лесу не годится.
     Я повернул лошадь, и мы поехали рядом по большой дороге. С
болью в сердце слушал я рассказ негра.
     -- Видите  ли,  масса  Джордж,  все это дело затеял старый
босс(27) Ринггольд, только я думаю, что и молодой тут  приложил
руку  вместе со стариком. У мэм Пауэлл украли нескольких рабов.
Это сделали белые. Говорят, что Ринггольд знал лучше всех,  кто
тут  постарался.  Обвиняли  еще Неда Спенса и Билля Уильямса. И
тогда мэм Пауэлл пошла к адвокату Граббу, который живет немного
ниже по реке. А масса Грабб большой друг массы Ринггольда.  Вот
они вдвоем и сговорились обмануть индейскую женщину.
     -- Каким образом?
     -- Не  знаю,  правда  ли  это,  масса Джордж. Я слышал это
только от негров. Белые говорят совсем другое. А я  слышал  это
от  негра  Помпа,  дровосека  массы  Ринггольда. Вы знаете его,
масса Джордж? Он говорил, что они вдвоем решили обмануть бедную
индейскую женщину.
     -- Каким образом, Джек? -- нетерпеливо повторил я.
     -- Видите ли,  масса  Джордж,  адвокат  хотел,  чтобы  она
подписала  какую-то бумагу. Кажется, "доверенность" или как она
там у них называется. Вот Помп и говорил мне, что они заставили
ее подписать эту бумагу. Она не умеет читать и подписала.  Вуф!
А  это  была  вовсе  не  доверенность а, как законники говорят,
"расписка". Вот и вышло, что  мэм  Пауэлл  продала  всех  своих
негров и всю плантацию массе Граббу.
     -- Какой мерзавец!
     -- Масса  Грабб  потом  клялся  на  суде, что заплатил все
наличными долларами, а мэм Пауэлл клялась вовсе наоборот --  но
ничего  не  вышло.  Суд решил в пользу массы Грабба, потому что
масса Ринггольд был свидетелем, на его стороне.  Люди  говорят,
что  масса  Ринггольд  теперь сам владеет этой бумагой. Он-то и
подстроил все это.
     -- Презренный мерзавец! О, негодяй! Но скажи мне Джек, что
же было дальше с госпожой Пауэлл?
     -- Сама мэм Пауэлл, и  этот  прекрасный  молодой  человек,
которого  вы знаете, и молодая индейская девушка, которая слыла
здесь такой красавицей, -- да, масса  Джордж,  все  они  уехали
неизвестно куда.
     В  эту минуту сквозь просвет в лесной чаще я увидел старый
дом. По-прежнему великолепный, он стоял  среди  апельсиновых  и
оливковых   деревьев,   но  сломанная  решетка,  густая  трава,
выросшая у стен, и крыша с кое-где  выломанными  черепицами  --
все это говорило об унылом одиночестве и разрушении.
     Тоска сжала мне сердце, и я грустно отвернулся.

     Глава XXI. РАБЫ-ИНДЕЙЦЫ

     Я  нисколько не сомневался в том, что рассказал мне Черный
Джек. То, что говорили негры, всегда оказывалось правдой. Всего
этого вполне можно  было  ожидать  от  Ринггольдов  и  адвоката
Грабба.   Последний   был   наполовину   плантатор,  наполовину
официальный юрист с весьма сомнительной репутацией.
     Далее Джек рассказал мне, что Спенс  и  Уильямс  во  время
судебного  следствия куда-то исчезли. Когда оно окончилось, они
снова появились, но уже не было тех, кто мог бы привлечь  их  к
ответственности.
     Что касается украденных рабов, то их больше никогда уже не
видели  в этой части страны. По-видимому, их отправили на рынок
рабов в Мобил или Новый Орлеан  и  там  продали  за  достаточно
высокую цену, чтобы вознаградить Грабба за его услуги, а заодно
и  Уильямса  и Спенса. В этом и заключался смысл продажи рабов.
Ринггольд только и ждал, когда  индейцев  выгонят  из  Флориды,
чтобы завладеть землей.
     Подобного  рода  сделка  между  двумя  белыми считалась бы
крупным мошенничеством, преступлением. А тут белые сделали вид,
что не верят этому. Несмотря на то, что нашлись свидетели,  всю
эту историю расценили лишь как "хитроумную проделку".
     У  меня  не  было  причин  не  верить  Джеку. Именно так и
поступали белые авантюристы  на  границах  с  теми  несчастными
туземцами,  с  которыми  им  приходилось  сталкиваться.  Но так
поступали  не  только  авантюристы.  Правительственные  агенты,
представители  флоридских  законодательных  органов,  генералы,
богатые плантаторы вроде Ринггольда -- все принимали участие  в
подобных спекуляциях.
     Я  мог  бы  назвать  их  имена.  Я  пишу правду и не боюсь
опровержений. Мое повествование нетрудно  подтвердить  фактами.
Этот  случай  был  одним  из двадцати подобных, о которых я сам
слышал. Акты о продаже земли, совершенные агентом по  индейским
делам  полковником  Гэдом  Хемфри,  майором  Фэгэном, известным
похитителем негров Декстером, Флойдом, Дугласом,  Робинсоном  и
Милльбэрном, -- все это исторические факты, и все они говорят о
насилиях, совершенных над несчастными семинолами. Можно было бы
заполнить  целый  том  описанием проделок таких обманщиков, как
Грабб и Ринггольд. В конфликте между белыми и индейцами не было
надобности прибегать к адвокату; можно было заранее определить,
какая сторона останется  неотомщенной  и  невознагражденной  за
понесенную  обиду.  Нет  никакого  сомнения в том, что жертвами
всегда оказывались только индейцы.
     Нужно ли добавлять, что они стремились отомстить  за  это?
Иначе и быть не могло!
     Приведу  один  примечательный  факт  из жизни Флориды того
времени. Известно, что украденные у индейцев  рабы  всегда  при
первой   возможности   возвращались  к  своим  хозяевам.  Чтобы
воспрепятствовать   этому,   разным   декстерам   и    дугласам
приходилось  отправлять  краденый  "товар"  на  дальние  берега
Миссисипи -- в Натчез или Новый Орлеан.
     Этот поразительный факт из  области  социальных  отношений
можно объяснить только тем, что рабы семинолов, по существу, не
были  настоящими рабами. Индейцы обращались с ними с мягкостью,
которой не знают рабы у белых. Рабы обрабатывали  землю,  и  их
хозяин  бывал  вполне  доволен, если они доставляли ему столько
хлеба, овощей и фруктов, сколько требовалось для его  скромного
стола.  Рабы  жили  отдельно,  вдали от домов своих господ. Они
работали всего несколько часов в день, и вряд ли эти часы можно
было   считать   принудительными.   Весь   излишек    продуктов
принадлежал   им.   В   большинстве   случаев  они  богатели  и
становились гораздо состоятельнее своих собственных владельцев,
менее искусных в ведении хозяйства.  Откупиться  на  волю  было
нетрудно,  и  большинство  рабов фактически являлись свободными
людьми. Впрочем, от таких цепей едва ли стоило бежать. Если это
можно назвать рабством, то это была самая мягкая его  форма  из
всех известных на земле. Она резко отличалась от того грубого и
жесткого  принуждения,  в  котором  сыны  Сима  и Иафета держат
потомков Хама.(28)
     Возникает вопрос: каким образом  приобрели  семинолы  этих
черных  рабов? Может быть, это были беглецы из штатов Джорджии,
Северной и Южной  Каролины,  Алабамы  и  с  плантаций  Флориды?
Несомненно,  были  и такие, но в небольшом количестве. Немногие
из этих негров  официально  числились  "в  бегах".  Большинство
беглых  рабов,  попав  к индейцам, становились свободными. Было
время, когда, по жестоким условиям договора  в  форте  Моултри,
этих  "укрывающихся"  рабов следовало возвращать их владельцам.
Но,  к  чести  семинолов,  надо  сказать,  что  они  стремились
уклониться  от  выполнения  этого  позорного  условия.  Да и не
всегда  представлялась  возможность  выдать  беглого  негра.  В
некоторых  местах  на  индейской  территории  негры создали под
начальством собственных вождей свободные и  достаточно  сильные
для  самозащиты  колонии.  Там беглецы обычно находили радушный
прием  и  убежище.  Таковы  были  колонии  "Гарри"  в   болотах
Пиз-Крика, "Абрама" в Микосоки, "Чарльза" и "короля мулатов".
     Таким  образом,  рабы  семинолов не были беглыми неграми с
плантаций, хотя белые всегда старались доказать, что это именно
так. Настоящих беглых рабов  было  очень  немного.  Большинство
рабов  семинолов  являлись "подлинною собственностью" индейцев,
если только раба вообще можно назвать собственностью. Во всяком
случае, они были либо юридически законно приобретены ими,  либо
перешли  к  индейцам  вместе  с  землей от первых поселенцев --
испанцев,  либо  куплены  у  американских  плантаторов.   Каким
образом  куплены?  -- спросите вы. Что могло дать дикое племя в
обмен на такой ценный  товар?  Ответить  на  это  очень  легко:
лошадей  и  рогатый  скот.  Семинолы  владели большими стадами.
После ухода  испанцев  в  саваннах  остались  табуны  одичавших
лошадей  и  стада быков андалузской породы. Индейцы ловили их и
снова  приручали.  Получалось  своеобразное  qui  pro  quo(29):
четвероногих обменивали на двуногих.
     Главным   преступлением,   в  котором  обвиняли  индейцев,
являлась кража скота, так как белые имели свои стада.  Семинолы
не  отрицали,  что  и  среди них были плохие люди -- отщепенцы,
которых нелегко обезвредить. Но где вы найдете такое  общество,
в котором нет бездельников?
     Одно  было несомненно: когда к индейским вождям обращались
с жалобой на похищение скота, они всегда старались сделать  все
возможное,  чтобы возместить утрату, и карали нарушителя закона
со строгостью, неслыханной у их соседей по ту сторону границы.
     Однако белые вовсе не считались с  этим.  Уж  если  собаку
решили  повесить,  значит, надо было признать ее бешеной. Любой
грабеж на границе приписывался индейцам.  Стоило  только  белым
грабителям  вымазать себе лицо коричневой краской, и правосудие
не могло разглядеть, кто скрывается под этой краской.

     Глава XXII. ХИТРАЯ ПРОДЕЛКА

     Таковы были  мои  размышления,  пока  я  ехал.  Их  вызвал
печальный рассказ негра. И как будто нарочно, чтобы подтвердить
мои выводы, с нами произошел следующий случай.
     Невдалеке  от  покинутого дома мы напали на следы рогатого
скота. Здесь прошло голов двадцать --  по-видимому,  в  том  же
направлении,  в  котором  ехали  и  мы,  то  есть  к  индейской
резервации. Следы казались почти свежими. Как опытный  охотник,
я  определил, что с того времени, когда здесь прогнали скот, не
прошло еще и часа. Хотя я и долго был заперт в стенах  военного
училища,  но все же не забыл науку лесной жизни, которой научил
меня молодой Пауэлл.
     След домашнего  скота,  будь  он  свежий  или  старый,  не
произвел  бы на меня особого впечатления, в этом не было ничего
замечательного. Просто  какие-нибудь  индейские  пастухи  гнали
домой  свое  стадо;  по отпечаткам мокасин в грязи я видел, что
это действительно были  индейцы.  Правда,  и  некоторые  белые,
жившие около границы, носили мокасины, но это были не их следы.
Косолапые  ступни(30),  высокий  подъем  и другие едва заметные
признаки, которые  я  безошибочно  различал  и  умел  объяснить
благодаря  своей тренировке в ранней юности, -- все доказывало,
что это были следы индейцев.
     И Джек согласился со мной. А  в  лесу  он  отнюдь  не  был
разиней  и  увальнем.  Всю  жизнь  он был искусным охотником на
енотов, болотных зайцев, опоссумов и диких индеек. Вместе с ним
я охотился на оленей, на серебристых лисиц  и  диких  полосатых
кошек.  За  время  моего  отсутствия  он  стал гораздо опытнее.
Теперь он был дровосеком вместо своего бывшего соперника, и ему
приходилось ежедневно работать в лесу и постоянно наблюдать  за
привычками  и  повадками  обитателей  лесов; благодаря этому он
стал еще более искусным охотником. Глубоко  ошибаются  те,  кто
думает,  что  мозг  негра  не  способен мыслить с той остротой,
которая необходима для  хорошего  охотника.  Я  знавал  негров,
которые  могли  ориентироваться в лесу по различным признакам и
идти по следу, проявляя такое же чутье и сообразительность, как
любой  индеец  или  белый.   И   Черный   Джек   обладал   этой
способностью.
     Вскоре  я  понял,  что по этой части он теперь значительно
превосходил меня. И почти сразу же мне пришлось  удивиться  его
проницательности.
     Я  уже  сказал,  что  мы не обратили бы внимания на следы,
если бы не одно обстоятельство. Едва мы отъехали в сторону, как
вдруг мой спутник придержал коня и вскрикнул каким-то особенным
образом -- это восклицание свойственно  только  неграм:  что-то
похожее  на  звук  "вуф", который можно услышать от испуганного
кабана.
     Я взглянул на Джека и по выражению его лица понял, что  он
сделал какое-то открытие.
     -- Что такое, Джек?
     -- Господи! Да неужели вы не видите, масса Джордж?
     -- Да что именно?
     -- А вот здесь, на земле?
     -- Я вижу, что прошло стадо, и больше ничего.
     -- А вот этот большой след?
     -- Да, правда, один след немного больше остальных.
     -- Вот  те  на!  Ведь  это  же  след  нашего большого быка
Болдфэйса. Я