дан нашей семье, а  лично  ко  мне  питает  самые  дружеские
чувства,  я уже совсем было решился довериться ему и рассказать
о своих несчастьях. Хикмэн был человек простой,  но  умудренный
житейским  опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший совет, чем
он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему
пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог  рассчитывать  на
его преданность и вполне довериться его опыту и мудрости.
     Убежденный  в  этом,  я  охотно поделился бы с ним тайной,
тяжелым камнем лежавшей у меня на сердце, или, по крайней мере,
открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, если бы не  думал,  что
он  уже  кое-что  знает  об  этом.  Я  был  уверен, что Хикмэну
известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще  раньше
намекал  мне,  что сомневается в гибели мулата. Но я думал не о
мулате, а о замыслах  Аренса  Ринггольда.  Может  быть,  Хикмэн
что-нибудь  знает и о них? Я обратил внимание на то, что, когда
имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и  Уильямса,
старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто
хотел сообщить мне что-то об этих негодяях.
     Я  уже  собирался  открыть  Хикмэну  свою тайну, как вдруг
услышал конский топот.
     Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался  по  берегу
реки  с  такой быстротой, как будто участвовал в гонке на приз.
Конь был белый, а всадник черный; я сразу  догадался,  что  это
Джек.
     Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался
к церкви,   которая  находилась  немного  поодаль.  Когда  Джек
приблизился, я окликнул его; он услышал и, резко повернув коня,
направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то поручением,
но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то,
что я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
     "И этот проклятый черномазый тут как тут,  масса  Джордж!"
-- вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
     Выслушав  это  известие,  я  постарался  сохранить  полное
спокойствие. Мне совсем не хотелось,  чтобы  Хикмэн  узнал  или
даже  мог  заподозрить,  будто  у  нас  в доме произошло что-то
необычайное. Отпустив негра домой, я  вернулся  с  охотником  к
отряду  добровольцев,  затем  постарался  незаметно  отстать от
Хикмэна и затеряться в толпе.
     Вскоре после этого я отвязал коня и, не  сказав  ни  слова
никому,  даже  Галлахеру,  вскочил  в седло и поспешно уехал. Я
направился не по прямой дороге, которая вела к нашей плантации,
а решил сделать небольшой крюк через лес, примыкавший к церкви.
Я сделал это для  того,  чтобы  ввести  в  заблуждение  старого
Хикмэна и всех других, кто мог бы заметить прибытие гонца. Если
бы  я  уехал с Джеком, они могли бы догадаться, что дома у меня
не все в порядке. Я показался в отряде для отвода  глаз,  чтобы
любопытные  думали,  что  я  уехал  не домой, а совсем в другом
направлении. Пробравшись  через  кусты,  я  выехал  на  главную
дорогу,  идущую  вдоль  реки, а затем, пришпорив коня, поскакал
таким галопом, как будто бы решался вопрос  о  моей  жизни  или
смерти.  Я мчался с такой быстротой потому, что хотел добраться
до дому прежде, чем тайный посетитель -- желанный гость  матери
и сестры -- успеет распрощаться и уехать.
     У  меня были серьезные причины ненавидеть Ринггольда, но я
не таил никаких кровожадных замыслов. Я  не  собирался  убивать
его,  хотя это был бы самый верный способ избавиться от подлого
и  опасного  негодяя.  В  эту  минуту,  возбужденный  рассказом
Хикмэна  о  жестокости  Ринггольда, я мог бы уничтожить его без
всякого страха и угрызений совести. Но хотя  я  весь  кипел  от
ярости,  я  все  же  не  был  ни  сумасшедшим,  ни безрассудным
человеком. Благоразумие -- обычный инстинкт  самосохранения  --
еще  не  покинуло  меня,  и  я  вовсе  не  собирался  разыграть
последний акт трагедии  о  жизни  Самсона(69).  План  действий,
который я себе наметил, был гораздо практичнее.
     Он состоял в том, чтобы по возможности незаметно добраться
до дома,  неожиданно  войти  в  гостиную,  где  наверняка сидел
гость, захватить врасплох и гостя и хозяев, потребовать от всех
троих объяснения и окончательно разобраться в этой таинственной
путанице наших семейных отношений. Я должен поговорить с  глазу
на  глаз  с  матерью, сестрой и ее поклонником и заставить всех
троих признаться во всем.
     "Да! -- говорил я сам себе, яростно вонзая  шпоры  в  бока
коня. -- Да, они должны признаться во всем! Каждый из них и все
вместе, или..."
     Я  не  мог  решить, что же мне делать с матерью и сестрой.
Впрочем, темные замыслы, вспыхнувшие на пепле гаснущей сыновней
и братской любви, уже зловеще гнездились в моем сердце.
     Если же Ринггольд откажется сказать мне правду, я  отхлещу
его  арапником,  а  затем  вышвырну  вон и навсегда запрещу ему
появляться в том доме, где отныне я буду хозяином. Что касается
приличий, то об этом не могло быть  и  речи.  Сейчас  мне  было
совсем  не  до  того.  С человеком, который пытался убить меня,
никакое обращение не могло быть слишком грубым.

     Глава LX. ДАР ВЛЮБЛЕННОГО

     Я уже говорил, что намеревался войти в  дом  незамеченным.
Поэтому,  из  осторожности,  подъезжая к плантации, я свернул с
дороги на тропинку, идущую вдоль водоема и апельсиновой рощи. Я
надеялся, что если подъеду к  дому  сзади,  то  меня  никто  не
заметит.  Рабы,  работавшие  внутри ограды, могли увидеть меня,
когда я ехал по полю, но это были  полевые  рабочие.  Я  больше
всего  опасался,  чтобы  меня не заметил кто-нибудь из домашней
прислуги.
     Черный Джек домой не поехал; я  велел  ему  ждать  меня  в
условленном месте, там я его и нашел. Приказав ему следовать за
собой,  я  помчался  дальше.  Миновав  поля, мы въехали в лес и
здесь спешились. Отсюда я отправился один.
     Как охотник, подстерегающий дичь, или как дикарь,  который
крадется  к  спящему  врагу,  --  так подкрадывался я к дому, к
моему дому, к дому моего отца, к дому  моей  матери  и  сестры.
Странное поведение для сына и брата!
     Ноги  у меня дрожали, колени подгибались, грудь вздымалась
от  волнения  и  от  неистового  гнева.  На  одно  мгновение  я
остановился.   Мне   вдруг   ясно   представилась   неприятная,
недостойная сцена, в которой я  собирался  принять  участие.  С
минуту  я  колебался. Может быть, я даже вернулся бы и подождал
другого подходящего случая, чтобы выполнить свое  намерение  не
столь  насильственным  образом, но как раз в эту минуту до меня
донеслись голоса, сразу укрепившие  мою  решимость.  Я  услышал
веселый,  звонкий  смех сестры и... другой голос. Я сразу узнал
скрипучий тенорок ее презренного вздыхателя. Эти голоса привели
меня в ярость, словно они ужалили меня. Мне показалось,  что  в
них  звучит  какая-то  насмешка надо мной. Как могла сестра так
вести себя?  Смеяться,  когда  я  изнемогал  под  гнетом  самых
мрачных подозрений?
     И  тут  все мысли об ином, более достойном образе действий
сразу исчезли. Я решил привести  свой  план  в  исполнение,  но
прежде всего выяснить, о чем они там говорят.
     Я  подошел  ближе  и  прислушался.  Они  были не в доме, а
прогуливались по опушке  апельсиновой  рощи.  Неслышно  ступая,
осторожно раздвигая кусты, то сгибаясь, то выпрямляясь, я вдруг
оказался  в  каких-нибудь  шести  шагах от них. Сквозь листву я
ясно видел платье сестры и отчетливо слышал каждое их слово.
     Очень скоро я убедился, что их разговор как раз подошел  к
решительному моменту. По-видимому, Ринггольд только что впервые
сделал официальное предложение сестре, и именно это и вызвало у
нее смех.
     -- Так, значит, вы в самом деле желаете назвать меня своей
женой? Вы говорите это серьезно?
     -- Да,  мисс  Рэндольф.  Не смейтесь надо мной! Вы знаете,
сколько лет уже я люблю вас самой преданной любовью.
     -- Нет, не знаю. Откуда мне это знать?
     -- Ведь я говорил вам об этом. Разве я не повторял вам это
сотни раз?
     -- Слова! Я не очень  ценю  слова  в  делах  такого  рода.
Десятки  мужчин  уже  говорили  мне  то  же  самое, хотя, как я
полагаю,  они  мало  интересовались  мной.  Язык   --   великий
обманщик, мистер Аренс!
     -- Но  мое  отношение к вам свидетельствует об искренности
моих чувств. Я предлагаю вам свою руку и все  состояние.  Разве
это не достаточное доказательство моей преданности?
     -- Конечно,  нет,  глупец  вы этакий! Да если б я вышла за
вас, состояние все-таки осталось бы вашим. А кроме того, у меня
самой есть небольшое  состояние,  и  оно  перешло  бы  под  ваш
контроль.  Вот  видите,  все  складывается,  несомненно, в вашу
пользу.
     И она снова расхохоталась.
     -- Нет,  мисс  Рэндольф,  что  вы!  Я  и  не  подумал   бы
притронуться к вашему состоянию. Если вы примете мою руку...
     -- Вашу   руку,  сэр?  Когда  хотят  добиться  от  женщины
согласия, ей предлагают не руку, а сердце! Да, сердце!
     -- Что ж,  вам  известно,  что  в  сердце  мое  уже  давно
принадлежит вам. Об этом знает весь свет.
     -- Ах,  значит, вы всем об этом рассказали? Вот это уж мне
совсем не нравится!
     -- Вы  слишком  жестоки  ко  мне!  У  вас  было   довольно
доказательств моей долгой и преданной любви. Я давно объяснился
бы  с  вами  и  попросил стать моей женой, если бы... -- Тут он
вдруг запнулся.
     -- Если бы не что?
     -- По правде сказать, я  не  мог  полностью  распоряжаться
собой, пока был жив мой отец.
     -- Ах, вот как?
     -- Но  теперь  я  сам  себе  хозяин, и, если, дорогая мисс
Рэндольф, вы соблаговолите принять мою руку...
     -- Опять  руку!  Кстати,  говорят,   что   эта   рука   не
особенно-то  щедра. Если бы я приняла ваше предложение, то вряд
ли я имела бы деньги даже на карманные расходы -- на шпильки да
булавки, ха-ха-ха!
     -- На меня клевещут враги, мисс Рэндольф. Но клянусь,  что
в этом отношении вам никогда не придется на меня жаловаться.
     -- А  я в этом не вполне уверена, несмотря на ваши клятвы.
Обещания, данные до свадьбы, часто потом забываются. Я не  могу
доверять вам, любезный друг, нет, нет!
     -- Уверяю вас, что я заслуживаю доверия!
     -- Не  уверяйте!  У меня нет никакого доказательства вашей
щедрости. Послушайте, мистер Ринггольд, вы еще ни разу в  жизни
не сделали мне ни одного подарка.
     Тут она снова расхохоталась.
     -- О,  если  бы я знал, что вы его примете! Я отдал бы вам
все, что у меня есть!
     -- Ну  хорошо.  Я  испытаю  вас.  Вы  должны  сделать  мне
подарок.
     -- Назовите  только,  что  вы хотите, и любое ваше желание
будет исполнено!
     -- Вы думаете, что я попрошу у вас  какой-нибудь  пустячок
-- лошадь, пуделя или какую-нибудь блестящую безделушку? Уверяю
вас, ничего такого не будет.
     -- Мне  все  равно  --  ведь  я  предложил  вам  все  свое
состояние. Стоит ли говорить  о  какой-нибудь  его  части!  Вам
достаточно   только   высказать   свое  желание,  и  оно  будет
исполнено.
     -- Ах, какая щедрость! Ну хорошо. У вас  есть  одна  вещь,
которую  мне  очень бы хотелось иметь, очень! Вы знаете, я даже
собиралась попросить вас, чтобы вы мне ее продали.
     -- Что же вы имеете в виду, мисс Рэндольф?
     -- Плантацию.
     -- Плантацию?
     -- Совершенно верно. Но не вашу, а одну из  тех,  которыми
вы   владеете.  Это  плантация,  некогда  принадлежавшая  семье
метисов на Тупело-Крик. Кажется, ваш отец купил ее у них?
     Я обратил внимание на особое  ударение,  которое  Виргиния
сделала  на  слове  "купил".  Я  заметил  также, что Аренс явно
смутился, когда отвечал ей.
     -- Да, да... Это  верно...  Но  вы  удивляете  меня,  мисс
Рэндольф.  Почему вам захотелось сейчас получить эту плантацию,
раз вы можете стать хозяйкой всего моего состояния?
     -- Это уж мое дело. Мне так хочется. На это  у  меня  есть
особые  причины.  Я  люблю  это место... Оно очень красиво, и я
часто гуляю там. Не забывайте, что наш старый дом  переходит  к
брату.  Не  всегда  же он будет жить холостяком! А мама захочет
жить только в собственном доме... Но нет, я не стану  объяснять
вам причины. Делайте подарок или нет -- как вам угодно.
     -- Ну  хорошо.  А  если  я подарю вам эту плантацию, тогда
вы...
     -- Никаких условий, слышите? Иначе я совсем  не  приму  от
вас никакого подарка, хоть на коленях просите.
     При этом последовал новый взрыв смеха.
     -- В таком случае, я не буду ставить никаких условий, если
вы согласны принять от меня плантацию. Она ваша!
     -- Но  это еще не все, мистер Аренс. Ведь вы можете так же
легко отнять ее у  меня,  как  и  подарили.  Как  я  могу  быть
уверена,  что  вы этого не сделаете? Мне необходимы официальные
документы.
     -- Вы их получите.
     -- Когда?
     -- Когда вам будет угодно. Хоть через час.
     -- Да, да, пожалуйста. Идите и привезите их,  но  помните,
что я не признаю никаких условий... Помните это!
     -- О,  я и не думаю их предлагать! -- воскликнул Ринггольд
в полном восторге. -- У меня нет никаких опасений.  Я  во  всем
полагаюсь  на  вас.  Через  час  вы  получите все документы. До
свидания!
     И, сказав это, он тут же удалился.
     Этот разговор и особенно его странная заключительная часть
так ошеломили меня, что я прямо окаменел. Я  опомнился,  только
когда  Ринггольд  уже  ушел далеко. Теперь я вовсе не знал, что
мне делать: то ли догонять Ринггольда, то ли  предоставить  ему
уехать безнаказанно.
     Между тем Виргиния тихо направилась к дому. Я был возмущен
ею еще больше, чем Ринггольдом. Поэтому я и дал ему возможность
уйти,  а  сам  решил немедленно поговорить с сестрой. Произошла
бурная сцена. Я застал сестру и мать в гостиной и напрямик, без
всяких  обиняков,  не  слушая  ни  опровержений,  ни  уговоров,
обрисовал  им характер человека, который только что покинул наш
дом и который собирался убить меня.
     -- Виргиния, сестра моя, неужели ты и  теперь  согласишься
выйти за него замуж?
     -- Никогда,  Джордж!  Я и не думала об этом. Никогда! -- в
волнении воскликнула она, опускаясь на диван  и  закрывая  лицо
руками.
     Однако  мать  слушала  меня  недоверчиво.  Я уже собирался
привести ей дальнейшие доказательства своей правоты, как  вдруг
услышал, что за окном кто-то громко окликнул меня. Я выбежал на
веранду.  Оказалось,  что  к  дому  подскакал всадник в голубом
мундире с желтыми отворотами.  Это  был  драгун,  посланный  из
форта.  Он был весь в пыли, а лошадь его -- в пене. Видно было,
что он долго  мчался  без  отдыха.  Драгун  протянул  мне  лист
бумаги.  Это  был  наскоро написанный приказ мне и Галлахеру. Я
развернул бумагу и прочел:

     "Немедленно направьте своих  людей  в  форт  Кинг.  Гоните
лошадей  во  весь опор. Многочисленный неприятель окружает нас.
Нам дорога каждая винтовка. Не теряйте ни одной минуты!
     Клинч"

     Глава LXI. ПОХОД

     Приказ надо было  выполнять  немедленно.  К  счастью,  моя
лошадь  еще была не расседлана, и через пять минут я уже скакал
в лагерь добровольцев. Среди наших  бойцов,  жаждавших  военных
подвигов,  весть  о  походе  вызвала  радостное волнение и была
встречена  громким  "ура".   Энтузиазм   возместил   недостаток
дисциплины, и менее чем в полчаса отряд в полном боевом порядке
был  готов  к  выступлению.  Никаких  причин  для  задержки  не
оказалось.  Была  подана  команда  двигаться  вперед,   фанфары
протрубили   сигнал,   и  добровольцы,  выстроившись  по  двое,
длинной, несколько нестройной линией выступили к форту Кинг.
     Я поскакал обратно, чтобы проститься с матерью и  сестрой.
Времени  на  прощанье  было мало, но уезжал я с более спокойным
сердцем. Я знал, что сестра предупреждена, и теперь не  боялся,
что она выйдет за Ринггольда.
     Драгун, который привез приказ, поехал с нами. По дороге мы
узнали   все   новости   из  форта.  Произошло  много  событий.
Оказывается, индейцы ушли из своих поселений,  забрав  с  собой
жен,  детей,  скот  и  все  домашнее имущество. Несколько своих
деревень они сожгли сами, так что  их  бледнолицым  врагам  уже
нечего  было  уничтожать.  Это  говорило об их решимости начать
войну по-настоящему. Куда они ушли, не могли выяснить даже наши
лазутчики. Одни полагали, что  индейцы  направились  на  юг,  в
более  отдаленную  часть  полуострова.  Другие  думали, что они
скрылись в болотах, тянувшихся на много миль в  верховьях  реки
Амазуры, известных под названием "болота Уитлакутчи".
     Это  было  наиболее  вероятной  догадкой.  Но  индейцы так
искусно  замаскировали  свое  передвижение,  что  нельзя   было
обнаружить ни малейшего следа. Лазутчики дружественных индейцев
-- даже самые проницательные из них -- не могли определить путь
их   отступления.   Многие  считали,  что  индейцы  ограничатся
оборонительной войной и станут нападать только на  те  селения,
где  не окажется американских войск, а затем будут укрываться с
добычей в болотных дебрях. Это  казалось  весьма  вероятным.  В
таком  случае,  войну нелегко будет закончить. Другими словами,
"регулярной" войны вовсе  не  будет,  будут  только  бесплодные
походы  и  преследования.  Ясно,  что,  если индейцы не захотят
вступить с нами в открытый бой, у нас будет мало шансов догнать
отступающего врага.
     Солдаты боялись, что противник скроется в чаще  леса,  где
найти   его  будет  трудно  и  даже  невозможно.  Однако  такое
положение не могло продолжаться долго. Индейцы не смогут  вечно
жить  грабежом.  Их добыча с каждым днем будет все уменьшаться.
Притом  их  слишком  много  для  простой  разбойничьей   шайки.
Впрочем,  об  их  точном  количестве белые имели весьма смутное
представление. Одни говорили, что их от одной  до  пяти  тысяч,
включая  и беглых негров, но даже наиболее осведомленные жители
пограничных районов могли назвать только приблизительную цифру.
По моим расчетам, у индейцев было более тысячи воинов, даже без
тех кланов, которые отпали.  Так  же  думал  и  старый  Хикмэн,
хорошо  знавший индейцев. Как же могли индейцы найти средства к
существованию  среди  болот?   Неужели   они   были   настолько
предусмотрительны,  что  смогли сделать там большие запасы еды?
Нет, на этот вопрос можно было смело дать отрицательный ответ.
     Все знали, что именно в этом году у семинолов не было даже
их обычных запасов. Вопрос о переселении был решен еще  весной,
и  так  как будущее представлялось неопределенным, многие семьи
засеяли очень  мало,  а  некоторые  почти  ничего.  Урожай  был
поэтому меньше, чем в прежние годы, и перед последним советом в
форте  Кинг  некоторые уже покупали еду или просили милостыню у
пограничных жителей. Какова же была вероятность того,  что  они
смогут   продержаться  в  течение  длительной  кампании?  Голод
заставит их выйти из своих укреплений. Им придется или вступить
в бой, или просить мира. Так думали все.
     Эта тема оживленно обсуждалась  и  во  время  похода.  Она
представляла особый интерес для многих молодых воинов, жаждущих
славы.  Если противник изберет такую бесславную систему военных
действий,  кому  же  достанутся  лавры?  Участники   похода   в
убийственном  климате  болот, кишащих миазмами, скорее могли бы
быть "увенчаны кипарисами", то есть  остаться  там  навеки.  Но
большинство  надеялись,  что  индейцы  вскоре начнут голодать и
вынуждены будут принять открытый бой. Относительно того, смогут
ли индейцы продержаться длительное время,  мнения  разделились.
Те,  кто лучше всего знал местные условия, считали, что смогут.
Так же думал старый охотник за аллигаторами.
     -- У них есть, -- говорил он, --  этот  проклятый  куст  с
большими  корнями,  который  они называют "конти". Он растет по
всему  болоту.  В  некоторых  местах  он  толст,  как  сахарный
тростник.  Он  годится для еды, а кроме того, индейцы делают из
него напиток "конте". Дубовые желуди  --  тоже  неплохая  пища,
особенно  если  их  хорошо  поджарить  в золе. Их можно собрать
очень много -- сотни бушелей(70). А потом  есть  еще  пальмовая
капуста,  которая заменяет им