иргиния сама мне во
всем признается.
     Я  ждал  удобного  случая,  чтоб  потребовать   у   сестры
объяснений. Несколько раз мне удавалось остаться с ней наедине,
но  я все как-то не решался вызвать ее на откровенность. Однако
я сознавал, что как брат и единственный мужчина в доме я обязан
хранить честь семьи.
     Пока же я  уклонялся  от  выполнения  этого,  в  сущности,
отцовского  долга  отчасти  из  чувства  деликатности,  отчасти
потому, что боялся узнать правду. Я отлично понимал, что  между
сестрой  и индейским вождем установились особые отношения, что,
по всей вероятности, они продолжались, что у них бывали  тайные
встречи  --  и  не  один  раз.  Но до чего все это могло дойти?
Насколько моя бедная сестра уже могла  скомпрометировать  себя?
Вот на эти проклятые вопросы я и боялся получить ответ.
     Я  надеялся, что сестра скажет мне всю правду, если я буду
умолять ее признаться. При ее гордом характере принуждением  от
нее  ничего нельзя было добиться. Если оказать на нее давление,
то она могла заупрямиться и стать непреклонной. Вообще Виргиния
мало что унаследовала от отца, она все заимствовала  у  матери.
Между  ними  существовало  и  внешнее  и  внутреннее  сходство.
Виргиния была одной из тех женщин, которые, не испытав  никогда
в  жизни  строгой дисциплины, вырастают в уверенности, что выше
их  нет  никого  на  свете.  Поэтому  она  и  чувствовала  себя
совершенно независимой, как это присуще большинству американок.
В  других  же  странах независимость является достоянием только
женщин из привилегированных классов. Ни родители,  ни  опекуны,
ни  наставники  --  так  как  последним  ни  в  коем  случае не
разрешалось прибегать к строгим мерам -- не  имели  влияния  на
сестру, и она с малых лет вела себя как королева на троне.
     Она  была  независима  еще  и  в  другом  отношении. У нее
имелось собственное состояние, которое ей завещал отец,  и  это
обстоятельство   еще   больше   усиливало   непреклонность   ее
характера.
     Мой отец в свое время последовал велению сердца и разделил
свое состояние между детьми поровну. Поэтому  моя  сестра  была
так  же  богата, как и я. Конечно, отец позаботился и о матери,
но  основная  часть  отцовского  наследства  --  плантация   --
принадлежала  сестре и мне. Моя сестра была богатой наследницей
и обязана была подчиняться матери или мне только в той мере,  в
какой ей это подсказывало родственное чувство.
     Я   остановился   так  подробно  на  этом  вопросе,  чтобы
объяснить, какой сложной и деликатной задачей было  потребовать
от  сестры  отчета  в  ее действиях. Как это ни странно, но мне
совершенно не приходило в голову, что и мое положение не совсем
обычно.
     Я был обручен с сестрой Оцеолы и искренне желал, чтобы она
стала моей женой. В союзе с  индианкой  я  не  видел  для  себя
ничего  унизительного, зная, что общество не будет отрицательно
относиться к этому браку. Такие случаи  уже  бывали.  Например,
Рольф  женился  на  девушке более темнокожей и менее красивой и
культурной, чем Маюми. Позднее сотни других мужчин  последовали
его  примеру  и сохранили и прежнее положение в обществе и были
по-прежнему уважаемы. Почему бы и  мне  не  поступить  так?  По
правде  говоря,  этот  вопрос  даже  и  не приходил мне тогда в
голову. Я считал, что мои намерения в отношении индианки были в
совершенном соответствии с правилами хорошего тона.
     Совсем другое дело, если бы в жилах моей избранницы  текла
хоть небольшая примесь африканской крови. Тогда я действительно
мог  бы  опасаться  осуждения  общества,  ибо в Америке человек
подвергается унижению не столько за цвет кожи, сколько за расу.
Белый джентльмен может жениться на индианке, и она  без  особых
возражений  получает доступ в общество; а если она при этом еще
и хороша собой, то может даже рассчитывать на успех.
     Все это я знал и тем не менее сам был рабом чудовищного  и
дикого  предрассудка:  если  смешение  рас  происходило  другим
путем, то есть если белая женщина выходила замуж за индейца, то
тогда  это  считалось  неравенством  и   позором.   Друзья   ее
рассматривали такой брак как несчастье, как падение. А если эта
леди  вдобавок  принадлежала к высокопоставленным кругам -- ну,
тогда уж, леди... пеняйте на себя!
     Несмотря на расхождение своих взглядов с господствовавшими
воззрениями на различие рас и цвета кожи, я сам не был свободен
от влияния этого предрассудка.
     Если моя сестра любит  индейца,  значит,  она  потерянная,
падшая  женщина!  Независимо  от того, какое положение занимает
этот индеец среди своего народа, независимо от  его  храбрости,
от его достоинств. Даже если бы это был сам Оцеола!

     Глава LIV. ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

     Неизвестность мучила меня, и я решил поговорить с сестрой,
как только застану ее одну.
     Такой  случай скоро представился. Я увидел ее на лужайке у
озера и подошел к ней. Я заметил, что она необычайно весела.
     "Увы! -- подумал я. -- Ты улыбаешься!  Скоро  твоя  улыбка
сменится слезами".
     -- Сестра!
     Она  что-то говорила своим любимцам -- золотым рыбкам -- и
не слышала меня или притворялась, что не слышит.
     -- Сестра! -- повторил я громче.
     -- Ну, что такое? -- сухо спросила Виргиния, не  глядя  на
меня.
     -- Послушай,   Виргиния,  брось  свои  игрушки!  Мне  надо
поговорить с тобой.
     -- Вот как! Значит, это принуждение! В последнее время  ты
так  редко  раскрывал  рот  при мне, что я должна быть особенно
благодарна за твою любезность. А  почему  с  тобой  нет  твоего
друга?  Пусть  бы  и  он  побеседовал  со мной в том же духе! Я
думаю,  что  вам  обоим  уже  надоело  изображать  бессловесных
близнецов.  Ну,  ты можешь продолжать игру, если тебе нравится.
Уверяю тебя, что меня это не волнует! -- И она стала напевать:

     У янки -- фрегат, и янки -- моряк!
     Мы в бой по волнам летим!
     И видит враг наш звездный флаг
     Под небом голубым.

     Затем она обратилась к своей любимице -- маленькой лани:
     -- Ну, иди сюда,  мой  маленький!  Ты  смотри  не  подходи
слишком  близко  к  берегу,  а  то  можешь кувыркнуться в воду.
Слышишь?
     -- Прошу  тебя,  Виргиния,  оставь  эти  шутки!  Мне  надо
поговорить с тобой о важном деле.
     -- О  важном  деле?  Уж  не  думаешь  ли ты жениться? Нет,
что-то не  похоже.  У  тебя  слишком  торжественное  и  мрачное
выражение... точно тебя собираются повесить... ха-ха-ха!
     -- Послушай, сестра, я говорю с тобой серьезно.
     -- О, конечно серьезно! Я тебе верю, дорогой.
     -- Послушай, Виргиния, у меня важное дело -- очень важное!
Я хотел поговорить с тобой уже с самого дня приезда.
     -- За  чем  же  дело  стало?  У  тебя  было  много удобных
случаев. Разве я от тебя пряталась?
     -- Нет... но... дело в том, что...
     -- Ну,  выкладывай,  братец,  сейчас  удобный  момент.  По
твоему  лицу  я  вижу, что у тебя ко мне есть какая-то просьба.
Если это так, то я разрешаю тебе изложить ее.
     -- Нет,  Виргиния,  не  то!  Вопрос,  о  котором  я   хочу
поговорить...
     -- Ну, какой же это вопрос, выкладывай!
     Мне  надоели  уклончивые  речи,  я даже немного обиделся и
решил положить этому конец,  сказав  то  слово,  которое  могло
заставить сестру сразу сбавить тон и повести разговор серьезно:
     -- Оцеола!
     Я ожидал, что она изменится в лице, вспыхнет и побледнеет,
но ошибся.  К  моему  изумлению,  в  ней  не  произошло никакой
перемены: ни во взгляде ее, ни в поведении не было ни  малейших
признаков волнения! Она ответила почти сразу, без колебаний:
     -- Что?  Молодой  вождь  семинолов?  Пауэлл,  наш  товарищ
детства? Ты хочешь говорить о нем? Что ж, самая интересная  для
меня  тема.  Я  готова  целый  день  говорить  об  этом храбром
человеке.
     Я был так поражен,  что  даже  не  знал,  как  вести  себя
дальше.
     -- Ну,  что  же ты хотел мне сказать о нем, братец Джордж?
-- продолжала сестра, спокойно глядя мне в глаза.  --  Надеюсь,
что с ним ничего худого не случилось?
     -- С  ним-то ничего. Но кое-что случилось с кем-то другим,
кто мне еще ближе и дороже, чем он.
     -- Я не понимаю твоих загадок, брат.
     -- Сейчас поймешь. Я задам тебе один вопрос и попрошу тебя
ответить на него прямо. Этим ты докажешь, что ценишь мою любовь
и дружбу.
     -- Задавайте свой вопрос, сэр, без этих хитросплетений!  Я
полагаю, что могу говорить правду без запугиваний и угроз.
     -- Тогда  скажи мне правду, Виргиния. Признайся, ты любишь
молодого Пауэлла -- Оцеолу?
     В ответ Виргиния залилась звонким смехом.
     -- Но, Виргиния, в моем вопросе нет ничего смешного.
     -- Да это просто шутка... Забавная шутка. Ха-ха-ха!
     -- Мне не до шуток, Виргиния. Отвечай.
     -- Не будет тебе никакого ответа на такой нелепый вопрос!
     -- Он вовсе  не  такой  нелепый,  Виргиния.  У  меня  есть
основания...
     -- Какие еще там основания?
     -- Не  ты  не  станешь  отрицать,  что  между  вами что-то
происходит? Ты не можешь отрицать, что назначила ему свидание в
лесу? Но смотри подумай, прежде чем отвечать, потому что у меня
есть доказательства. Мы встретили его,  когда  он  возвращался.
Он,  конечно,  постарался  скрыться  от нас, но мы заметили его
след и рядом с отпечатком копыт его коня увидели след пони.  Вы
встречались, это ясно!
     -- Ха-ха-ха! Вот так искусные следопыты -- ты и твой друг.
Ловкие  ребята!  Вы неоценимое приобретение для армии в военное
время, и скоро вас назначат  главными  разведчиками!  Ха-ха-ха!
Так  вот  в  чем  заключался ваш великий секрет! Теперь понятны
ваши  потупленные  взоры   и   старомодные   манеры.   А   я-то
недоумевала!  Значит, вы изволили тревожиться за мою честь? Вот
о чем вы заботились! Как мне благодарить судьбу за то, что  она
послала мне двух таких благородных рыцарей!

     В Британии сад красоты стережет
     Дракон добродетели, грозный дракон!
     Но часто бывает, что сторож заснет,
     И сад оставляет в опасности он!

     Итак, раз у меня нет дракона, охраняющего мою добродетель,
то я должна  довольствоваться двумя драконами -- в лице твоем и
твоего друга. Ха-ха-ха!
     -- Виргиния, ты выводишь меня из терпения! Это  не  ответ.
Ты встречалась с Оцеолой?
     -- Ну  что  ж,  перед  таким  искусным  шпионом отпираться
бесполезно. Да, я виделась с ним.
     -- А зачем? Это было любовное свидание?
     -- Что за дерзкий вопрос! Я не буду отвечать на него.
     -- Виргиния, умоляю тебя!
     -- Неужели два человека не могут встретиться  в  лесу  без
того,  чтобы  их  не  обвинили,  будто  они  назначили любовное
свидание? Да разве мы не могли встретиться  случайно?  Разве  у
меня  не могло быть какого-нибудь дела к вождю семинолов? Ты не
знаешь всех моих тайн и не узнаешь их...
     -- Это была не случайная  встреча,  а  любовное  свидание.
Никаких других дел у тебя с ним нет.
     -- Вполне  естественно,  что ты так думаешь -- ведь ты сам
потихоньку распеваешь любовные дуэты. А позволь спросить: давно
ли ты виделся со своей возлюбленной, прелестной  Маюми?  Ну-ка,
признавайся, милый братец!
     Я  вздрогнул,  как будто меня ужалили. Откуда сестра могла
узнать о нашей встрече? Или она сказала это просто так, наугад,
и попала прямо в цель? На мгновенье я настолько растерялся, что
не мог найти ответа. А затем еще настоятельнее стал допрашивать
сестру:
     -- Я должен получить объяснение! Я настаиваю  на  этом!  Я
требую!
     -- Требуешь?  Ах, вот каким тоном ты заговорил со мной! Ну
так ты от меня ничего не  добьешься!  Минуту  назад,  когда  ты
начал  умолять  меня,  я уже почти сжалилась над тобой и решила
рассказать тебе все. Но ты требуешь! На требования я не отвечаю
и сейчас же докажу тебе  это.  Я  ухожу  и  запрусь  у  себя  в
комнате.  Итак,  дорогой  мой,  ты  меня  больше  не увидишь ни
сегодня, ни завтра, пока ты не одумаешься. Прощай, Джордж!  Или
до  свидания  -- но только при том условии, что ты будешь вести
себя как джентльмен.
     И она снова запела:

     У янки -- фрегат, и янки -- моряк!
     Мы в бой по волнам летим!
     И видит враг наш звездный флаг
     Под небом голубым...

     Она прошла через цветник, поднялась на веранду  и  исчезла
за дверью.
     Я стоял разочарованный, оскорбленный, огорченный. Я застыл
на месте  в  полной  растерянности,  не  зная,  что  мне делать
дальше.

     Глава LV. ДОБРОВОЛЬЦЫ

     Сестра сдержала слово. В течение всего дня  и  до  полудня
следующего  я  ее  не видел. Затем она вышла из своей комнаты в
амазонке, приказала оседлать Белую Лисичку и уехала одна.
     Я чувствовал, что не имею никакого влияния на  своенравную
девушку и что нечего и пытаться наставлять ее. Она не считается
с авторитетом брата, сама себе хозяйка и всегда будет поступать
по-своему.  После  вчерашнего  разговора  у  меня пропала охота
вмешиваться в дела Виргинии. Она знала  мою  тайну,  и  поэтому
любой  мой  совет  будет  ею  отвергнут.  Я  решил  держаться в
стороне, пока не наступит решительный момент.
     В течение  нескольких  дней  наши  отношения  были  весьма
прохладными,  что  очень  удивило  мать,  но  она  ни  о чем не
спрашивала. Мне показалось, что мать стала относиться ко мне не
так сердечно, как прежде. Она рассердилась на меня за  дуэль  с
Ринггольдом.  Узнав  о  ней,  она  очень  огорчилась и, когда я
вернулся домой, упрекала  меня  за  это,  считая,  что  я  один
виноват  в  этой истории. Почему я так грубо поступил с Аренсом
Ринггольдом? Из-за какой-то чепухи! Из-за  негодницы  индианки!
Почему я так близко принял к сердцу все, что говорилось об этой
девушке?  Ведь  то,  что  сказал  о ней Ринггольд, может быть и
правдой. Мне следовало вести себя более благоразумно.
     Очевидно, мать что-то слышала  краем  уха  обо  всем  этом
деле,   но   не  знала,  кто  была  красавица-индианка.  Ей  не
приходилось  раньше  слышать  имя  Маюми.  Поэтому  я  довольно
спокойно   выслушал   ее  язвительные  замечания.  Раздраженный
упреками матери, я несколько  раз  собирался  рассказать  ей  о
причинах  дуэли, но пока воздерживался. Она все равно бы мне не
поверила.
     Я узнал, что в положении  Ринггольда  за  последнее  время
произошли  большие  перемены.  Отец его умер в ту самую минуту,
когда в приступе ярости наказывал одного из  рабов.  У  старика
произошло  кровоизлияние, и он упал на месте, как будто над ним
свершился божий суд. Аренс был теперь единственным  наследником
большого  состояния,  неправедно нажитого: это была плантация с
тремястами рабов. Тем не менее говорили, что теперь он стал еще
скупее. Как и старый Ринггольд, он  поставил  себе  целью  быть
властителем всех и всего в окрестности, стать крупным магнатом.
     Некоторое   время   он   притворялся  больным  и  ходил  с
перевязанной рукой, гордясь тем, что дрался на дуэли.  Так,  по
крайней  мере,  рассказывали  люди.  Однако  те,  кто знал, как
окончилось дело, считали,  что  у  него  нет  особых  оснований
хвастаться этой дуэлью.
     Моя стычка с ним, по-видимому, не изменила его отношения к
нашей  семье. Мне говорили, что он часто бывал у нас и его даже
считали женихом Виргинии. С  того  времени,  как  возросли  его
богатство  и  влияние,  моя  тщеславная мать стала относиться к
нему еще благосклоннее. Я наблюдал  за  всем  этим  с  глубоким
сожалением.
     Вообще  в  нашей  семье чувствовалась какая-то перемена. В
отношениях между нами постепенно исчезали прежняя искренность и
теплота. Мне очень не хватало моего доброго, благородного отца.
Мать держалась со мной надменно и холодно, как  будто  считала,
что  я непослушный и непочтительный сын. Дядя, ее брат, во всем
следовал ее примеру, и даже любимая сестра иногда казалась  мне
чужой.
     Я  чувствовал  себя неловко в собственной семье и старался
как можно меньше бывать дома. Большую часть дня  я  проводил  с
Галлахером, который, конечно, гостил у меня, пока мы находились
в  Суони.  У  нас  было  довольно  много  дел  в  связи с нашей
командировкой, а в свободное время мы  развлекались  охотой  на
оленей  и  лисиц. Правда, охота не доставляла мне теперь такого
удовольствия, как прежде, да и Галлахер  уже,  видимо,  не  так
увлекался ею.
     Наши служебные обязанности обычно заканчивались к полудню.
Нам было  поручено  не  столько  набрать  добровольцев, сколько
наладить занятия с записавшимися и "подготовить их  к  службе".
Отряд добровольцев уже сформировался. Они выбрали себе офицеров
из   тех   лиц,  которые  раньше  служили  в  армии.  На  нашей
обязанности было обучать их и следить за порядком в отряде.
     Маленькая церковь в центре поселка была превращена в штаб.
Там и происходило обучение.
     Большинство добровольцев принадлежали  к  беднейшей  части
населения  --  мелким плантаторам и скваттерам, которые жили на
окраинах болот и едва сводили концы  с  концами,  существуя  на
скромный   заработок,   добываемый  ими  с  помощью  топоров  и
винтовок. Среди них был и старый Хикмэн. Я удивился, узнав, что
в отряд записались такие  "достойные  личности",  как  Спенс  и
Уильямс. Последних двух я решил взять под особое наблюдение, но
держаться от них подальше.
     Многие из рядовых принадлежали к аристократическим кругам.
Угроза  войны  нависла  над  всеми и объединила всех. Офицерами
были  обычно  богатые  и  влиятельные  плантаторы.  Впрочем,  в
результате   столь   демократических   выборов  среди  офицеров
оказались и такие, которые  были  слабо  подготовлены  к  тому,
чтобы  носить  эполеты.  Некоторые  из этих джентльменов были в
более высоких чинах, чем я и Галлахер.  Полковников  и  майоров
оказалось  почти  столько  же, сколько и простых солдат. Но все
они  были  обязаны  подчиняться  нам.  В  военное  время  часто
случается,  что  лейтенант  регулярной  армии  или даже младший
офицер оказывается начальником полковника народного  ополчения.
Среди  них  встречались очень своеобразные люди, которые раньше
"тянули лямку"  в  Уэст-Пойнте  или  имели  за  плечами  месяцы
военной  службы  под  начальством "старого Хикори". Они считали
себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то
легко иметь дело. По временам Галлахеру  приходилось  призывать
на  помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони
именно  он.  Репутация  моего  друга  --  отчаянного  рубаки  и
дуэлиста  --  так же утверждала его авторитет, как и поручение,
которое он привез с собой из главного штаба.
     А в остальном мы  жили  с  нашими  добровольцами  довольно
мирно.  Большинство  из  них  стремились изучить военное дело и
охотно подчинялись  нашим  указаниям.  В  шампанском,  виски  и
сигарах   недостатка   не  было,  многие  окрестные  плантаторы
оказались очень  гостеприимными  хозяевами.  И  если  бы  мы  с
Галлахером  были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй,
нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком  поддавались
таким  соблазнам  и благодаря этому пользовались уважением, что
значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще
нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если  бы...
не  мои  домашние  нелады.  Мой дом теперь -- тут-то и была вся
беда! -- уже больше не был для меня родным домом.

     Глава LVI. ТАИНСТВЕННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

     Прошло несколько дней, и я заметил  внезапную  перемену  в
поведении  Галлахера; это относилось не ко мне и не к матери, а
к Виргинии.
     Я  впервые  обратил  на  это  внимание  через  день  после
объяснения с ней; ее отношение к нему тоже изменилось.
     Ледяная  вежливость  между ними словно растаяла, и прежняя
задушевная дружба воскресла. Они  снова  вместе  играли,  пели,
смеялись, читали книжки и болтали о пустяках, как и раньше.
     "Ему-то  легко  все  это  забыть, -- думал я, -- он только
друг и, конечно, не может  испытывать  такие  же  чувства,  как
брат.  Что  ему  за  дело до того, с кем она тайно встречается?
Какое ему дело  до  того,  что  Виргиния  поступает  вра