это,  у  меня  было
неспокойно  на  душе,  и  я  с  величайшей готовностью встретил
приказ отправиться в родные края.
     Мы мчались галопом по лесной дороге и вскоре  приблизились
к  местам, где протекало мое детство. На этот раз я не опасался
засады, ибо мы путешествовали,  приняв  меры  предосторожности.
Нам  был  дан  приказ  собраться  в течение часа. И мы сразу же
пустились в путь, так что мои враги-убийцы не успели бы  узнать
о  моей поездке. Впрочем, рядом со мной был храбрый Галлахер, а
позади меня ехал мой верный оруженосец, и я не боялся открытого
нападения со стороны белых.
     Я опасался только, что  дорогой  мы  можем  наткнуться  на
группу  индейцев  -- теперь уже наших врагов! Это была реальная
опасность, и поэтому мы приняли все меры предосторожности.
     В нескольких местах нам попадались свежие следы мокасин  и
лошадиных  копыт. А однажды мы наткнулись на догорающий костер,
вокруг которого были следы индейцев. Здесь находился их лагерь.
Ни  одного  белого  или  цветного  мы  не  встретили,  пока  не
подъехали  к  одной  из  заброшенных  плантаций на берегу реки.
Здесь мы в первый раз наткнулись на человека.
     Это был  всадник  --  по-видимому,  индеец.  Он  находился
слишком  далеко от нас, чтобы мы могли рассмотреть цвет и черты
его лица. Но по его одежде, посадке, красному поясу и штанам  и
особенно  по  страусовым  перьям  на  голове  мы  узнали  в нем
семинола. Он ехал на черном коне  и  только  что  показался  на
просеке  в лесу, куда мы направлялись. Он, очевидно, увидел нас
в то же мгновение, как  мы  заметили  его,  и,  наверно,  хотел
избегнуть  встречи  с нами. Взглянув на нас, он повернул коня и
снова скрылся в лесу.
     Пылкий Галлахер пришпорил своего коня и пустился в  погоню
за всадником. Я хотел удержать его, но мне показалось, что этот
всадник  Оцеола.  Тогда никакой опасности не было. Мне хотелось
встретиться с молодым  вождем  и  дружески  поговорить  с  ним,
поэтому я поскакал за Галлахером, а Джек последовал за нами.
     Я  был  почти уверен, что этот странный всадник -- Оцеола.
Мне  показалось,  что  я  узнал  страусовые   перья,   а   Джек
рассказывал мне, что молодой вождь ездит на великолепном черном
коне.  По  всей  видимости,  это  был он. Чтобы окликнуть его и
заставить остановиться,  я  пришпорил  своего  коня  и  обогнал
Галлахера.
     Вскоре  мы  въехали  в лес, где скрылся всадник, но здесь,
кроме свежих следов, мы ничего не увидели. Я  окликнул  Оцеолу,
громко  назвал  себя,  но  ответом  мне было только лесное эхо.
Некоторое время я ехал по следу, продолжая звать Оцеолу, но  не
добился никакого ответа. Всадник или не хотел отозваться на мой
призыв,  или  отъехал  слишком  далеко,  чтобы  услышать  меня.
Конечно, было бессмысленно догонять его, если он сам, по доброй
воле, не остановился. Мы могли бы гнаться за ним по следу целую
неделю и все-таки не  догнать  его.  Видя  бесполезность  наших
усилий,  мы  с  Галлахером  отказались  от намерения мчаться за
всадником и вернулись на дорогу, чтобы  скорее  закончить  наше
путешествие.
     Я хорошо помнил боковую тропинку, которая сильно сокращала
дорогу,  и  мы  повернули на нее. Мы проехали довольно далеко и
затем снова напали на свежий лошадиный  след,  который  вел  от
реки, куда мы направлялись. Мы осмотрели след и увидели, что он
еще  влажный.  Рядом  на  сухих листьях деревьев блистали капли
воды. Значит, всадник переправлялся через реку вплавь!
     Это открытие заставило меня  задуматься  над  целым  рядом
вопросов.  Зачем индейцу понадобилось ехать на ту сторону? Если
это Оцеола, то что ему там было нужно?  При  таком  напряженном
положении   в  стране  индеец,  подъехавший  к  поселку  белых,
рисковал жизнью. Если бы его  заметили  и  взяли  в  плен,  ему
угрожала бы неминуемая гибель. Чтобы решиться на такой отважный
шаг,  надо  было  иметь  серьезные причины. Если это Оцеола, то
какие у него причины? Единственным приемлемым объяснением  было
то, что Оцеола отправился туда в качестве разведчика. Что ж тут
зазорного со стороны индейца?
     Хотя  в этом предположении не было ничего невероятного, но
оно почему-то не  убеждало  меня.  Как  будто  какое-то  облако
внезапно  окутало мою душу, неясное предчувствие томило меня, и
какой-то  демон,  казалось,  нашептывал  мне:  "Это  не   так!"
Всадник, безусловно, переплыл реку. А ну-ка, проверим!
     Мы  подъехали  к  реке и убедились в справедливости нашего
предположения:  след  действительно  выходил  из  самой   воды.
Значит,  всадник  переплыл  реку.  Мы  сделали то же самое и на
другом берегу снова увидели следы черного коня.
     Не останавливаясь, я поехал по следу. Галлахер и  Джек  не
отставали   от   меня.   Ирландец   был   очень   удивлен  моей
настойчивостью. Но я не  в  силах  был  даже  отвечать  на  его
расспросы.  Мрачное  предчувствие  с каждой минутой все сильнее
томило меня. Сердце так и трепетало в груди, сжимаясь от боли.
     След привел нас к небольшой поляне в роще магнолий. Дальше
ехать было незачем: мы оказались у цели. Я машинально  взглянул
на землю и замер в седле. Мрачное предчувствие исчезло, но зато
появились  еще  более  мрачные  мысли. На всей поляне виднелись
следы лошадиных копыт, как будто здесь  была  стоянка.  Большие
следы  принадлежали  черному  коню.  Но рядом виднелись другие,
поменьше. Это были легкие следы подков маленького пони.
     -- Господи! Масса Джордж! --  пробормотал  Джек,  опередив
Галлахера  и  впившись взглядом в землю. -- Взгляните, ведь это
следы маленькой Белой Лисички. Мисс Виргиния была здесь! В этом
нет никакого сомнения!

     Глава LI. КТО БЫЛ ВСАДНИК?

     Мне стало нехорошо, и я  чуть  не  свалился  с  седла.  Но
необходимость скрыть свои чувства заставила меня держать себя в
руках. Иногда появляется подозрение, которое неохотно выскажешь
даже  лучшему  другу.  Именно так было со мной, если это вообще
можно назвать "подозрением". К несчастью, оно уже почти перешло
в уверенность.
     Я понял, что  не  столько  следы  на  земле,  сколько  мое
поведение   заинтересовало   Галлахера.  Он  заметил,  с  каким
волнением я  отыскивал  след.  Он  не  мог  не  заметить  этого
волнения.  И  теперь,  выехав  на  поляну,  он  увидел,  как  я
побледнел и как дрожали мои губы от непонятного ему смятения.
     -- Что с тобой, Джордж, мой  мальчик?  Ты  полагаешь,  что
индеец  замышляет какую-то подлость? Ты думаешь, что он приехал
на твою плантацию шпионить?
     Этот вопрос помог мне найти ответ, который, как я полагал,
был довольно далек от истины.
     -- Весьма возможно,  --  ответил  я,  стараясь  не  выдать
своего смущения. -- Вероятно, шпион-индеец вступил в сношения с
кем-нибудь  из  негров.  Это  следы  одного  из  пони  с  нашей
плантации...  Очевидно,  негры  ездили  сюда  и  встречались  с
индейцем, но для какой цели, сказать трудно...
     -- Нет,  масса  Джордж, -- вмешался мой черный оруженосец,
-- у нас никто не ездит на Белой Лисичке, кроме...
     -- Джек, -- резко перебил я его, -- мчись домой  и  скажи,
что мы сейчас будем. Скорее, мой милый!
     Приказ был отдан так решительно, что Джеку пришлось быстро
подчиниться.  Не  закончив  фразы,  он  пришпорил свою лошадь и
поскакал. Такую  уловку  я  применил  из  предосторожности.  За
минуту  до  того  у  меня  и  в мыслях не было посылать курьера
вперед,  чтобы  известить  о  нашем  прибытии.  Я   знал,   что
простодушный негр хотел сказать: "У нас никто не ездит на Белой
Лисичке, кроме мисс Виргинии". И я придумал эту хитрость, чтобы
не  дать  ему  возможности  договорить.  Когда  негр  уехал,  я
взглянул на своего  товарища.  Галлахер  был  человек  открытой
души,  говоривший  всегда прямо и не способный ничего утаивать.
Глядя на  его  приятное,  цветущее  лицо,  я  ясно  видел,  что
Галлахер озадачен, и мне стало как-то не по себе. Однако мы оба
промолчали  и  свернули  на  тропинку,  по которой уехал Черный
Джек.
     Это была узкая дорожка для скота, по которой  рядом  ехать
было нельзя, и мы ехали молча: я впереди, а Галлахер за мной.
     Мне  не  надо  было направлять свою лошадь, она и без меня
хорошо знала, куда ей идти, --  это  была  все  та  же  дорога.
Теперь  я  уже  не  высматривал  следов  на земле. Раза два мне
попались  следы  маленького  пони,  но  я  не  обращал  на  них
внимания: я знал, откуда и куда они вели.
     Я  был  слишком  поглощен  своими  мыслями, чтобы замечать
что-нибудь вокруг  себя.  Кто  же  мог  ехать  на  пони,  кроме
Виргинии? Да, мне было ясно, чье имя хотел назвать Черный Джек:
на  Белой  Лисичке  ездила  только  сестра,  никому  другому на
плантации не  позволялось  садиться  на  ее  любимую  маленькую
лошадку.  Впрочем,  было  одно  исключение.  Я видел, на пони и
Виолу. Не ее  ли  имя  назвал  бы  Джек,  если  бы  я  дал  ему
договорить? Может быть, это была Виола?
     Но  зачем же квартеронке встречаться с Оцеолой? Совершенно
незачем.  Меня  долго  не  было,  и  многое  изменилось  в  мое
отсутствие.  Кто  знает...  может  быть, Виоле надоел ее черный
поклонник   и   она   обратила   благосклонное   внимание    на
блистательного  вождя.  Вероятно,  она  часто видела его здесь.
Ведь после моего отъезда на север прошло несколько лет,  прежде
чем   у  семьи  Пауэллов  отобрали  их  плантацию.  И  тут  мне
вспомнился один случай из времен нашего  первого  знакомства  с
Пауэллом  --  правда,  не  слишком  существенный.  Виола  стала
восхищаться красивым юношей, и Черный Джек  очень  рассердился.
Сестра  начала  бранить  Виолу  за  то,  что она терзает своего
верного поклонника. Виола была красавицей  и,  как  большинство
красивых  девушек,  кокеткой. Мои предположения могли оказаться
правильными... Эта мысль меня утешала,  но  зато,  увы,  бедный
Джек!..
     Еще  одно  незначительное  обстоятельство  подкрепляло мою
догадку. За последнее время я заметил  в  своем  слуге  большую
перемену:  он  не казался мне таким веселым, как раньше, он был
задумчив, серьезен и рассеян.
     Скоро у меня мелькнуло еще  одно  предположение.  Хотя  на
Белой  Лисичке  никому  не разрешалось ездить, но кто-нибудь из
слуг мог тайком нарушить этот запрет и, взяв  пони  с  лужайки,
отправиться  на  свидание  с  индейцем.  Все  это  было  весьма
вероятно. На нашей плантации, как и  на  всякой  другой,  могли
быть недовольные рабы, которые поддерживали связь с враждебными
индейцами.  Место  свидания находилось примерно в одной миле от
дома. Ехать было приятнее, чем идти  пешком,  а  взять  пони  с
пастбища можно совершенно спокойно, не боясь, что тебя заметят.
Дай-то бог, чтобы это было так...
     Едва  успел  я  мысленно  помолиться, как заметил предмет,
сразу рассеявший все мои предположения,  и  снова  острая  боль
пронзила мне сердце.
     У  дороги  рос  куст белой акации, и на одном из его шипов
болтался обрывок ленты, колеблемый ветерком. Это была лента  из
тонкого шелка, которой отделывают женское платье. Очевидно, она
зацепилась  за  шип  и  оторвалась.  Для меня это был печальный
знак: все мои фантастические надежды  сразу  рухнули  при  виде
этой  ленты.  Ни  один  негр, даже Виола, не мог оставить после
себя такого следа. Я вздрогнул и быстро проехал мимо.
     Я надеялся, что мой спутник не заметит этого  обрывка,  но
напрасно.  Лента  слишком  бросалась  в  глаза.  Обернувшись, я
увидел, что он протянул руку, схватил ленту  и  с  любопытством
стал ее рассматривать.
     Боясь, что он подъедет ко мне и начнет задавать вопросы, я
пришпорил  коня и поскакал галопом, крикнув Галлахеру, чтобы он
не отставал от меня.
     Через десять минут мы въехали  в  аллею,  которая  вела  к
дому.  Мать  и сестра вышли на веранду встречать нас и радостно
приветствовали наш приезд. Но я почти не слушал  их.  Я  так  и
впился  глазами  в  Виргинию, разглядывая ее костюм. Она была в
амазонке и еще не успела снять свою шляпу с перьями.
     Моя сестра никогда еще не казалась мне такой красивой, как
в этот миг. Золотые  локоны  обрамляли  ее  разрумянившееся  от
ветра  лицо.  Но  я не радовался, глядя на ее красоту. Виргиния
казалась мне падшим ангелом...
     Сходя с лошади, я взглянул на Галлахера и  догадался,  что
он  понял  все.  Больше  того!  На его лице отражалось душевное
страдание,  почти  такое  же  острое,  как  мое.  Мой   верный,
испытанный  друг  заметил  мое  горе еще раньше. Теперь он знал
причину, и в его взгляде я прочел глубокое сочувствие.

     Глава LII. ХОЛОДНАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ

     Как и полагалось сыну, я сердечно обнял мать.  Приветствие
же  сестры принял молча, почти холодно. Мать удивилась, заметив
это. Галлахер также очень сдержанно поздоровался с Виргинией. И
это обстоятельство тоже было замечено  матерью.  Но  сестра  не
проявляла   никаких   признаков   смущения.  Она  непринужденно
болтала,  и  глаза  ее   весело   блестели,   как   будто   она
действительно была рада нашему приезду.
     -- Ты  ездила  на  лошади,  сестра? -- спросил я ее как бы
невзначай.
     -- На лошади? Нет, на пони. Моя  маленькая  Белая  Лисичка
вряд   ли   заслуживает,  чтобы  ее  величали  лошадью.  Да,  я
проехалась немного подышать свежим воздухом.
     -- Одна?
     -- Совершенно одна! Одна-одинешенька!
     -- Благоразумно ли это, сестра?
     -- А почему бы и нет? Я часто езжу одна. Чего мне бояться?
Волков и пантер вы  уже  всех  застрелили,  а  от  медведя  или
аллигатора Белая Лисичка всегда меня умчит.
     -- В  лесу  могут  встретиться существа более опасные, чем
дикие звери.
     Говоря это, я наблюдал за ней, но не заметил на ее лице ни
малейшего волнения.
     -- Какие  же  это  существа,  Джордж?  --  с  расстановкой
продолжала она, видно передразнивая меня.
     -- Индейцы, краснокожие! -- резко ответил я.
     -- Пустяки,  братец.  У  нас по соседству нет индейцев, по
крайней мере таких, которых нам пришлось бы  опасаться...  (Это
она  добавила  уже  несколько  нерешительно.) Разве я не писала
тебе об этом? Ты приехал из таких мест, где  за  каждым  кустом
притаился  индеец.  Но  помни,  Джордж, что ты проделал длинный
путь, и если ты не привез индейцев с  собой,  то  здесь  их  не
найдешь.  Поэтому,  джентльмены,  здесь  вы  оба  можете  спать
совершенно   спокойно,   не   боясь   услышать   военный   клич
"ио-хо-эхи".
     -- Вы  так  уверены  в  этом,  мисс  Рэндольф?  -- спросил
Галлахер, на этот раз без своего ирландского акцента.  --  Я  и
ваш  брат  полагаем  -- и на это есть причины, -- что некоторые
индейцы, издающие военный клич, находятся не так уж  далеко  от
Суони.
     -- Мисс  Рэндольф?  --  засмеялась  сестра.  -- Где это вы
научились  такому  почтительному  тону,  мистер  Галлахер?  Это
обращение длинное -- сразу видно, что вы привезли его издалека.
Раньше  я  была для вас "Виргинией" или даже просто "Джини", за
что я могла даже на  вас  рассердиться,  "мистер"  Галлахер.  И
рассердилась бы, если бы вы не перестали меня так называть. Что
же  случилось?  Ведь  с вами, "мистер" Галлахер, мы не виделись
только три месяца, а с Джорджем всего два. И вот вы  оба  снова
здесь -- и один произносит фразы торжественно, как Солон(63), а
другой  выражается рассудительно, как Сократ(64). Чего доброго,
и Джордж, после  новой  отлучки,  станет  называть  меня  "мисс
Рэндольф".  Вероятно, так принято у вас в форте? Ну-с, ребятки,
-- добавила она, ударив хлыстом по перилам веранды, -- говорите
откровенно! Извольте-ка объяснить причины  этого  удивительного
"превращения".  А до тех пор, даю честное слово, вы не получите
ни крошки еды!
     Надо сказать несколько слов об отношениях между  Виргинией
и  Галлахером.  Он  давно  был  знаком с матерью и сестрой. Они
встречались с ним во время путешествия на север. Виргиния и мой
товарищ так подружились, что стали даже называть друг друга  по
имени. Понятно было, почему сестра считает, что "мисс Рэндольф"
звучит   слишком   официально.  Однако  я  догадывался,  почему
Галлахер обратился к ней таким образом.
     Одно время, в начале  их  знакомства,  мне  казалось,  что
Галлахер  влюблен  в  Виргинию,  но  потом  я отказался от этой
мысли. По их поведению незаметно было, что они влюблены друг  в
друга.  Отношения их были слишком дружескими, чтобы в них можно
было заподозрить любовь. Обычно они болтали о разных  пустяках,
смеялись,  читали  веселые  книжки,  давали  друг другу смешные
прозвища,  придумывали  разные  шалости;   они   редко   бывали
серьезны,  когда  встречались.  Все  это так расходилось с моим
представлением о том, как ведут себя влюбленные,  --  сам-то  я
вел  бы  себя  иначе,  -- что я отказался от своих подозрений и
стал смотреть на них не как на  влюбленных,  а  просто  как  на
друзей.
     Еще одно обстоятельство укрепляло меня в этом убеждении. Я
заметил,  что  моя  сестра в отсутствие Галлахера утрачивала ту
легкомысленную веселость, которой она отличалась в детстве.  Но
стоило ему появиться, как с ней происходила внезапная перемена,
и она мгновенно настраивалась снова на беспечный лад.
     "Любовь, -- думал я, -- так себя не проявляет. Если сестра
и влюблена,  то не в Галлахера. Нет, не он избранник ее сердца!
А игра, которую они ведут, -- просто дружеские отношения. В  их
привязанности нет ни малейшей искры настоящей любви".
     Смутное   подозрение,   зародившееся   в  душе  Галлахера,
очевидно, огорчило его. Но он страдал не  от  ревности,  а  как
верный  и  преданный друг из сочувствия ко мне. Обращение его с
сестрой, хотя он  и  держался  в  границах  строгого  приличия,
совершенно  изменилось.  Неудивительно,  что она заметила это и
потребовала объяснений.
     -- Ну,  живей!   --   говорила   она,   сбивая   хлыстиком
виноградные листья. -- Вы шутите или серьезно? Говорите все без
утайки -- или, клянусь, оба останетесь без обеда! Я сама сбегаю
на кухню и отменю его.
     Ее манера выражаться и забавные угрозы заставили Галлахера
засмеяться, хотя настроение у него было мрачное. Но на этот раз
он смеялся  не  так  весело  и  искренне,  как  бывало.  Я тоже
невольно улыбнулся и, считая, что не  следует  выказывать  свое
недовольство,  пробормотал  что-то  вроде  объяснения -- сейчас
было не время для откровенного разговора.
     -- Право же, сестренка, -- сказал я, -- мы слишком  устали
и  слишком  голодны,  чтобы  веселиться.  Подумай только, какой
долгий путь мы совершили под жгучим солнцем! У нас  не  было  и
маковой  росинки  во  рту с тех пор, как мы выехали из форта. А
позавтракали  мы  не  бог  весть  как  роскошно  --  кукурузные
лепешки,  кусок  свинины  да  жидкий кофе. О, Виргиния, как мне
хочется полакомиться цыплятами  и  пирожными,  которые  готовит
наша  старая  кухарка,  тетушка  Шеба!  Прошу тебя, позболь нам
пообедать, и затем ты увидишь, что мы станем совсем другими. Мы
оба будем веселыми, как два зайчика.
     Удовлетворенная этим объяснением или сделав вид,  что  она
удовлетворена, Виргиния обещала покормить нас и, весело смеясь,
пошла  переодеваться  к  обеду.  А мы с Галлахером тоже пошли к
себе.
     За обедом и  после  него  я  приложил  все  усилия,  чтобы
казаться  веселым  и  довольным.  Я  видел,  что  Галлахер тоже
пытается развеселиться. Быть может, нам удалось обмануть  мать,
но  Виргиния  не  поддалась обману. Я заметил, что она в чем-то
подозревает и меня и Галлахера.  Она  решила,  что  мы  от  нее
что-то  скрываем,  и,  желая досадить нам, в свою очередь стала
разговаривать с нами обиженным тоном.

     Глава LIII. НАСТРОЕНИЕ СЕСТРЫ

     Так продолжалось весь этот и следующий день, и все трое --
Галлахер,  сестра   и   я   --   обращались   друг   с   другом
сдержанно-вежливо.   Я  ни  о  чем  не  рассказал  Галлахеру  и
предоставил ему самому строить  всевозможные  догадки.  Он  был
истинным  джентльменом  и  даже  не намекнул, что разделяет мои
опасения.  Я  думал  излить  перед  ним  душу  и  просить   его
дружеского  совета, но только тогда, когда В