Ринггольда  уехал  --  это  приятное  обстоятельство  было  мне
известно, но все-таки... главнокомандующий  друг  их  семьи  --
достаточно  было  шепнуть ему хотя бы одно слово. Я боялся, что
адъютант Скотт, по наущению Аренса Ринггольда, шепнет  генералу
Клинчу это слово.
     -- В  конце концов, он не посмеет, -- говорил Галлахер. --
Ты прямо-таки пригвоздил его к позорному столбу! Он ни  за  что
не  посмеет прибегнуть к такому гнусному маневру. Об этом могут
узнать, и тогда на него же будут вешать всех собак. Кроме того,
моя малюточка, ведь он же хочет  во  чтобы  то  ни  стало  тебя
убить!  Зачем  же  ему  упускать  такой случай? Говорят, что он
неплохой стрелок. Не бойся, он будет драться. На этот раз он не
улизнет: он должен  драться  и  будет  драться...  Ага!  Что  я
говорил?  Смотри,  сюда  идет  сам  Аполлон  Бельведерский!(61)
Святой Моисей! Он сияет, как Феб!(62)
     У дверей раздался стук, и адъютант Скотт  в  полной  форме
вошел в комнату.
     "Вероятно,  он  сейчас  арестует  меня",  --  подумал я, и
сердце у меня упало.
     Но я ошибался. Записка, принесенная им, заключала  в  себе
нечто иное. Я облегченно вздохнул: это был вызов.
     -- Лейтенант  Рэндольф,  если не ошибаюсь? -- обратился ко
мне адъютант.
     Я молча указал на Галлахера.
     -- Следует ли это понимать так, что капитан  Галлахер  ваш
друг?
     В знак подтверждения я слегка поклонился.
     Оба  офицера взглянули друг на друга и сейчас же любезно и
хладнокровно приступили к обсуждению дуэли. Я сделал  следующее
наблюдение:  учтивость  секундантов  во  много  раз превосходит
любезность самых учтивых придворных в мире.
     Переговоры  между   секундантами   продолжалясь   недолго.
Галлахер  хорошо  знал  все  формальности,  да и адъютант тоже,
по-видимому, разбирался в этих делах. Через пять минут все было
определено -- время,  место,  оружие  и  расстояние.  Я  слегка
кивнул.  Галлахер размашистым жестом отдал честь, и адъютант, в
свою очередь отвесив чопорный поклон, удалился.

     x x x

     Не стану утомлять вас ни рассказом  о  том,  что  я  думал
перед  дуэлью,  ни  подробностями  самой  дуэли.  Описания этих
грозящих смертью поединков часто  попадаются  в  книгах,  и  их
однообразие  послужит  мне  извинением  за  то,  что  я  их  не
повторяю.
     Наша дуэль отличалась  только  родом  оружия.  Мы  выбрали
винтовки,  а  не  шпаги  или  пистолеты.  Это был мой выбор, на
который я как вызванный имел право. Но и противник также хорошо
владел  этим  оружием.   Я   выбрал   винтовку   как   наиболее
смертоносное оружие.
     Мы  решили  встретиться за час до заката солнца. Я настоял
на такой  ранней  встрече,  боясь,  что  нам  кто-нибудь  может
помешать.  Местом  был избран берег озера, где я разговаривал с
Хадж-Евой. Расстояние определили в десять шагов.
     Мы встретились, встали на места  спиной  друг  к  другу  и
ждали  рокового сигнала. Прозвучало: "Раз, два, три!" Мы быстро
обернулись и выстрелили.
     Я услышал, как пуля просвистела у моего  уха,  но  она  не
задела меня. Когда дым рассеялся, я увидел, что противник лежит
на  земле.  Ринггольд  был  жив,  он корчился и стонал от боли.
Секунданты и несколько офицеров подбежали к нему. Я не двинулся
с места.
     -- Ну что? -- спросил я, когда Галлахер вернулся.
     -- Попал,  клянусь  Юпитером!  Ты  лишил  его  возможности
владеть правой рукой -- - перелом кости выше локтевого сустава.
     -- И только-то?
     -- Ну, клянусь душой, неужели тебе этого мало? Разве ты не
слышишь, как скулит этот пес?
     Я чувствовал себя, как тигр, отведавший крови, хотя теперь
сам не могу объяснить себе своей жестокости. Ринггольд замышлял
убить  меня  --  -в  отместку я жаждал его крови. Все эти мысли
сводили меня с ума. Я, конечно, не стал извиняться  перед  ним,
да  и моему противнику было совсем не до того. Он умолял скорее
унести его домой, и тем это дело пока и окончилось.
     Это была моя первая дуэль в жизни, но не последняя.

     Главa XLIII
     СВИДАНИЕ

     Наши  противники  и  зрители  молча  удалились,  и  мы   с
Галлахером остались вдвоем.
     Я  собирался  подождать  у  озера Хадж-Еву, которая должна
была скоро прийти. Взглянув на  запад,  я  увидел,  что  солнце
зашло   за   вершины   деревьев.   Сумерки  в  это  время  года
продолжаются недолго, и в небе  уже  показался  молодой  месяц.
Хадж-Ева  могла  появиться  с  минуты  ни  минуту. Мне не очень
хотелось, чтобы Галлахер присутствовал при нашем свидании, и  я
попросил оставить меня одного.
     Мой  товарищ  был  несколько  удивлен  и  смущен  подобной
просьбой. Но он был слишком хорошо воспитан, чтобы возражать.
     -- Право, Джордж, мальчик мой, с тобой  происходит  что-то
неладное,  --  заявил он, собираясь уходить. -- И все это из-за
какой-то ерундовской дуэли? Разве ты недоволен ее исходом?  Или
ты  очень  огорчен,  что  не ухлопал его? Клянусь небом, у тебя
такой  меланхоличный  и  подавленный  вид,  как  будто  это  он
укокошил тебя.
     -- Оставь  меня  ненадолго  одного,  дорогой  мой. Когда я
вернусь, я расскажу тебе о причинах моей меланхолии и  объясню,
почему сейчас вынужден лишиться твоего приятного общества.
     -- Ну,   об   этом-то   я   догадываюсь,   --  сказал  он,
многозначительно улыбаясь. --  Там,  где  мужчины  обмениваются
выстрелами, всегда замешана юбка. Ну ладно, мой мальчик! Можешь
не  сообщать  мне  своей  тайны, у меня слишком болтливый язык.
Надеюсь, что ты проведешь время веселее с той, кого ждешь,  чем
со мной. Но смотри не попади в какую-нибудь неприятную историю,
а  это,  клянусь  душой,  вполне  возможно -- после того, что я
узнал от тебя. Возьми-ка этот свисток, ты ведь  знаешь,  что  я
любитель собак.
     Он вынул из петлицы и протянул мне серебряный свисток.
     -- Если    произойдет    какое-нибудь    затруднение   или
неприятность, то стоит тебе только свистнуть, и Чарльз Галлахер
очутится рядом с тобой скорее, чем ты успеешь  повернуться.  Да
поможет  тебе  Амур!  А  я пока пойду убивать время за стаканом
пунша.
     Сказав это, мой  задушевный  друг  предоставил  меня  моей
собственной судьбе.
     Не успел он скрыться из виду, как я совершенно забыл о нем
и даже  о  кровавой  схватке,  в которой только что участвовал.
Маюми и ее измена -- вот что всецело занимало мои мысли.
     Сначала мне и в голову не приходило сомневаться  в  истине
того,  что  я  слышал. Как я мог сомневаться, располагая такими
доказательствами  --  свидетельством  тех,  кто  знал  об  этом
скандальном  происшествии, свидетельством главного действующего
лица, чья молчаливая улыбка говорила больше, чем  любые  слова,
улыбка,  таившая  в  себе наглое торжество!.. Почему я позволил
уйти ему безнаказанно, почему я тут же не вызвал его на  дуэль?
Впрочем,  еще не поздно. Я заставлю его высказаться откровенно,
начистоту. Да или нет? Если да, то последует вторая дуэль,  еще
более  ожесточенная,  чем  первая,  --  дуэль не на жизнь, а на
смерть!
     Я не сомневался более в жестокой истине. Я целиком отдавал
себя во власть  этой  страшной  пытки.  Я  долго  терзался,  но
мало-помалу  в  моей душе вновь затеплилась надежда. Я вспомнил
слова Хадж-Евы, сказанные прошлой ночью. Неужели в этот  момент
она  смеялась  надо  мной?  Но  ведь  она  находилась  в полном
сознании,  это  не  было   игрой   ее   болезненной   фантазии,
воспоминанием  о  минувшем,  давно забытом эпизоде. Нет-нет, ее
рассказ не был выдумкой, ее мысли не были бредом, ее  слова  не
были насмешкой.
     Как  утешительно  было  надеяться  на  это!  Но,  с другой
стороны, сейчас же на смену этим успокоительным мыслям являлись
другие, отгоняли их, затемняли, как облака затемняют солнце.  Я
вспоминал  легкомысленные  фразы,  сказанные  многозначительный
тоном:  "Он  добился   успеха!",   "Она   его   возлюбленная!",
"Несомненно!". Эти слова были для меня хуже смерти.
     Я жаждал ясности, правды и ясности -- ничто так не мучает,
как неизвестность.  Я  стремился  узнать  правду с безрассудной
прямолинейностью и опрометчивостью -- только бы  выяснить  все,
что  случилось  с  Маюми,  и  убедиться,  что  прошлое  ее было
позором, а будущее -- хаосом беспредельного отчаяния.
     Я стремился узнать правду и  с  нетерпением  ждал  прихода
Хадж-Евы.  Я не знал, чего хотела от меня эта безумная женщина.
Я полагал, что дело идет о пленнике. Начиная с полудня я совсем
не думал о нем.
     Сумасшедшая королева бывала везде, знала всех. Она  должна
знать   и  понимать  все,  что  произошло.  Она  тоже  когда-то
испытала, что такое измена. Я направился к тому месту,  где  мы
встретились с ней прошлой ночью. Между пальмами шла тропинка --
это   была  кратчайшая  дорога  к  тенистому  берегу  озера.  Я
спустился по откосу и вышел к развесистому дубу.  Хадж-Ева  уже
была  там.  Яркие лучи луны, пробиваясь сквозь листву, освещали
ее величественную фигуру. А змеи, обвившиеся вокруг  ее  шеи  и
пояса,  сверкали  своей  металлической  чешуей, как драгоценные
каменья.
     -- А, маленький мико, ты пришел? Мой храбрый мико! Где  же
были твои глаза и твоя рука? Почему ты не убил этого негодяя?

     За оленем в час ночной
     Шел с винтовкой зверобой.
     Был он трус, а не герой!
     Вдруг из чащи вышел волк,
     Злой, худой, голодный волк,
     Скалит зубы страшный волк!
     Задрожал наш зверолов,
     Ну а волк без лишних слов
     Прыг в кусты -- и был таков!
     И теперь он жив-здоров!

     -- Ха-ха-ха! Разве это не так, мой храбрый мико?
     -- Нет,  Ева,  не  страх  помешал  мне. А кроме того, ведь
волку не удалось убежать невредимым.
     -- Ах, ты ранил его в лапу! Но  он  залижет  свою  рану  и
будет  опять  так же крепок, как и раньше. Нехорошо! Тебе нужно
было убить его, иначе, мой милый  мико,  он  натравит  на  тебя
целую стаю волков!
     -- Ну что ж поделаешь! Значит, мне не везет!
     -- Нет,  молодой  мико, ты должен быть счастлив, ты будешь
счастлив, друг семинолов! Подожди, и ты увидишь...
     -- Что я увижу?
     -- Терпение, дитя!  Сегодня  ночью  под  этим  деревом  ты
увидишь  красоту,  ты оценишь прелесть, и, может быть, Хадж-Ева
будет отомщена!
     Последние слова она произнесла торжественно и гневно.
     Я не мог понять, на  кого  она  гневалась  и  кому  хотела
отомстить.
     -- Его  сын... да... -- продолжало безумная, говоря сама с
собой. -- Это, должно быть, его глаза, его волосы,  его  облик,
его  походка,  его  имя  --  его  сын  и  ее. О, Хадж-Ева будет
отомщена!
     Не мне ли она угрожает? Я подошел к ней и спросил.
     -- Добрая Ева, о ком ты говоришь?
     Услышав мой голос, она  вздрогнула  и  взглянула  на  меня
бессмысленным взглядом, а затем затянула свою обычную песню:

     Зачем я поверила нежным словам
     И с белым бродила по темным лесам?

     Внезапно оборвав песню, она, казалось, снова пришла в себя
и попыталась дать разумный ответ на мой вопрос:
     -- О ком, молодой мико? О нем... о красавце... о злом! Это
злой дух!  Смотри,  он  идет...  Видишь  его  отражение в воде?
Скорей полезай наверх, спрячься в листве, так же как  вчера,  и
жди,  пока  Ева  вернется.  Слушай  так,  чтобы все услышать, и
смотри так, чтобы все увидеть.  Но  заклинаю  тебя  собственной
жизнью:  не  шелохнись, пока я не дам тебе знака. Вверх, вверх,
живо!
     Подтолкнув меня к дубу, сумасшедшая, как и в прошлую ночь,
скользнула в тень деревьев  и  исчезла.  Не  теряя  времени,  я
взобрался на дуб и стал молча ждать.
     Тень стала короче, но мне удалось рассмотреть, что это был
мужчина.  Затем  тень  исчезла.  Еще  секунда  --  и  над водой
показалась вторая тень. Она двигалась по холму, как  бы  следуя
за  первой,  хотя,  по-видимому,  эти  люди пришли не вместе. Я
разглядел и вторую тень. Это была молодая  стройная  женщина  с
непринужденной  походкой, со свободными движениями. Неужели это
Хадж-Ела? Может быть, она прошла через заросли пальм  и  теперь
возвращалась, следуя за мужчиной?
     Так  мне  показалось  сначала, но скоро я убедился в своей
ошибке.
     Мужчина подошел к дереву, и лунный свет озарил его  черты.
Я узнал адъютанта. Он остановился, вынул часы, поднял циферблат
к  свету  и посмотрел, который час. Но я уже не обращал на него
виимаимя -- под серебряными лучами луны появилось другое  лицо,
обманчивое  и  ослепительное,  как  сама  луна.  Это было лицо,
которое казалось мне самым красивым на свете, -- лицо Маюми!

     Глава XLIV. ВСЕ СТАЛО ЯСНО

     Так вот про какие тени говорила Хадж-Ева! Это были  черные
тени, лежавшие на моем сердце!
     Безумная  королева  микосоков, чем я заслужил эту пытку? И
ты тоже стала моим врагом! И вряд ли  для  самого  смертельного
врага ты могла изобрести более страшные муки!
     Маюми   стояла   лицом   к  лицу  со  своим  возлюбленным,
обольщенная -- со своим обольстителем. Я не сомневался  в  том,
что это они. Лунный свет озарял обоих, но это был уже не мягкий
серебристый  свет,  а  пылающий, наглый и алый. Может быть, мне
это только показалось? Может быть,  это  фантазия,  порожденная
моим воспаленным мозгом? Я был уверен, что это свидание заранее
условлено.  Да  и как можно было думать иначе? Ни он, ни она не
высказали ни малейшего  изумления.  Они  встретились  так,  как
будто   сговорились   об   этом,   как  будто  и  прежде  часто
встречались.
     Очевидно, они ожидали друг друга. В  их  встрече  не  было
ничего необычного.
     Я  переживал  ужасные  минуты.  Если  собрать  воедино все
страдания, какие могут выпасть на долю человека за целую жизнь,
и испытать их за одно мгновение -- это  было  бы  менее  тяжко.
Кровь  как будто сжигала мое сердце. Я испытывал такую страшную
боль, что едва удерживался,  чтобы  не  застонать.  Но,  сделав
усилие,  непомерное  усилие,  я овладел собой и, ухвативщись за
ветви, застыл на своем месте, полный решимости  узнать  все  до
конца.  Это  была  счастливая  мысль: если бы я теперь дал волю
своим нервам и безрассудно попытался мстить, то, вероятно, дело
кончилось бы для меня очень печально.
     Терпение оказалось  моим  ангелом-хранителем,  и  развязка
получилась  совершенно  иная.  Я  замер на своей ветке и затаил
дыхание. Что они скажут? Что сделают?
     Я чувствовал себя так, как будто  надо  мной  был  занесен
меч.  Хотя если вдуматься, то это сравнение и верное и неверное
-- меч уже опустился, сильнее он не мог меня поразить.  И  душа
моя  и  тело  как-будто  застыли, отныне я был нечувствителен к
любой боли.
     Итак, я сидел неподвижно, затаив дыхание. Что они  скажут?
Что сделают?
     Свет  луны  падал на Маюми, озаряя ее с головы до ног. Как
она выросла! Теперь это была уже вполне сложившаяся женщина,  и
ее  красота не отставала от ее развития. Она была еще красивее,
чем раньше. Демон ревности! Неужели ты недоволен тем,  что  уже
натворил?  Разве  я  мало  страдал? Почему ты представил мне ее
теперь в таком восхитительном обличии?  О,  если  бы  она  была
уродливой,  страшной ведьмой, это доставило бы мне наслаждение,
исцелило бы мою израненную дущу!
     Однако, как и прежде, выражение ее прекрасного  лица  было
кротким  и  невинным.  Ни  одной  черточки,  изобличавшей вину,
нельзя было заметить на этом спокойном лице, ни отблеска зла не
мелькало в этих огромных глазах. Небесные ангелы прекрасны,  но
они добродетельны. Кто бы мог поверить, что под этой ангельской
внешностью  таилось  зло?  Я ожидал, что ее лицо отразит всю ее
лживость, но мои ожидания не оправдались. И в этом, может быть,
скрывался луч надежды.
     Все эти мысли вихрем промчались у меня в голове, ибо мысль
быстрее, чем молния. Я ждал первого слова,  которого,  к  моему
изумлению,  мне  пришлось  прождать несколько секунд. Будь я на
месте Скотта, я не мог бы встретиться с ней  так  хладнокровно.
Все,  что было у меня на сердце, высказал бы мой язык. Теперь я
понял: первый порыв страсти прошел, прилив любви отхлынул,  эта
встреча больше не представляла для него прелести новизны. Может
быть,  девушка  уже  успела  надоесть  ему?  Посмотрите-ка, как
сдержанно они оба  ведут  себя.  В  их  отношениях  чувствуется
какая-то  холодность...  может  быть,  даже  произошла любовная
ссора.
     Как ни  горьки  были  такие  мысли,  однако  я  чувствовал
некоторое  облегчение, наблюдая за влюбленными. В их отношениях
мне почудилась  какая-то  враждебность.  Ни  одного  слова,  ни
одного  жеста,  они  как  бы  затаили  дыхание. О чем они будут
говорить? Что последует дальше?
     Но моему тревожному удивлению был положен предел.  Наконец
адъютант заговорил:
     -- Милая Маюми, значит, вы сдержали свое обещание?
     -- А вот вы не сдержали своего. Нет... я читаю это в вашем
взоре. До сих пор вы еще ничего для нас не сделали.
     -- Маюми, поверьте, что у меня не было подходящего случая.
Генерал  был  так  занят,  и я не мог его беспокоить. Потерпите
немного.  Я  уверен,  что  мне  удастся  убедить  его,  и  ваша
собственность  будет  вам возвращена. Скажите матери, чтобы она
не беспокоилась: ради вас, Маюми, я не пожалею никаких  усилий.
Поверьте,  что  я  так  же  озабочен этим, как и вы. Но вы ведь
знаете, какой крутой нрав  у  моего  дяди.  Да  к  тому  же  он
находится  в  самых  дружеских отношениях с семьей Ринггольдов.
Вот в чем самое главное затруднение, но я надеюсь преодолеть  и
его.
     -- Ваши  речи  прекрасны,  сэр, но они мало чего стоят. Мы
давно ждем, что вы исполните свое обещание помочь нам. Мы хотим
только справедливого судебного следствия, и вы легко  могли  бы
это устроить. Теперь мы уже больше не заботимся о своих землях,
ибо нам нанесено еще более страшное оскорбление. Оно заставляет
забыть  другие,  меньшие беды. Неужели вы думаете, что я пришла
бы сюда ночью, если бы не  это  несчастье  с  моим  братом?  Вы
уверяете,  что хорошо относитесь к нашей семье. Теперь, когда я
обращаюсь к вам с просьбой, вы можете доказать  это.  Добейтесь
освобождения  моего  брата,  и  мы поверим вашим сладким речам,
которые слышим так часто. Не говорите, что это невозможно.  Это
даже  нетрудно  для  вас  -- ведь вы пользуетесь таким влиянием
среди белых вождей. Мой брат, может быть, был резок, но  он  не
совершил  никакого  преступления,  за которое его нужно было бы
наказать. Одно слово великому военному вождю -- и Оцеола  будет
свободен! Идите и произнесите это слово!
     -- Милая Маюми! Вы даже не отдаете себе отчета в сложности
поручения, которое вы на меня возлагаете. Ваш брат арестован по
приказанию  правительственного  агента  и главнокомандующего. У
нас не то, что у вас, индейцев. Я только подчиненный, и если бы
я  обратился  к  генералу  и  посоветовал  ему  исполнить  вашу
просьбу,  он  мог  бы  не  только сделать мне выговор, но даже,
может быть, вздумал бы и наказать меня.
     -- О, вы боитесь выговора за справедливый поступок! А  еще
толкуете  мне  здесь  о  дружбе!  Ну  хорошо, сэр! Мне остается
только сказать вам вот что: мы  больше  вам  не  верим.  И  вам
больше незачем приходить в нашу скромную хижину!
     Она  отвернулась  от  него  с презрительной улыбкой. Каким
восхитительным показалось мне это презрение!
     -- Постойте, Маюми! Дорогая  Маюми!  Не  расставайтесь  со
мной так! Не сомневайтесь, я сделаю все, что от меня зависит.
     -- Выполните мою просьбу: освободите брата и позвольте мне
вернуться домой.
     -- И если я это сделаю...
     -- Ну, сэр...
     -- Знайте,  Маюми,  что, пытаясь исполнить вашу просьбу, я
рискую многим. Меня могут лишить офицерского чина,  разжаловать
в  солдаты,  предать  позору...  Меня могут заключить в тюрьму,
даже худшую, чем  та,  куда  они  собираются  отправить  вашего
брата. И на все это я готов пойти, если...
     Девушка молча ждала, что он скажет дальше.
     -- И  я готов вынести все это, даже рисковать жизнью, если
вы... -- здесь в голосе его послышалась  страстная  мольба,  --
если вы согласитесь...
     -- На