картину: Оцеола подпишет и,
таким образом, даст  согласие  на  переселение.  Дело,  которое
поручено  ему,  Томпсону,  правительством,  будет  выполнено  с
блеском,  и   это   значительно   укрепит   его   положение   в
дипломатических  кругах.  "Старый  Хикори" будет доволен! А что
дальше? Дальше последует не скромное назначение во  Флориду,  к
жалкому   племени   индейцев,   а   дипломатическая   миссия  в
каком-нибудь   крупном,   цивилизованном   государстве.   Может
статься, он будет назначен послом -- например, в Испанию...
     Ах,  генерал Уайли Томпсон, твои воздушные замки мгновенно
развеялись, как дым! Они рухнули так же внезапно, как возникли,
-- рухнули, как шаткие карточные домики.
     Оцеола подошел к столу и нагнулся над документом,  как  бы
для  того,  чтобы  лучше  разобрать  слова. Он пробежал глазами
подписи, словно отыскивая чье-то имя.
     Наконец он нашел его  и  прочел  вслух:  "Чарльз  Оматла!"
Затем   он   выпрямился   и,  пристально  взглянув  на  агента,
иронически спросил, все ли еще агент желает, чтобы он,  Оцеола,
подписал договор.
     -- Вы дали обещание, Оцеола!
     -- Тогда я сдержу свое обещание!
     При  этих  словах он вытащил свой большой испанский нож и,
высоко подняв его над головой,  воткнул  в  пергамент  с  такой
силой, что лезвие глубоко вонзилось в дерево стола.
     -- Вот  моя подпись! -- воскликнул он, извлекая нож. -- Ты
видишь,  Оматла,  я  пронзил  твое  имя.  Берегись,   изменник!
Откажись  от  своих  слов, или это лезвие так же пронзит и твое
сердце!
     -- А, так вот что он задумал! -- завопил агент, поднимаясь
с места и весь дрожа от ярости. -- Хорошо! Я был готов  к  этой
наглости, к этому надругательству над законом. Генерал Клинч, я
обращаюсь  к  вам  и  вашим солдатам! Немедленно схватите его и
арестуйте!
     Эта отрывистая речь долетела до меня среди  невообразимого
шума,  который  поднялся  кругом. Клинч быстро сказал несколько
слов стоящему рядом офицеру.  Я  видел,  как  полдюжины  солдат
вышли из рядов, кинулись на Оцеолу и окружили его.
     Оцеола  сдался не сразу. Несколько солдат в синих мундирах
были опрокинуты на землю, и ружья  выбиты  у  них  из  рук.  Но
десяток дюжих парней вцепились в Оцеолу мертвой хваткой. Только
тогда  молодой  вождь  прекратил  отчаянное  сопротивление.  И,
уступив силе, он  стоял  суровый  и  неподвижный,  как  статуя,
отлитая из бронзы.
     Это  была развязка неожиданная и для белых и для индейцев,
совершенно неоправданный акт насилия. Это был не суд, где судья
имел право арестовать виновного за неуважение к власти. Это был
совет, и даже оскорбительное поведение отдельного лица не могло
караться без согласия обеих сторон.  Генерал  Томпсон  превысил
свои  полномочия,  он  деспотически  и незаконно воспользовался
своей властью.
     Трудно описать сцену,  которая  последовала  за  этим,  --
возникло  невероятное  смятение.  Воздух огласили громкие крики
солдат и женщин, плач  и  визг  детей,  боевой  клич  индейских
воинов  --  все  слилось  в  один общий гул. Никто не попытался
освободить Оцеолу -- это было невозможно при  наличии  стольких
солдат  и  стольких  предателей.  Но  вожди-патриоты,  поспешно
удаляясь, издали свой дикий  клич:  "Ио-хо-эхи!"  --  призывный
военный  клич  семинолов,  который  предвещал расплату и месть.
Солдаты потащили Оцеолу в форт.
     -- Тиран! -- воскликнул он, устремив на агента  сверкающий
взор.  --  Ты  одержал победу, поступив вероломно. Но не думай,
что это  конец!  Ты  можешь  швырнуть  Оцеолу  в  тюрьму,  даже
повесить  его,  если  хочешь, но не надейся, что его дух умрет!
Нет, он будет жить и взывать к  мести!  Его  голос  звучит  уже
сейчас!  Ты слышишь эти звуки? Знаешь ли ты боевой клич Красных
Палок? Запомни его получше! Не последний раз он звучит в  твоих
ушах! Слушай его, тиран! Это твой похоронный звон!
     Таковы  были  угрозы  молодого  вождя,  пока его уводили в
форт. Когда я шел за толпой, кто-то дотронулся до моего  плеча.
Это была Хадж-Ева.
     -- Сегодня вечером у ви-ва(58), -- шепнула она. -- На воде
будут тени... несколько теней. Может быть...
деревья  расступились.  Мы  увидели возделанные поля, засеянные
безумная королева уже исчезла.

     Глава XL. ЗАБИЯКА ГАЛЛАХЕР

     Пленника заключили в крепкий каземат без  окон.  Доступ  к
нему   получить  было  легко,  особенно  офицеру.  Я  собирался
навестить его, но по некоторым причинам решил не  делать  этого
днем.  Мне хотелось увидеться с ним, но, по возможности, тайно,
и я решил подождать наступления ночи.
     У меня были и другие причины: я стремился  закончить  свое
дело  с  Аренсом  Ринггольдом.  Я  не  мог  сообразить, как мне
действовать. Противоречивые чувства боролись во мне, мешались в
каком-то   хаосе:   ненависть   к   заговорщикам,    возмущение
несправедливостью  агента  к  Оцеоле,  любовь к Маюми -- полная
нежности и доверия и в то же время полная сомнений и  ревности.
Как мог я ясно мыслить в таком смятении чувств?
     Одно  чувство  преобладало над всеми остальными -- гнев на
того негодяя, который собирался  отнять  у  меня  жизнь  в  тот
момент,  когда  страстная  любовь  пылала  в  моей груди. Такое
бессердечие, такая беспричинная смертельная ненависть ко мне со
стороны Ринггольда наполнили меня  острой  жаждой  мести,  и  я
решился во что бы то ни стало наказать его.
     Только  тот,  на чью жизнь покушался убийца, может понять,
как возненавидел я Аренса Ринггольда. Можно уважать противника,
который, чувствуя себя оскорбленным или под  влиянием  гнева  и
ревности,  открыто  действует  против  вас.  Даже на двух белых
негодяев и желтого беглеца я глядел только с презрением, как на
орудия, слепо действующие в чужих руках. Но самого дьявольского
заговорщика  я  и  ненавидел  и  презирал.  Я  чувствовал  себя
настолько   оскорбленным,  что  не  мог  успокоиться,  пока  не
попытаюсь наказать врага, пока не отомщу ему.  Но  как?  Вот  в
этом  и  заключалась  задача.  Дуэль!  Ничего  другого я не мог
придумать. Преступник был все еще под защитой закона, и  я  мог
отомстить ему только с помощью собственного оружия.
     Я  хорошо  взвесил  слова Черного Джека, однако мой верный
слуга тщетно увещевал меня. Я решил действовать  наперекор  его
советам. Будь что будет! Я пошлю Ринггольду вызов на дуэль.
     Только одно удерживало меня: ведь я должен еще найти повод
для вызова.  Это  заставляло  меня колебаться. Если мне удастся
ранить Ринггольда или он ранит меня, то что же дальше? Я открою
ему свои карты, и он воспользуется этим. А сейчас я могу  легко
расстроить его планы, потому что знаю их, а он моих планов пока
не знает.
     Эти  соображения вихрем проносились в моем мозгу, хотя я и
рассуждал с хладнокровием, которое впоследствии  удивляло  меня
самого. Злобная ненависть этого негодяя и все, что случилось со
мной за последнее время, прямо-таки ожесточили меня.
     Мне необходим был друг, с которым я мог бы посоветоваться.
Но кому мог я открыть эту страшную тайну?..
     Что  это?  Неужели  мой  слух  обманывает  меня?  Нет, это
действительно голос Чарльза Галлахера, моего  старого  товарища
по  училищу.  Я узнал его веселый, звонкий смех. Отряд стрелков
под его командованием вступил в форт, и  через  минуту  мы  уже
обнимали друг друга.
     Может  ли  выпасть  более удачный случай? В училище Чарльз
был моим закадычным другом, он вполне заслуживал доверия,  и  я
тут  же  рассказал ему обо всем. Пришлось многое объяснить ему,
прежде чем он мне поверил. Чарльз склонен был считать  все  это
шуткой,  он  никак  не  думал,  что  кто-то  действительно  мог
покушаться на мою жизнь. Но свидетель  Черный  Джек  подтвердил
все,  что  я рассказал, и Чарльзу наконец пришлось взглянуть на
дело серьезно.
     -- Не везет мне! -- сказал он с  ирландским  акцентом.  --
Это  самый  страшный  случай  в  жизни,  с  которым я, бедняга,
когда-либо встречался. Матерь божия! Этот парень, должно  быть,
воплощенный  дьявол!  Джордж, мальчик мой, ты не заметил у него
раздвоенных копыт?
     Несмотря на свое  имя  и  диалект,  Чарльз  был  ирландцем
только  по  отцу.  Он  родился  в Нью-Йорке, и, если хотел, мог
прекрасно  говорить  по-английски.  Но  ему  была   свойственна
некоторая  манерность,  стремление  прослыть оригиналом, у него
вошло в привычку, беседуя с друзьями, прибегать  к  диалекту  и
уснащать  свою  речь  чисто  ирландскими  выражениями.  Он  был
немножко чудаковатый парень, но с благородной и чистой душой, с
беззаветно преданным сердцем. К тому же Чарльз  был  далеко  не
глуп  и  не  позволил бы так легко "наступить себе на ногу". За
ним уже числились две или три дуэли, в которых он выступал и  в
качестве  основного  участника  и в качестве секунданта. За его
воинственность ему дали прозвище "забияка Галлахер". Я  заранее
знал,  что  он мне посоветует: "Вызови мерзавца на дуэль во что
бы то ни стало!" Я объяснил ему, по каким причинам  мне  трудно
вызвать Ринггольда на дуэль.
     -- Верно,  мой  мальчик!  Ты прав. Но дело это не такое уж
трудное.
     -- Как так?
     -- Заставь его вызвать тебя. Так будет лучше. Кроме  того,
ты получишь возможность сам выбрать оружие.
     -- Но как это сделать?
     -- О  мой  невинный цыпленок, это так же легко, как выбить
пробку из бутылки. Назови  его  лжецом,  а  если  он  не  очень
обидится,  щелкни его по носу или выплюнь табачную жвачку в его
противную рожу. Ручаюсь, что он выйдет из себя. А я буду  твоим
секундантом...   Ну  пойдем,  мой  мальчик,  --  продолжал  мой
приятель, направляясь к двери. -- Где его искать, этого мистера
Ринггольда? Найди мне этого мерзавца, а я уж  научу  тебя,  как
поцарапать ему пуговицы. Ну, пошли вместе!
     Этот  план  мне не особенно нравился, но у меня не хватило
духу  сопротивляться  ему  и  я  поплелся  за  неистовым  сыном
кельтской расы.

     Глава XLI. ПОВОД К ДУЭЛИ

     Не  успели  мы  выйти  из  дверей, как сразу наткнулись на
того,  кого  искали.  Ринггольд  стоял  недалеко  от  порога  и
разговаривал  с  группой  офицеров.  Среди  них  находился один
франт, о котором я уже говорил, по прозванию  Красавчик  Скотт.
Он  состоял  адъютантом  при  главнокомандующем  и  к  тому  же
приходился ему родственником.
     Я указал моему товарищу на Ринггольда.
     -- Вот этот, в штатском, -- сказал я.
     -- Тебе не надо даже и  указывать  на  него.  Его  змеиные
глаза  сами  говорят  за себя. Клянусь душой, не очень приятный
взгляд!  Ну,  ему  нечего  бояться  воды:  кому  суждено   быть
повешенным,  тот  не  утонет! Послушай, Джордж, мой мальчик, --
продолжал Галлахер серьезным  тоном,  --  последуй  в  точности
моему  совету: наступи ему на ногу, и посмотрим, что он запоет.
У него, наверно, мозоли  --  видишь,  какие  тесные  сапоги  он
носит...  Да  ты с ним не деликатничай! Он, конечно, потребует,
чтобы ты извинился, иначе ведь нельзя. А ты не захочешь, вот  и
все,  никаких  церемоний. Ну, а коли так не выйдет, тогда, черт
побери, дай ему пинка.
     Мне не понравился этот план.
     -- Нет, Галлахер, -- сказал я, -- это никуда не годится.
     -- Ну вот еще,  пустяки!  А  почему  же  нет?  Неужели  ты
собираешься  так просто уйти отсюда? Подумай, мальчик мой, ведь
это же негодяй, который хочет убить тебя! И в  один  прекрасный
день, если ты дашь ему ускользнуть, он тебя укокошит!
     -- Это верно... но...
     -- Ба!  Какие  там "но"? Марш вперед! Послушаем, о чем они
там чирикают. Уж я-то найду, к  чему  прицепиться,  не  будь  я
Галлахер!
     Не зная, на что решиться, я последовал за своим товарищем,
и мы подошли   к  группе  офицеров.  Конечно,  я  не  собирался
поступить по совету Галлахера и не терял надежды,  что  мне  не
придется  прибегнуть  к  грубой уловке, предложенной им. И я не
обманулся  в  своих  надеждах.  По-видимому,  Аренс   Ринггольд
испытывал  свою судьбу. Едва мы приблизились, как повод к дуэли
уже нашелся.
     -- Ну, коли речь зашла об индейских красавицах, --  сказал
Ринггольд,  -- то никто не добился такого успеха, как Скотт. Он
тут все время разыгрывает Дон Жуана с того самого момента,  как
появился в форте.
     -- Да  что  ж тут удивительного! -- заметил один из только
что  подошедших  офицеров.  --  Насколько  мне   известно,   он
неотразим и всегда покорял сердца всех красавиц в Саратоге. Как
же индейская девушка может устоять перед ним?
     -- Не  говорите этого, капитан Робертс. Лесные нимфы очень
боятся   нас,   бледнолицых   мужчин.    Наверно,    теперешняя
возлюбленная  стоила  лейтенанту  долгой  осады,  прежде чем он
добился победы... Не так ли, лейтенант?
     -- Чепуха! -- возразил франт, самодовольно ухмыляясь.
     -- Но ведь  она  наконец  уступила?  --  спросил  Робертс,
обращаясь к Скотту.
     Лейтенант  не  ответил,  но его дурацкая улыбка, очевидно,
должна была означать утвердительный ответ.
     -- О  да!  --  вставил  Ринггольд.  --  Теперь   она   его
"фаворитка", как принято говорить.
     -- А имя? Как ее имя?
     -- Пауэлл. Мисс Пауэлл.
     -- Как! У нес не индейское имя?
     -- Нет, джентльмены, эта юная леди не дикарка, уверяю вас.
Она играет  на  лютне,  поет,  читает  и  пишет такие миленькие
любовные записочки... Не так ли, лейтенант?
     Прежде  чем  лейтенант  успел  ответить,   другой   офицер
спросил:
     -- Да  ведь  так  же зовут и того молодого вождя, которого
только что арестовали?
     -- Верно, -- ответил Ринггольд. -- Его тоже так  зовут.  Я
забыл сказать, что это его сестра.
     -- Как! Сестра Оцеолы?
     -- Ни  больше  ни  меньше.  Они  метисы.  Среди  белых они
известны как Пауэллы. Так звали почтенного, старого джентльмена
-- их отца. Оцеола значит "Восходящее Солнце" -- это  имя,  под
которым  он известен у семинолов. А ее настоящее имя... ах, это
очень красивое имя!
     -- Какое же? Скажите нам, мы рассудим сами.
     -- Ее зовут Маюми.
     -- Действительно, прелестное имя.
     -- Очень красивое! Если сама девица так же хороша, как  ее
имя, то Скотт просто счастливец.
     -- О,   она   настоящее  чудо  красоты!  Глаза  влажные  и
блистающие пламенем любви, длинные ресницы, полные  и  сладкие,
как   мед,   губы,  высокий  рост,  стройна,  как  сама  богиня
Киприда(59), ножки крошечные, как у Золушки. Одним словом,  она
совершенство!
     -- Чудеса,   да   и  только!  Скотт  --  счастливейший  из
смертных! Но скажите, Ринггольд, неужели вы говорите  серьезно?
Действительно  ли  он покорил это индейское божество? По чести,
удалось ли ему победить? Вы понимаете, что я имею в виду?
     -- Безусловно! -- был мгновенный ответ.
     До  сих  пор  я  не  вмешивался.  С  самого  начала  этого
разговора  я  стоял  как  вкопанный,  словно  меня заколдовали.
Голова  у  меня  кружилась,  кровь  приливала  к  сердцу,   как
расплавленный  свинец.  Столь дерзкое утверждение так ошеломило
меня, что прошло некоторое время, прежде чем я мог собраться  с
силами.  Некоторые  из  офицеров  заметили,  что  этот разговор
произвел на меня сильное впечатление. Но  уже  через  несколько
минут  я  успокоился. Отчаяние, овладевшее мной, заставило меня
собрать всю свою волю, и как раз в тот момент, когда  Ринггольд
произнес эти дерзкие слова, я подошел к нему вплотную.
     -- Лжец!  -- крикнул я, и не успел он покраснеть от стыда,
как я ударил его по щеке тыльной стороной руки.
     -- Чистая работа! -- воскликнул Галлахер.  --  В  значении
этого жеста не может быть никакого сомнения!
     Так  оно  и  вышло.  Мой противник воспринял пощечину, как
полагалось,  то  есть  как  смертельное  оскорбление.  В  таком
обществе  он  не  мог  поступить  иначе.  Пробормотав несколько
нечленораздельных угроз, он  удалился  в  сопровождении  своего
друга  --  "покорителя  женских  сердец"  и  еще  двух или трех
офицеров.
     После этого не только не собралась  толпа  любопытных,  а,
напротив,  рассеялась  и  та небольшая группа офицеров, которые
были свидетелями  происшествия.  Офицеры  разошлись  по  домам,
обсуждая между собой причины дуэли и строя предположения о том,
когда и где "дело чести" может состояться.
     Мы  с  Галлахером  тоже  отправились  ко мне на квартиру и
стали готовиться к поединку.

     Глава XLII. ВЫЗОВ НА ДУЭЛЬ

     В ту пору, к которой относится мой рассказ, дуэли в  армии
Соединенных  Штатов  не  были  редким  явлением  даже в военное
время, как показывает опыт, хотя  это  явное  нарушение  устава
американской   армии,   --   да,  я  полагаю,  и  каждой  армии
цивилизованного мира, -- тем не менее на  них  смотрели  сквозь
пальцы   и   не   наказывали   виновных,  а  относились  к  ним
снисходительно.   Я   могу   утверждать,   что   любой   офицер
американской  армии,  который  получил  вызов, считает для себя
более почетным нарушить устав, нежели соблюсти его.
     После всего того, что было сказано и  написано  о  дуэлях,
протест  против  них  --  просто  жалкое  притворство,  образец
настоящего лицемерия, по  крайней  мере  в  Соединенных  Штатах
Америки.  И  хотя  дуэли  осуждаются всеми, я не хотел под этим
предлогом уклоняться от нее. Я хорошо знаю, что  никакой  довод
не  защитил  бы  меня  от омерзительной клички "трус". Я не раз
замечал, что  газеты,  выступая  с  громовыми  статьями  против
дуэлей,  тем  не  менее  первые  готовы швырнуть позорное слово
"трус" в лицо тому, кто отказывается сражаться.
     Именно так и обстоит дело. В Америке  стойкость  убеждений
хотя  и вызывает похвалу, но не пользуется всеобщим признанием.
Если вас вызвали на дуэль и вы отказались, то  будут  говорить,
что  вы  увиливаете, что вы боитесь. И тот, кто отклонил вызов,
пусть лучше не показывается на глаза любимой девушке.
     Зная распространенный взгляд на дуэли, я был  уверен,  что
Аренс  Ринггольд примет мой вызов, и радовался, что мне удалось
добиться этого,  не  открывая  моей  тайны.  Но  будь  он  даже
величайшим трусом на свете, он не мог бы чувствовать себя таким
несчастным, каким чувствовал я себя, когда вернулся домой.
     Мой жизнерадостный товарищ не мог развеселить меня, хотя я
не боялся  предстоящей  схватки  --  не  это омрачало мою душу.
Наоборот, я почти забыл о дуэли и думал о Маюми -- о том, что я
только что услышал. Она была неверна,  неверна,  предала  меня,
предала себя, погибла, погибла навеки!
     Поистине  я был несчастен. Еще несчастнее могла бы сделать
меня только одна вещь на свете -- -препятствие к дуэли,  помеха
моей  мести. Теперь я надеялся только на дуэль. Она должна была
облегчить мое сердце, охладить мою пылающую кровь. И не  только
Аренс  Ринггольд  вызывал  во мне такую ненависть, а еще и тот,
кто был виновен в моих страданиях, -- соблазнитель Маюми.  Если
бы  я мог найти предлог вызвать на дуэль и его! Почему же тогда
я не ударил этого франтика за  его  глупую  улыбку?  Я  мог  бы
драться с ними обоими; сначала с одним, потом с другим... Так я
неистовствовал,  а  Галлахер наблюдал за мной. Мой друг не знал
всей  глубины  моей  тайны.  Он  спросил,  что  я  имею  против
адъютанта.
     -- Скажи  только  слово, Джордж, мальчик мой, и мы устроим
забаву вчетвером. Клянусь святым  Патриком!(60)  Мне  бы  очень
хотелось сбить спесь с этого павлина.
     -- Нет,   Галлахер,   нет.   Это  не  твое  дело.  Это  не
удовлетворит меня. Подождем, когда узнаем  больше.  Я  не  могу
поверить! Я не могу поверить!
     -- Поверить чему?
     -- Не  теперь,  мой  друг.  Когда  наступит  время,  я все
объясню.
     -- Ну  ладно,  мой  мальчик.  Чарльз  Галлахер  не   такой
человек,   чтобы   выпытывать  чужие  тайны.  А  теперь  пойдем
посмотрим, здорово ли лают наши  бульдоги.  Надеюсь,  что  этот
бездельник  не  разболтает  о  дуэли в штабе, а то нам придется
разочароваться.
     Именно этого  я  и  боялся.  Я  знал,  что,  если  бы  мой
противник  пожелал,  я  мог бы очутиться под арестом. Тогда все
дело провалилось бы и я попал бы в еще худшее  положение.  Отец