для обиды,
разве что давнишняя мальчишеская ссора, давно забытая мной.  Но
они  действовали  под влиянием Ринггольда. Что касается мулата,
то я понимал причину его вражды ко мне -- это была вражда не на
жизнь, а на смерть!
     Но каков Аренс Ринггольд! Он явно был  главой  заговора  и
замышлял  убить  меня.  Образованный  человек,  равный  мне  по
положению в обществе, джентльмен!
     Я знал, что он всегда недолюбливал меня,  а  за  последнее
время  возненавидел  еще больше. Мне известна была и причина. Я
стоял преградой на пути к его браку с моей сестрой. По  крайней
мере, так думал он сам. И он был прав: с тех пор как умер отец,
я  стал  принимать  гораздо большее участие в семейных делах. Я
открыто заявил, что с моего согласия Ринггольд никогда не будет
мужем моей сестры. Я понимал, что он разозлен, но не  мог  даже
представить  себе, что гнев способен толкнуть человека на такой
дьявольский замысел.
     Выражения: "он стоит нам поперек  дороги",  "мамашу  будет
легко  уломать",  "когда я стану хозяином их плантации" -- ясно
говорили о намерении заговорщиков устранить меня,  убить  из-за
угла.
     -- Хо!  Хо!  Молодой  мико  теперь  может  сойти, -- вдруг
раздался голос. -- Плохие люди ушли. Хорошо!  Скорей  спускайся
вниз, хорошенький мико, скорей!
     Я  поспешно  повиновался  и  снова очутился перед безумной
королевой.
     -- Теперь ты веришь Хадж-Еве, молодой мико? Видишь, что  у
тебя   есть  враги,  целых  четыре  врага,  что  твоя  жизнь  в
опасности?
     -- Ты спасла мне жизнь, Хадж-Ева!  Как  мне  отблагодарить
тебя?
     -- Будь верен ей... верен... верен...
     -- Кому?
     -- Великий  Дух! Он уже забыл ее! Вероломный молодой мико!
Вероломный  бледнолицый!  Зачем  я  спасла  тебя?  Зачем  я  не
позволила твоей крови пролиться на землю?
     -- Ева!
     -- Плохо!  Плохо!  Бедная лесная птичка! Самая красивая из
всех птичек! Ее сердце изойдет кровью и умрет, а разум  покинет
ее!
     -- Ева, объясни же, в чем дело?
     -- Плохо!  Пусть  он  лучше  умрет, чем бросит ее! Хо, хо!
Неверный бледнолицый, о, если бы он  умер,  прежде  чем  разбил
сердце  бедной Евы! Тогда Ева потеряла бы только свое сердце. А
голова, голова -- это хуже! Хо, хо хо!

     Зачем я поверила нежным словам
     И с белым бродила...

     -- Ева! -- воскликнул я с таким жаром, что  это  заставило
ее прервать свою безумную песню. -- Скажи, о ком ты говоришь?
     -- Великий  Дух,  послушай,  что он говорит! О ком? О ком?
Здесь больше, чем одна. Хо, хо, хо! Больше, чем одна, а  верный
друг  забыт.  Что  может  сказать  Ева? Какую историю может она
рассказать? Бедная птичка! Ее сердце изойдет  кровью,  а  разум
помешается.  Хо,  хо,  хо!  Будут  две  Хадж-Евы,  две безумные
королевы микосоков!
     -- Ради всего святого, не томи ты меня! Милая, добрая Ева,
скажи, о ком ты говоришь? Неужели о...
     Заветное имя было готово слететь у меня с языка, но я  все
не решался произнести его.
     Я    страшился    задать    вопрос,   страшился   получить
отрицательный ответ.
     Но долго колебаться я не  мог:  я  зашел  слишком  далеко,
чтобы  отступать,  и  я  слишком  долго  терзал  свое тоскующее
сердце. Дольше ждать я был не в силах. А Ева могла рассеять мои
сомнения, и я решился спросить ее:
     -- Не говоришь ли ты о Маюми?
     Несколько мгновений безумная молча глядела на меня.
     Я не мог проникнуть в тайну ее глаз: последние пять  минут
в  них  блистали упрек и презрение. Когда я произнес эти слова,
ее лицо выразило крайнее изумление, а затем глаза ее пристально
устремились на меня, будто пытаясь угадать мои мысли.
     -- Если это Маюми, -- продолжал я, не  ожидая  ее  ответа,
увлеченный  вновь вспыхнувшим чувством, -- то знай, что я люблю
ее -- люблю Маюми!
     -- Ты любишь Маюми? Все еще любишь ее? -- быстро  спросила
Хадж-Ева.
     -- Клянусь жизнью...
     -- Нет!  Нет!  Не  клянись!  Это его клятва. А он изменил!
Скажи еще раз, мой молодой мико, скажи, что ты говоришь правду,
но не клянись...
     -- Я говорю правду, чистую правду!
     -- Хорошо!  --  радостно  воскликнула  безумная.  --  Мико
сказал  правду.  Бледнолицый  мико  правдив,  и красавица будет
счастлива...

     Мы юной любви вспоминаем дни
     Под пальмами вдвоем...
     Ты вновь на свою голубку взгляни,
     На дикую птичку взгляни,
     На нежную птичку взгляни!
     Она вместе с другом в прохладной тени,
     И нежно лепечут в чаще они,
     И нет никого кругом!!!

     -- Тише, читта-мико! -- воскликнула она, снова обращаясь к
гремучей змее. -- И ты, окола-читта(55).  Успокойтесь  вы  обе.
Это не враг. Спокойно, или я размозжу вам головы...
     -- Добрая Ева!
     -- А,  ты  называешь  меня  доброй  Евой!  Но, может быть,
наступит день, когда ты назовешь меня злой. -- Затем,  возвысив
голос,  она продолжала очень серьезно: -- Выслушай меня, Джордж
Рэндольф! Если  и  ты  когда-нибудь  окажешься  злым,  если  ты
изменишь,  как  он, то знай, что Хадж-Ева станет твоим врагом и
читта-мико уничтожит  тебя!..  Ты  сделаешь  это,  мой  змеиный
король, не правда ли? Хо, хо, хо!
     Змея  как  будто  поняла  ее. Она вдруг подняла голову, ее
блестящие глаза василиска замерцали, как будто излучая огненные
искры, ее раздвоенный язык  высунулся  из  пасти  и  чешуйчатые
кольца загремели, издавая звук, похожий на "ски-ррр".
     -- Тихо,  тихо!  --  сказала Ева, успокаивая змею и ловким
движением пальцев заставляя ее снова свернуться клубком. -- Это
не он, читта, не он! Слышишь, ты, король ползучих гадов!  Тише,
говорю я!
     -- Почему ты угрожаешь мне, Ева? Ведь нет причины...
     -- Хорошо! Я верю тебе, милый мико, мой храбрый мико!
     -- Но, добрая Ева, объясни, скажи мне...
     -- Нет! Не теперь, не сегодня вечером. Сейчас нет времени.
Взгляни  туда,  на  запад!  Нетле-хассе(56)  собирается улечься
спать. Ты должен уйти. Тебе нельзя бродить в темноте. Ты должен
добраться назад в форт, прежде чем зайдет луна. Иди, иди, иди!
     -- Но я уже сказал тебе, что не могу уйти, пока не закончу
своего дела...
     -- Тогда это опасно... Какое дело? А! Я  догадываюсь!  Вот
идут те, кого ты ждешь...
     -- Да, я думаю, что это они, -- прошептал я.
     На  противоположном  берегу  озера  появились высокие тени
двух вождей.
     -- Тогда скорей делай свое дело и  не  теряй  времени!  --
торопила  меня  Хадж-Ева.  --  В темноте тебе грозит опасность.
Хадж-Ева должна уйти.  Доброй  ночи,  молодой  мико,  спокойной
ночи!
     Я   тоже   пожелал   ей   спокойной  ночи  и  обернулся  к
приближавшимся вождям. Тем временем  моя  странная  собеседница
скрылась.
     Индейцы вскоре вышли на берег и коротко сообщили мне ответ
для генерала.  Оказалось,  что  Холата-мико снял свои палатки и
покинул лагерь!
     Два изменника были настолько противны и омерзительны,  что
мне  не  хотелось  ни  одной  лишней  минуты  оставаться  в  их
компании. Получив  необходимые  сведения,  я  тут  же  поспешил
избавиться от них.
     Предупрежденный  Хадж-Евой  и  учитывая  сказанное Аренсом
Ринггольдом, я, не тратя  времени,  направился  к  форту.  Луна
стояла  все  еще  над  горизонтом,  и  в  ее  ярком свете я был
огражден от опасности внезапного нападения.
     Я шел быстро, из предосторожности выбирая открытые поляны,
стараясь держаться подальше от таких мест,  где  в  засаде  мог
скрываться убийца.
     Я  никого не увидел ни по пути, ни около форта. Но у самых
ворот,  недалеко  от  лавки  маркитанта,  я  заметил  человека,
притаившегося  за  сложенными  бревнами.  Мне показалось, что я
узнал мулата.
     Я хотел было кинуться на него  и  разделаться  с  ним.  Но
часовой  уже  отозвался  на  мой  оклик,  а  мне  не  следовало
поднимать тревогу главным образом потому, что я получил  приказ
действовать,   соблюдая   военную  тайну.  Я  решил,  что  этот
"воскресший из мертвых" встретится мне в другой  раз,  когда  я
буду  не  так  занят,  и тогда мне легче и удобнее будет свести
счеты и с ним и с его дьявольскими сообщниками. С этой мыслью я
вошел в ворота и отправился с докладом в штаб к генералу.

     Глава XXXVI. НУЖЕН ВЕРНЫЙ ДРУГ!

     Нельзя назвать особенно приятной перспективу провести ночь
под одной крышей с человеком, который собирается вас укокошить.
Об отдыхе тут нечего было и думать. Я спал очень мало, да и эти
жалкие обрывки сна были полны беспокойных кошмаров.
     Я не видел Ринггольдов -- ни  отца,  ни  сына.  Правда,  я
знал,  что  оба  они  в форте, так как они собирались погостить
здесь  еще  денек-другой.  Они  или  легли   спать   до   моего
возвращения,   или   развлекались   у  какого-нибудь  знакомого
офицера.
     Не пришлось мне увидеть также ни Спенса, ни Уильямса.  Эти
достойные  молодые  люди  если даже и торчали где-то в пределах
форта, то, вероятно, помещались вместе с солдатами, и я не стал
их разыскивать.
     Я пролежал  без  сна  большую  часть  ночи,  раздумывая  о
странных   событиях,   или,   вернее,   о   встрече  со  своими
смертельными врагами. В течение целой ночи я ломал себе  голову
над  тем, как мне следует поступить. И когда утренний свет стал
проникать через ставни,  я  все  еще  не  пришел  ни  к  какому
решению.
     Первой  моей  мыслью  было  рассказать  обо всем в штабе и
потребовать назначения следствия и наказания  преступников.  Но
по зрелом размышлении я решил, что этот план никуда не годится.
Какие  доказательства  мог  я  привести  в  подтверждение таких
серьезных обвинений? Только мои собственные утверждения,  ничем
не  подкрепленные  и даже маловероятные. Кто поверил бы в такое
неслыханное злодейство? Хотя  я  не  сомневался,  что  задумали
убить именно меня, но утверждать этого не мог, так как даже имя
мое  не  называлось. Меня, подняли бы на смех, а то и еще хуже.
Ринггольды  были  могущественными  людьми,   личными   друзьями
генерала  и  правительственного  агента, и хотя все знали об их
тайных,  темных  делишках,   тем   не   менее   они   считались
джентльменами.  Для обвинения Аренса Ринггольда в убийстве надо
было  найти  более  веские  доказательства.  Я  предвидел   все
трудности, связанные с этим, и решил пока сохранить тайну.
     Другой   план  казался  мне  гораздо  более  осуществимым:
открыто, при  всех,  бросить  Ринггольду  в  лицо  обвинение  и
вызвать  его на смертный бой. Это, по крайней мере, доказало бы
правоту моих обвинений.
     Но дуэль была запрещена законом.  Если  начальству  станет
известно,  что  я намерен драться, то мне не миновать ареста, и
тогда рухнут все мои планы. У меня было свое мнение  об  Аренсе
Ринггольде.   Я   знал,  что  мужество  этого  человека  весьма
сомнительно. Скорее всего,  он  струсит.  Но,  так  или  иначе,
обвинение   и   вызов   на   дуэль  сыграют  свою  роль  в  его
разоблачении.
     Я склонялся к тому, чтобы избрать именно этот второй путь,
но прежде чем я пришел к какому-либо решению, наступило утро. В
эту минуту для меня особенно тяжело было не иметь друга  --  не
просто  секунданта  (такого я мог бы легко найти среди офицеров
гарнизона), но закадычного, верного друга, с которым можно было
бы говорить обо всем откровенно и который помог бы мне  дельным
советом.  К  несчастью,  все  офицеры  форта  были  мне  совсем
незнакомы. Одних только Ринггольдов я знал раньше.
     Положение было затруднительное, и тут я вспомнил об  одном
человеке,   который  мог  дать  мне  полезный  совет.  Я  решил
обратиться к моему старому другу, Черному Джеку.
     Утром я вызвал его к себе и  рассказал  ему  всю  историю.
Джек совсем не удивился. У него самого уже зародились кое-какие
подозрения,  и он собирался на рассвете поделиться ими со мной.
Меньше всего его удивило появление  Желтого  Джека.  Негр  даже
объяснил,  как  именно произошло его чудесное спасение. Все это
было довольно просто. В тот  момент,  когда  аллигатор  схватил
мулата,  он  успел  ловко  всадить  ему нож в глаз, и аллигатор
выпустил свою жертву. Желтый Джек последовал  примеру  молодого
индейца  и  даже  воспользовался  тем же самым оружием. Все это
произошло под водой, так как мулат превосходно нырял. Аллигатор
укусил его за ногу, и от этого вода окрасилась в красный  цвет,
но  рана была не страшная и не очень задержала побег мулата. Он
плыл некоторое время под водой,  стараясь  не  показываться  на
поверхности,  пока не достиг берега, а затем выбрался на сушу и
вскарабкался на дуб, где густая листва  скрыла  его  от  взоров
мстительных  преследователей.  Так как он был совершенно голый,
обрывки одежды  не  могли  послужить  обличающей  приметой  для
охотников  за  живой  дичью.  А  кровь на воде оказала ему даже
дружескую   услугу   --   она    окончательно    убедила    его
преследователей,  что  он  сделался  жертвой  аллигатора, и они
прекратили дальнейшие розыски. Таков был рассказ Черного Джека.
Он   услышал   эту   историю   накануне   вечером   от   одного
дружественного индейца в форте, а тот клялся, что слышал это от
самого мулата.
     Во  всей  этой истории не было ничего неправдоподобного. И
сразу же тайна, тревожившая мой ум, рассеялась. Кроме того, мой
верный негр сообщил  мне  еще  и  другие  интересные  сведения.
Оказывается,  беглый  мулат  нашел себе пристанище среди одного
племени полунегров, обитавшего в болотах у истока реки Амазуры.
Он  постепенно  завоевал   у   негров   популярность   и   стал
пользоваться большим влиянием. Они избрали его вождем, и теперь
он именовался у них "Мулатто-мико".
     Одно  только  оставалось  неясным:  каким образом сумел он
войти в соглашение с Аренсом Ринггольдом?
     Впрочем, и тут не скрывалось никакой тайны.  У  плантатора
не  было  особых  оснований  ненавидеть  беглого мулата. Бурная
деятельность Ринггольда во время несостоявшейся  казни  Желтого
Джека  оказалась  искусным  притворством. У мулата было гораздо
больше оснований для недовольства.  Но  любовь  и  ненависть  у
людей  подобного  сорта  отбрасываются прочь, когда дело идет о
шкурных  интересах.  Эти  чувства  в  любое  время  могут  быть
обменены  на  золото.  Без  сомнения, белый негодяй пользовался
услугами желтого в разных темных делах и, в свою  очередь,  сам
оказывал  услуги. Во всяком случае, было очевидно, что оба они,
как говорится, "закопали свои томагавки в землю"  и  теперешние
их отношения были самыми дружескими.
     -- Как  ты  думаешь,  Джек, -- спросил я, -- не следует ли
мне вызвать Аренса Ринггольда?
     -- Вызвать? А зачем его вызывать, он уже давно шатается по
улице. Видно, совесть не дает спать.
     -- Да я говорю совсем не об этом.
     -- А что хочет масса сказать?
     -- Я хочу заставить его драться со мной.
     -- Вуф! Масса Джордж хочет драться на дуэли...  пистолетом
или шпагой?
     -- Шпаги,   пистолеты,   винтовки   --   оружие  для  меня
безразлично.
     -- Боже милостивый!  Не  говорите  таких  страшных  вещей,
масса  Джордж.  У вас мать, сестра... Господи! А вдруг вас пуля
убьет? Бык иногда убивает мясника. Кто защитит Виргинию, Виолу,
всех нас от злых людей? Нет, масса, бросьте это!  Не  надо  его
вызывать!
     В  эту минуту меня самого вызвали. Снаружи раздались звуки
горна и бой барабана. Они возвещали сбор на  совет.  Спорить  с
Джеком  у  меня  теперь  не было времени. Я поспешил туда, куда
меня призывал мой долг.

     Глава XXXVII. ПОСЛЕДНЕЕ СОВЕЩАНИЕ

     Перед нами снова  предстала  вчерашняя  картина:  с  одной
стороны -- войска, стоявшие сомкнутыми рядами в синих мундирах,
со  сверкающим  оружием,  офицеры в полной форме, с блистающими
эполетами; в центре -- офицеры штаба, сгруппировавшиеся  вокруг
генерала,  застегнутые на все пуговицы, в полном блеске военной
формы; с другой стороны -- полукруг индейских вождей, а за  ним
толпа  воинов,  в уборах из перьев, татуированных и живописных.
Невдалеке  от  них  ржали  уже  оседланные  кони,  другие  были
привязаны  к  колышкам  и  мирно  щипали травку. Тут же бродили
женщины в длинных хуннах.
     Подростки и  малыши  играли  в  траве.  Флаги,  знамена  и
вымпелы  развевались  над  нашими  солдатами, вождями и воинами
краснокожих. Били барабаны,  трубили  трубы.  Это  была  яркая,
красочная картина!
     Однако,  несмотря  на  все  это  великолепие, картина была
далеко не столь внушительна, как накануне;  сразу  бросалось  в
глаза,  что  многих  вождей  здесь  нет;  не хватало примерно и
половины всех воинов.  Это  была  уже  не  вчерашняя  несметная
толпа,  а  просто  довольно большое скопление людей. Теперь все
могли вплотную придвинуться к участникам совета.
     Онопы не было.  Британская  медная  корона  --  блистающий
символ королевской власти, -- еще вчера красовавшаяся в центре,
теперь исчезла. Не было и Холата-мико. Ушли и некоторые другие,
менее  значительные  вожди.  Поредевшие ряды воинов показывали,
что эти вожди увели с собой людей своего клана.
     Большинство оставшихся были из кланов Оматла, Черной Глины
и Охала. Среди них я увидел также Хойтл-мэтти,  Арпиуки,  негра
Абрама  и  Карлика-Пошалла  с  их  воинами.  Но  эти,  конечно,
остались совсем не для того, чтобы подписать договор.
     Я искал глазами Оцеолу. Найти его было нетрудно:  лицом  и
осанкой он заметно выделялся среди прочих. Оцеола стоял с краю,
на левой стороне теперь уже небольшого полукруга -- может быть,
он  встал там из скромности -- это качество признавалось за ним
единодушно. Действительно, среди вождей он был одним из младших
и по рождению не имел таких прав, как они. Но, глядя  на  него,
-- хотя  он  стоял  последним в ряду, -- невольно думалось, что
именно он должен главенствовать над всеми.
     Как и накануне, в его манерах не было ничего  вызывающего.
Его  осанка  была  полна  величия,  хотя  держался он свободно.
Оцеола скрестил руки на груди в позе отдыхающего человека. Лицо
его  было  спокойно,  иногда  оно  становилось  даже  мягким  и
добродушным.   Он   походил   на   благовоспитанного  человека,
ожидающего начала церемонии, в которой он  играет  только  роль
зрителя.  Пока  еще  не  произошло  ничего такого, что могло бы
взволновать  его;  не  было   произнесено   слова,   способного
разбудить его ум, который только казался дремлющим.
     Но  этому  покою  не суждено продолжаться долго. Скоро эта
мягкая улыбка превратится в саркастическую  усмешку.  Глядя  на
это  лицо,  трудно было представить себе, что такое превращение
возможно.  И,  однако,  внимательный  наблюдатель  мог  бы  это
уловить.  Молодой  вождь  напоминал  мирное  небо перед грозой,
спокойный океан, на котором вот-вот разыграется шторм,  спящего
льва,   который,   если   его   тронуть,  поднимется  в  порыве
неукротимой ярости.
     В последние минуты перед началом  совещания  я  не  сводил
глаз с молодого вождя. Впрочем, не я один -- он был центром, на
котором сосредоточилось всеобщее внимание. Но я смотрел на него
с особым интересом.
     Я   смотрел   на   Оцеолу,  ожидая,  что  он  сделает  мне
какой-нибудь знак, показывающий, что он узнал меня. Но этого не
случилось:  он  не  кивнул  мне,  не  бросил  даже  мимолетного
взгляда.  Раз  или два его взор безучастно скользнул по мне, но
сейчас же обратился на кого-то другого, как будто  я  был  лишь
одним  из  толпы  его бледнолицых врагов. Он, видимо, не помнил
меня. Или был так занят какими-то  глубокими  мыслями,  что  не
обращал ни на что другое внимания.
     Я  взглянул на равнину, туда, где виднелись палатки, возле
которых  группами  бесцельно  бродили  женщины.  Я  внимательно
вглядывался  в них. Мне показалось, что в центре одной из групп
я заметил безумную Хадж-Еву. Я надеялся, что та,  чьи  интересы
она  отстаивала так горячо, окажется рядом с нею, но ошибся. Ее
не было!
     Даже под длинной хунной я узнал бы ее прелестный  облик...
если она не изменилась.
     Если...  Это  предположение  вызывает  у  вас естественное
любопытство. Почему она могла измениться? -- спросите  вы.  Она
стала  взрослой,