б одной
жертве. Страна работных домов и тюрем!(45) Имя твоим жертвам --
легион!
     Христианин, ты улыбаешься!  Ты  выставляешь  напоказ  свое
сострадание.  Но  ведь ты сам создал нищету, которая вызывает в
тебе это сострадание к ближнему. Ты всецело поддерживаешь  и  с
легким  сердцем  приемлешь  систему общества, которая порождает
человеческие страдания. И хотя  ты  пытаешься  успокоить  себя,
объясняя  преступления и нищету естественными законами природы,
но против природы нельзя выступать безнаказанно.
     Напрасно  вы  будете  пытаться   ускользнуть   от   личной
ответственности!  Вы ответите перед лицом высшей справедливости
за каждую пролитую слезу, за каждую язву на теле ваших жертв!

     x x x

     Разговор  о  беглых  рабах,  естественно,  заставил   меня
вспомнить    о   другом,   более   таинственном   происшествии,
случившемся со мной накануне. Я упомянул о нем, и все попросили
меня рассказать подробнее. Я выполнил их  просьбу,  конечно  не
допуская  и  мысли,  чтобы  покушаться  на мою жизнь мог Желтый
Джек.  Многие  из  участников  обеда  знали  историю  мулата  и
обстоятельства его смерти.
     Но  меня  удивило одно: почему, когда я произнес его имя и
при этом рассказал  о  торжественном  заверении  моего  черного
оруженосца,  --  почему  же  Аренс  Ринггольд  вдруг побледнел,
вздрогнул и, наклонившись к отцу шепнул ему что-то на ухо.

     Глава XXXI. ВОЖДИ-ИЗМЕННИКИ

     Вскоре после  этого  я  вышел  из-за  стола  и  отправился
прогуляться по форту.
     Солнце  уже  зашло.  Был отдан приказ не покидать пределов
форта, но это относилось только к  солдатам.  Поэтому  я  решил
выйти за ворота.
     Тайный  зов сердца увлекал меня вперед. В индейском лагере
были жены вождей и воинов, их сестры и дочери... Почему бы и ей
не прийти сюда вместе с остальными?
     Внутренний голос говорил мне, что  она  здесь,  хотя  я  и
напрасно  искал  ее  в  течение  целого  дня.  Ее не было среди
женщин, которые толпились на совете: я внимательно  вглядывался
во все женские лица и не пропустил ни одного.
     Я  решил  отправиться  в  лагерь  семинолов.  Там  я найду
палатку Оцеолы, там могу встретить и Маюми!
     Пойти в индейский лагерь сейчас  неопасно,  так  как  даже
враждебные  вожди еще были с нами в мире, а Пауэлл, разумеется,
по-прежнему оставался моим другом. Он защитил бы меня  от  всех
опасностей  и оскорблений. Я испытывал страстное желание пожать
руку молодому воину -- причина сама по себе достаточная,  чтобы
искать  с  ним  встречи. Мне хотелось пробудить в нем дружеское
доверие  прошлых  лет,  поговорить  о  милых  сердцу  временах,
вспомнить  счастливые  дни  безмятежной юности. Я надеялся, что
суровый долг вождя и полководца еще не ожесточил его  мягкое  и
отзывчивое   сердце.   Несправедливости,   причиняемые  белыми,
несомненно озлобили и восстановили его против нас (и совершенно
заслуженно!), но все же я не боялся, что гнев его обрушится  на
меня.  Как  бы  то  ни  было,  я  решил  отыскать его и еще раз
протянуть ему руку дружбы.
     Я собирался уже  тронуться  в  путь,  как  вдруг  вестовой
передал мне приказание генерала немедленно явиться в штаб.
     Я   был   огорчен,   но  делать  нечего  --  приказу  надо
повиноваться!
     В  штабе  находились  агент  и  высшие  офицеры,  а  также
Ринггольды  и еще несколько штатских, которые считались важными
лицами.
     Войдя, я увидел,  что  у  них  происходило  совещание,  на
котором обсуждался разработанный ими план действий.
     -- План превосходный, -- сказал генерал Клинч, обращаясь к
остальным, -- но как нам встретиться с Оматлой и Черной Глиной?
Если мы  пригласим  их  сюда, то это вызовет подозрение: они не
могут проникнуть в форт незамеченными.
     -- Генерал  Клинч,  --  сказал  Ринггольд-старший,   самый
хитрый  дипломат  из  присутствующих,  --  а  что, если бы вы и
генерал Томпсон встретились  бы  с  дружественными  вождями  за
пределами форта...
     -- Совершенно  верно,  --  прервал  его  агент, -- и я уже
позаботился об этом. Я послал человека к Оматле, чтобы  узнать,
где  мы  можем  встретиться с ним тайно. Конечно, удобнее всего
встретиться на нейтральной почве... Но вот он вернулся, я слышу
его шаги.
     В этот момент вошел один из переводчиков, участвовавших  в
совещании.   Он  прошептал  на  ухо  агенту  несколько  слов  и
удалился.
     -- Все в порядке, господа! --  объявил  агент.  --  Оматла
встретит  нас через час вместе с Черной Глиной. Местом свидания
они назначили Болотистый овраг, к северу  от  форта.  Мы  можем
пройти туда незаметно. Итак, идем, генерал?
     -- Я  готов, -- ответил Клинч, накидывая на плечи плащ. --
Но как быть с переводчиками, генерал Томпсон? Можно ли доверить
им такую важную военную тайну?
     Агент, видимо, колебался.
     -- Это, может быть, и неразумно, -- ответил он  как  бы  в
раздумье.
     -- Ничего,  ничего, -- успокоил его Клинч. -- Я думаю, что
мы обойдемся и без них... Лейтенант Рэндольф, --  обратился  он
ко мне, -- вы свободно владеете языком семинолов?
     -- Не вполне свободно, генерал, но объясниться могу.
     -- Переводить сможете?
     -- Думаю, что да, генерал.
     -- Отлично. Тогда вы отправитесь с нами.
     Это  нарушало  все  мои  планы.  Однако,  подавив  чувство
досады,  я  молча  повиновался  и  последовал  за   агентом   и
генералом, который скрыл свои знаки различия под плащом и надел
простую офицерскую фуражку.
     Мы  вышли  из  ворот  и,  минуя  форт, повернули к северу.
Лагерь  индейцев  находился  на  юго-западе.  Их  палатки  были
разбросаны  вдоль  края  широкой полосы леса, простиравшейся на
север. Другой лес был отделен от него саванной  и  прогалинами,
поросшими  высокими  соснами.  Здесь-то  и находился Болотистый
овраг. Он был в полумиле от форта. Благодаря темноте  мы  дошли
туда  никем  не замеченные. Когда мы прибыли, вожди уже ожидали
нас. Они стояли под тенью деревьев у края пруда.
     Я приступил к своим обязанностям, даже  и  не  подозревая,
что они окажутся столь неприятными.
     -- Спросите  Оматлу  о  численности  его  племени, племени
Черной Глины и других вождей, стоящих на нашей стороне.
     Я перевел этот вопрос.
     -- Эти племена составляют одну треть  всех  семинолов,  --
последовал ответ.
     -- Скажите,  что  дружественно  настроенным  вождям  будет
выдано десять тысяч долларов по прибытии на  Запад.  Эту  сумму
они  могут  разделить  между  собой  как  пожелают.  Она  будет
уплачена независимо от денежного пособия, которое  получит  все
племя.
     -- Хорошо,  --  одновременно  проворчали  вожди,  когда им
разъяснили сущность этого предложения.
     -- Как думают Оматла и его  друзья:  будут  ли  завтра  на
совещании все вожди?
     -- Нет, не все.
     -- А кого же не будет?
     -- Мико-мико не придет.
     -- Вот как! Уверен ли Оматла в этом?
     -- Да,  уверен.  Онопа  свернул свои палатки и уже покинул
лагерь.
     -- Куда он ушел?
     -- Назад, в свое поселение.
     -- А его люди?
     -- Большинство из них ушли с ним.
     Несколько  минут  оба  генерала  шепотом  переговаривались
между собой, но я не слышал их разговора. По-видимому, они были
весьма удовлетворены этими важными сведениями.
     -- А какие еще вожди могут завтра не явиться?
     -- Только вожди племени Красные Палки.
     -- А Хойтл-мэтти?
     -- Нет, он здесь, и он останется.
     -- Спросите  их,  как  они  думают:  будет  ли  завтра  на
совещании Оцеола?
     По тому, с каким напряжением оба генерала ожидали  ответа,
я понял, что это интересовало их больше всего.
     -- Что?   Оцеола?   --   воскликнули  вожди.  --  Конечно,
Восходящее Солнце придет непременно. Он хочет  знать,  чем  все
это кончится.
     -- Отлично!  --  невольно  вырвалось  у агента, и он снова
принялся шептаться с генералом.
     На этот раз я расслышал, о чем они говорили.
     -- По-видимому, само  провидение  помогает  нам.  Я  почти
уверен,  что  мой  план  осуществится. Одно слово может довести
неосторожного  индейца  до  вспышки  гнева,  а  может  быть,  и
похуже...  И  я  легко найду предлог арестовать Оцеолу. Теперь,
когда Онопа со своими приверженцами удалился,  мы  можем  смело
глядеть  в глаза любым неожиданностям. Примерно половина вождей
стоит за  нас,  так  что  остальные  мерзавцы  вряд  ли  окажут
сопротивление.
     -- О, этого нечего бояться! -- заявил генерал Клинч.
     -- Ну  и  прекрасно! Раз он окажется в наших руках, всякое
сопротивление будет сломлено.  Остальные  сразу  уступят.  Ведь
именно он запугивает их и не дает подписать договор.
     -- Верно,   --   задумчиво   произнес  Клинч.  --  Но  как
правительство? Kaк вы думаете, одобрит ли  оно  подобный  образ
действий?
     -- Полагаю,  что  да. Должно одобрить, во всяком случае. В
последней инструкции президента есть намеки в этом  роде.  Если
вы согласны действовать, я принимаю весь риск на себя.
     -- Тогда  я  готов  подчиняться  вашим  распоряжениям,  --
отвечал командующий, который, по-видимому, был склонен одобрить
план  агента,  но  отнюдь  не  склонен  был  разделить  с   ним
ответственность. -- Мой долг -- выполнять волю правительства! Я
готов сотрудничать с вами.
     -- Значит,  все  ясно. Все будет, как мы хотим... Спросите
вождей, -- обратился Томпсон ко мне,  --  не  побоятся  ли  они
подписать договор завтра?
     -- Подписать  они не боятся, но боятся того, что последует
дальше.
     -- А что последует дальше?
     -- Они боятся нападения со стороны враждебной партии.  Они
опасаются за свою жизнь.
     -- Что же мы можем сделать для их защиты?
     -- Оматла  говорит,  что  они  спасутся, если вы дадите им
возможность уехать к  их  друзьям  в  Таллахасси(46).  Там  они
пробудут  до самого переселения. Они дают слово явиться к вам в
Тампу(47) или туда, куда вы их вызовете.
     Два  генерала  снова  начали   шепотом   совещаться.   Это
неожиданное предложение необходимо было обсудить.
     Оматла тем временем добавил:
     -- Если  нам  нельзя будет отправиться в Таллахасси, мы не
можем... мы не смеем оставаться здесь, среди  своих.  Тогда  мы
должны искать убежища в форте.
     -- Что  касается  вашего  отбытия в Таллахасси, -- ответил
агент, -- то мы  рассмотрим  этот  вопрос  и  дадим  вам  ответ
завтра.  А  пока  что вам нечего опасаться. Это главный военный
вождь белых, он защитит вас!
     -- Да,  --  сказал  Клинч,  приосанившись.  --  Мои  воины
многочисленны  и  сильны.  Их много в форте и еще больше в пути
сюда. Вам нечего бояться.
     -- Это хорошо, -- ответили вожди.  --  Если  нам  придется
плохо,  мы  будем искать у вас защиты. Вы обещали ее нам -- это
хорошо!
     -- Спросите вождей, -- обратился ко  мне  агент,  которого
осенила  новая  мысль,  --  не  знают  ли они, явится завтра на
собрание Холата-мико?
     -- Сейчас мы этого не знаем. Холата-мико не  открыл  своих
намерений. Но скоро мы это узнаем. Если он собирается остаться,
то до восхода солнца его палатки не будут свернуты. Если нет --
то  они  будут  убраны до заката луны. Луна заходит, и мы скоро
узнаем, уйдет он или останется.
     -- Палатки вождей видны из форта?
     -- Нет. Они скрыты за деревьями.
     -- Вы сможете сообщить нам о Холата-мико?
     -- Да, но только на этом же месте. В  форте  наш  посланец
будет  замечен. Мы можем вернуться сюда сами и встретить одного
из вас.
     -- Правильно, так будет лучше, -- ответил агент, довольный
ходом событий.
     Прошло несколько минут. Оба  генерала  продолжали  шепотом
совещаться.  Вожди  стояли в стороне, неподвижные и молчаливые,
как статуи. Наконец генерал Клинч обратился ко мне:
     -- Лейтенант! Вы подождете  здесь  возвращения  вождей.  С
ответом явитесь прямо ко мне в штаб.
     Последовал  обмен  поклонами.  Два  американских  генерала
отправились  к  себе  в  форт,  а  индейские  вожди  исчезли  в
противоположном направлении.
     Я остался один.

     Глава XXXII. ТЕНИ НА ВОДЕ

     Я  остался  наедине  со  своими  мыслями.  Мысли  эти были
окрашены чувством горечи. Виной тому было несколько причин. Мои
радужные планы были разрушены, мое сердце жаждало  вернуться  к
светлым  и  тихим  радостям дружбы, но меня раздирали сомнения,
меня мучили неопределенность и неизвестность.
     Смятение  мое  усугублялось  и  другими  чувствами.  Роль,
которую  мне  надо  было играть, казалась мне отвратительной. Я
сделался орудием коварства и зла, мне  пришлось  начинать  свою
военную  карьеру  с участия в заговоре, основанном на подкупе и
измене. И хотя я действовал не по своей воле, я чувствовал  всю
постыдность  своих  обязанностей  и выполнял их с непреодолимым
отвращением.
     Даже  прелесть  тихой  ночи  не  успокаивала   меня.   Мне
казалось, что к моему настроению больше подошла бы буря.
     И  все-таки  это  была  удивительная  ночь! Земля и воздух
застыли в безмолвном покое. Порой  по  небу  проносились  белые
перистые  облачка,  но  они  были  так прозрачны, что закрывали
лунный диск лишь легкой серебряной дымкой, и он лил на лес свой
яркий  свет,  не   теряя   ни   одного   ослепительного   луча.
Блистательное   великолепие   лунного   света,   отражаясь   от
глянцевитых листьев лавров, преображало весь  лес,  в  нем  как
будто  сверкали  миллионы  зеркал.  Особый  эффект этой картине
придавали светляки. Они целыми тучами летали под тенью деревьев
и освещали темные своды леса разноцветными  искрами  --  алыми,
синими,  золотыми...  Они носились то вверх, то вниз, то прямо,
то кружась, как бы  двигаясь  в  лабиринте  какого-то  сложного
танца.
     Среди   этого  сверкающего  великолепия  лежало  маленькое
озеро, тоже блиставшее, как  зеркало,  в  резной  прямоугольной
оправе.
     Воздух  был  напоен  сладчайшими  благоуханиями. Ночь была
довольно свежая, но не холодная. Многие цветы не  закрыли  свои
венчики  --  не все они были помолвлены с солнцем, некоторые из
них дарили свои ароматы луне. Кругом цвели сассафрас и лавры, и
их запах, смешиваясь с  запахом  аниса  и  апельсина,  наполнял
воздух восхитительным ароматом.
     Всюду  царила тишина, но это не было безмолвие. Южные леса
ночью никогда не бывают безмолвны. Древесные лягушки  и  цикады
начинают свой пронзительный концерт вскоре после захода солнца,
а  прославленный  певец американских лесов -- пересмешник лучше
всего поет при лунном свете.  Один  из  них  сидел  на  высоком
дереве  у  края  озера и как будто старался развеять мою грусть
самыми разнообразными мелодиями.
     Я слышал и другие звуки: гул солдатских голосов из  форта,
сливавшийся  с  отдаленным  шумом  в  индейском  лагере. Иногда
кто-то громко нарушал монотонную  тишину  бранью,  восклицанием
или смехом.
     Не знаю, сколько времени прождал я возвращения индейцев --
час, два  или  больше.  Я  определял  время  по  движению луны.
Индейцы сказали, что Холата либо  покинет  лагерь  раньше,  чем
зайдет  сияющий  диск  луны, либо останется. Часа через два все
выяснится, и я буду свободен. Мне пришлось весь день пробыть на
ногах, и я устал до полусмерти. Среди обломков скалы  у  самого
озера я отыскал камень поудобнее и опустился на него.
     Я устремил взгляд на озеро. Половина его лежала в тени, на
другую  падали  серебряные лунные лучи и, пронизывая прозрачную
воду, освещали ее так, что видны были белые раковины и  светлая
галька  на  дне.  Вдоль  линии,  где  встречались  свет и тьма,
вырисовывались силуэты благородных пальм. Их высокие  стволы  и
пышные  кроны,  казалось, уходили далеко вниз, к самым глубинам
земли,  как   будто   они   принадлежали   к   другому,   более
блистательному   небосводу,   лежащему   у  моих  ног.  Пальмы,
отраженные  в  воде,  росли  на   холмистом   гребне,   который
простирался  вдоль  западного  берега  озера  и заслонял лунный
свет.
     Некоторое время я сидел, глядя на это подобие небосвода, и
глаза  мои  машинально  следили  за  огромными   веерообразными
верхушками  пальм.  Вдруг  я  вздрогнул, заметив на поверхности
воды чье-то отражение. Этот образ, или, скорее, тень,  внезапно
появился  среди стволов пальм. Это была, очевидно, человеческая
фигура, хотя и увеличенная  в  размерах...  да,  без  сомнения,
человеческая, но не мужская.
     Маленькая,  ничем  не  покрытая  голова, изящная покатость
плеч,  мягкие,  округлые  очертания  стана  и  длинная  широкая
одежда,  складками  ниспадавшая  на  землю,  -- все это убедило
меня, что передо мной женщина. Когда я впервые заметил ее,  она
шла  между  рядами  пальм.  Вскоре она остановилась и несколько
секунд  стояла  неподвижно.  Тогда-то  я  и  заметил,  что  это
женщина.  Моим  первым побуждением было повернуться и взглянуть
на ту, чье отражение было так привлекательно.  Я  находился  на
западной  стороне  озера, и холмы простирались позади меня, так
что я не мог видеть ни их вершин, ни пальм. Даже  поднявшись  с
места,  я все равно ничего не мог заметить, потому что огромный
дуб, под которым я сидел,  заслонял  мне  весь  вид.  Я  быстро
сделал  несколько  шагов  в  сторону  и увидел вершины холмов и
пальмы. Но женщина скрылась. Я пристально оглядывал  холмы,  но
там  никого  не было. Я видел только веерообразные кроны пальм.
Затем я снова вернулся на свое место и стал  глядеть  на  воду.
Пальмы так же отражались в воде, но отражение женщины исчезло.
     В  этом  не было ничего удивительного. Я решил, что это не
галлюцинация. Просто кто-то был на холме --  очевидно,  женщина
-- и  сошел  вниз,  под  тень  деревьев.  Это было естественное
объяснение, и я им удовлетворился.
     В то же время безмолвный призрак не мог  не  возбудить  во
мне   любопытства,   и  вместо  того  чтобы  сидеть,  отдаваясь
мечтательным  размышлениям,  я   встал,   озираясь   кругом   и
напряженно прислушиваясь.
     Кто  могла  быть  эта  женщина?  Конечно,  индианка. Белая
женщина не могла очутиться в таком месте в такое время. Да и по
одежде это, несомненно, была индианка. Что же делала она  здесь
одна, в этом уединенном месте?
     На этот вопрос нелегко было ответить. Впрочем, тут не было
ничего  странного.  У  детей  лесов время движется по-иному, не
так, как у нас. Ночь, так же как и день, может  быть  заполнена
делами  и  развлечениями.  Ночная прогулка индианки могла иметь
свою цель. Может быть,  она  просто  вздумала  выкупаться...  А
может   быть,   это   влюбленная  девушка,  которая  под  сенью
уединенной рощи назначила свидание своему возлюбленному...
     Внезапно боль пронзила мое сердце, как отравленная стрела:
"А вдруг это Маюми?"
     Трудно передать словами, как  неприятно  подействовала  на
меня  эта  мысль.  Уже  весь  день я находился под впечатлением
тяжелого подозрения, возникшего у меня после  нескольких  слов,
брошенных  в  моем  присутствии  одним  молодым  офицером.  Они
относились  к  красивой  девушке-индианке,  по-видимому  хорошо
известной   в   форте.   В  тоне  молодого  человека  я  уловил
хвастливость и торжество. Я внимательно слушал каждое  слово  и
наблюдал  не  только  за  выражением лица говорившего, но и его
слушателей. Я должен был решить, к какой из двух  категорий  --
хвастунов  или  победителей  --  я  должен его отнести. Судя по
собственным словам офицера, его тщеславию был нанесен  удар,  а
его  слушатели,  или,  во  всяком  случае,  большинство из них,
допускали, что он достиг полного счастья.
     Имени девушки названо  не  было.  Не  было  никаких  явных
намеков,  но слов "индианка" и "красавица" уже было достаточно,
чтобы сердце мое тревожно забилось. Конечно,  я  мог  бы  легко
успокоить   себя,  задав  офицеру  простой  вопрос.  Но  именно
этого-то я и не решился сделать. Поэтому весь день  я  терзался
неизвестностью   и   подозрениями.  Вот  почему  я  был  вполне
подготовлен к той мучительной догадке, которая  промелькнула  у
меня, когда я увидел отражение в воде.
     Но терзания мои продолжались недолго. Облегчение наступил