казалось, что эти письма были от Брадлея.
   Однажды в принесшем  письмо  негре  я  узнал  того,  который  сопровождал
Брадлея в его последний приезд.
   После этих писем хозяин мой казался расстроенным и убитым. Я догадался, в
чем дело. Видно, Брадлей требовал немедленной  уплаты  карточного  долга,  о
котором мне говорил Джек. Это огорчило и меня, но больше всего меня  мучило,
что я должен скоро уехать от этих милых людей, с которыми свел меня случай.
   Мои планы сильно изменились. Насколько до этих пор  я  старался  ускорить
свой отъезд, настолько теперь я выдумывал  какой-нибудь  приличный  предлог,
чтобы задержаться.
   Вскоре я нашел этот предлог, хотя он был несколько  странен.  Я  сообщил,
что мне вдруг вздумалось плыть в Новый Орлеан на барже. Таким образом я  мог
лучше рассмотреть эти края  и  даже  поохотиться.  Лошадь  мою  можно  будет
прислать потом на пароходе.
   Мне и раньше приходило это в голову, но  я  не  привел  бы  свою  идею  в
исполнение, не будь причины, которая заставила меня применить эту  маленькую
хитрость. Я знал, что баржа, нагруженная хлопком  мистера  Вудлея  старшего,
вышла из Тенесси и теперь медленно плыла  вниз  по  реке.  Она  должна  была
прибыть сюда лишь через несколько дней и, остановясь на плантации, выгрузить
корзины с яблоками, орехами и другими плодами, которые не росли здесь  из-за
тропической жары. Взамен же на нее должны  были  погрузить  звериные  шкуры,
которые охотник ежегодно посылал в Новый Орлеан на продажу.
   До прибытия баржи оставалась еще неделя или две, и я мог выиграть время.
   Таков был мой план.
   Он удался и никого не удивил. Таким образом  я  продолжил  свое  приятное
пребывание в обществе мисс Корнелии и ее брата.
   Прошла неделя. Она промелькнула для меня, как один день, и вот  сообщили,
что баржа из Тенесси подошла к пристани.
   Первым моим движением было пожелать вслух, чтобы она была отсюда  еще  за
тысячу миль. Но что было делать? Пришло наконец время уезжать.
   Шкуры, которые отправлял мой хозяин, а также и мои собственные  трофеи  и
съестные  припасы,  заготовленные  на  все  время  путешествия,   были   уже
отправлены на баржу, а я все еще собирался.
   Попрощавшись с мисс Вудлей, но вовсе не так, как  прощаются  навсегда,  я
отправился к пристани. Мистер Генри сопровождал меня.
   Я был несколько удивлен, чтобы не  сказать  огорчен  тем,  что  капитаном
баржи был не  кто  иной,  как  подозрительный  мистер  Блэн,  грубые  манеры
которого произвели на меня некогда весьма неприятное впечатление. Стингер  в
качестве лейтенанта тоже был здесь. Экипаж составляли четверо негров мистера
Вудлея-старшего.
   Это  открытие  заставило  меня  раскаяться  в  своей  выдумке,  так   как
путешествие в подобной компании не могло быть очень радостным.  А  мне  ведь
надо было проплыть с ними около четырех тысяч миль!
   Но отступать было поздно,  хотя  капитан,  кажется,  тоже  не  очень  был
доволен, что я еду.
   Все было уже погружено - и шкуры, и сундук с моими охотничьими  трофеями,
- но мой собственный багаж и провизия лежали еще на  земле  под  наблюдением
негра, которому было  поручено  их  сюда  доставить.  Экипаж,  казалось,  не
обращал на них внимания и собирался уже убрать сходни.
   - Мистер Блэн... так кажется? - сказал Вудлей, обращаясь к капитану. -  Я
привел  вам  пассажира.  Надеюсь,  вы  сделаете  все  возможное,  чтобы  его
путешествие было приятным. Пожалуйста, позаботьтесь о нем, как  позаботились
бы обо мне самом.
   - Пассажира?! - воскликнул Блэн с притворным удивлением,  так  как  негры
должны были уже сказать ему, что я еду на барже. - Но у меня нет  места  для
пассажира!
   - Как это нет?
   - Ей-Богу, нет!
   - Ну, найдите где-нибудь, очистите от груза...
   - У нас только и есть, что маленькая комната, но в ней едва хватает места
мне и Стингеру. А негры вынуждены кое-как ютиться между тюками.
   - Вынесите тогда несколько тюков на помост. Вы  скоро  приплывете,  да  и
наконец, если пойдет дождь, можно их накрыть брезентом...
   - У нас нет брезента.
   - Тогда используйте шкуры.
   - Но...
   - Без всяких "но", мистер Блэн! Вы слишком много себе позволяете!
   Это было сказано тоном, не допускающим возражений.
   Впрочем, если капитан и не желал принимать меня на борт баржи, у него  не
было для этого никаких серьезных причин. Почему же он так этому  противился?
Я не мог этого понять так же, как и Вудлей, и его удивление перешло  наконец
в гнев.
   - Послушайте, мистер Блэн, - сказал он. - Это баржа моего отца. Мой  друг
захотел воспользоваться ею для поездки в  Новый  Орлеан,  и  я  ему  обещал.
Поэтому требую, чтобы  вы  приняли  его  на  борт.  Не  смейте  возражать  и
прикажите людям выкатить несколько тюков на палубу.
   Блэн ответил, что хлопок намокнет, и от этого могут произойти затруднения
при его продаже.
   - Да вам-то что за дело! - окончательно взбесился  Вудлей.  -  Я  за  это
отвечаю, а не вы!
   Я никогда не видел Вудлея в таком гневе. Эти возражения в  ответ  на  его
приказания  в  моем  присутствии  и  в  присутствии  слуг  приводили  его  в
бешенство.
   Я понял, что мне было бы неудобно предложить остаться на  плантации.  Это
походило бы на то, что я хочу избежать столкновения между Генри и капитаном.
Впрочем, я и сам вовсе не желал уступать  этому  субъекту.  Я  и  так  долго
загостился у Вудлеев; нельзя  же  мне  было  оставаться  все  время  у  них.
"Уезжать так уезжать", решил я и предпочел бы теперь скорее разместиться под
открытым небом на палубе, чем вернуться на плантацию Генри.
   Капитан перестал наконец ворчать и протестовать и согласился принять меня
как пассажира.
   Тогда оказалось, что места было даже больше, чем нужно, и не было никакой
надобности трогать тюки. В каюте хватило места даже  для  моего  чемодана  и
провизии.
   Генри Вудлей извинился за то,  что  произошло;  я  обещал  навестить  его
весной. Мы обменялись дружеским рукопожатием, и баржа пустилась  по  течению
"Отца вод".

Глава XV
НЕОБЩИТЕЛЬНЫЕ СПУТНИКИ

   Благодаря странным действиям кормчего, которым  первые  шесть  часов  был
Стингер, мы  подвигались  весьма  медленно.  Вместо  того,  чтобы  держаться
течения, он его как бы нарочно избегал. То мы плыли вдоль одного берега,  то
вдруг сворачивали к другому.
   Около десяти миль ниже плантации Блэн  приказал  причалить  к  берегу  и,
выйдя на берег с одним из негров, привязал судно к большому дереву. Здесь не
было ни пристани, ни какого-либо жилья - ничего, кроме густого леса.
   Прежде чем выйти из лодки, Блэн прошептал что-то на ухо своему помощнику,
мне же не сказал ни слова. Выйдя на берег, он сразу же скрылся за деревьями,
оставив экипаж на съедение москитам.
   Он пропадал добрых два часа. А по  его  возвращении  мы  снова  принялись
тыкаться от одного берега к другому.
   Может быть, это делалось из осторожности, ввиду водоворотов, которых  мой
неопытный глаз мог не заметить, а  может  быть,  и  по  другой  какой-нибудь
причине, непонятной для меня.
   Однако это меня заинтересовало. А так как мои отношения с капитаном  были
не из дружеских, то я не стал добиваться от него  объяснений  ни  по  поводу
этого удивительного управления баржей, ни по поводу его прогулки по  берегам
реки.
   Я обратился к негру, которого помнил  по  плантации  Вудлея-отца.  Но  он
понимал не больше, чем я. "Не знаю,  чего  это  масса  Стингер  так  правит.
Вероятно, так надо. Может быть, тут водовороты или  крокодилы".  Объяснение,
которое я было придумал, было очень правдоподобно, но оказалось, как я понял
потом, тоже неудовлетворительным. Я думал, не хочет ли мистер Блэн  наказать
меня за мое насильственное вторжение на  баржу.  Он,  может,  нарочно  будет
делать столько объездов и остановок, что я сам попрошусь  сойти  с  баржи  в
Начеде, или в Пуэн-Купэ, или на какой-нибудь другой проходной пристани.
   Если его план таков, то он, без сомнения, имел бы успех. Не прошло и дня,
как мои спутники вместе с их судном так мне опротивели, что я решил сойти на
первой же пристани, где мог бы дождаться парохода.
   Я подумал об этом еще до отъезда, но ничего не говорил Вудлею,  чтобы  не
огорчать его. Теперь же, когда я был один, не было причин  продолжать  такое
неприятное и скучное путешествие. Мне оставалось выйти в Начеде и только,  а
Вудлею потом уже не будет до этого дела.
   Это путешествие зигзагами продолжалось бесконечно. Очевидно, хлопку  моих
прежних хозяев придется сильно опоздать на место назначения.  Продолжая  так
плыть, мы не могли прибыть в Новый Орлеан ранее середины зимы.
   Солнце уже село, а мы не отплыли и двадцати миль от  плантации.  Я  вывел
это заключение из того, что мы не миновали еще  того  острова,  где  я  убил
белоголового орла. Впрочем,  может  быть,  я  проглядел  его,  хотя  смотрел
довольно внимательно.
   Днем, чтобы скоротать время, я брал ружье и занимался тем, что стрелял  в
птиц или в крупных рыб, которые плыли за баржей. Раз даже  я  убил  довольно
крупного ястреба, но он упал в воду, а капитан не захотел отвязывать  лодку,
и я вынужден был оставить свой трофей. Тем не менее  эта  бесполезная  охота
очень развлекала меня. Это было ведь одной из причин, почему я выбрал  такой
способ путешествия.
   С наступлением ночи поневоле пришлось прекратить это занятие  и  поискать
другое. Но его не было. Разговаривать с такими спутниками  было  невозможно,
книгами я забыл запастись, да и  читать  нельзя  было  при  коптящей  лампе,
горевшей в так называемой каюте. Я не мог дольше оставаться в  этой  вонючей
дыре в  компании  четырех  болтливых  и  глупых  негров,  которым  почему-то
приказали не выходить  на  палубу.  Двое  белых,  капитан  и  его  помощник,
остались наверху, и я вышел, захватив с собой одеяло  и  решив  провести  на
палубе большую часть ночи.
   Днем было очень жарко, а  теперь  стало  довольно  свежо,  и  нужно  было
укрыться. Я завернулся в плащ, надев капюшон на голову. Эта предосторожность
была не лишней, так как с болот дул сильный ветер. Закурив  сигару,  я  стал
ходить вдоль и поперек по круглой палубе судна, но скоро почувствовал, что в
этой прогулке не было ничего приятного. Было холодно, ночь темная, а пол так
плохо сколочен, что я ежеминутно  рисковал  провалиться  или,  споткнувшись,
упасть в воду.
   Я остановился на краю баржи и стал смотреть  на  темные  волны  реки,  на
светляков, которые,  точно  падающие  звездочки,  носились  вдоль  заросшего
кустами берега.
   Я забылся на некоторое время, вслушиваясь в эти голоса природы,  симфония
которых словно охватывала меня со всех сторон. До меня доносился вой волков,
слышалось как бы рыдание, похожее на мяуканье кошки - это был голос ягуара.
   А ближе раздавались голоса ночных птиц, щебетанье  крикунчиков,  громкий,
как труба, голос дикого гуся, жалобный призыв совы.
   Я долго стоял и слушал. Вокруг меня все было тихо: ни  одно  человеческое
слово не мешало мне вслушиваться в этот ночной голос природы.  Четыре  негра
остались в глубине каюты, двое белых на палубе были молчаливы и  неподвижны,
как призраки. Они  стояли  рядом,  опершись  на  длинную  рукоятку  руля,  и
разговаривали, но так тихо, что до меня не долетало ни звука.
   Я  стоял  как  можно  дальше  от  них,  не  имея  ни  малейшего   желания
присоединиться к их разговору или дать им повод  думать,  что  я  дорожу  их
обществом. Однако, хотя я и не слышал звуков их голосов, но видел,  что  они
говорили с большим воодушевлением. Я понял это по их жестам. Не говорили  ли
они обо мне?
   Несмотря на темноту, я видел, что они обернулись в мою сторону.  Я  знал,
что они недовольны моим присутствием на судне, но  почему  -  это  было  мне
совершенно неизвестно.
   Кроме их обычной грубости и  свинства,  которое  они  демонстрировали  на
каждом шагу, я не мог ничего от них ждать.
   Мне казалось смешным думать,  что  их  общество  грозило  мне  какой-либо
опасностью.
   Но теперь эта мысль внезапно пронеслась  у  меня  в  голове.  Я  вспомнил
рассказы о лодочниках Миссисипи, способных на все, даже на убийство.
   Но зачем им убивать меня? Багаж мой не имел ни малейшей ценности.  У  них
не было основания предполагать, что у меня  есть  с  собой  деньги  в  таком
количестве, чтобы из-за них стоило совершать преступление.
   Наконец, здесь было четыре негра с плантации сквайра Вудлея,  -  подобная
попытка не могла быть сделана без того, чтобы о ней не узнали.
   Нет, эта мысль была просто  смешна,  и  я  ее  отогнал.  Однако  мне  все
казалось странным, чего это они  так  долго  разговаривают.  Ни  направление
баржи, ни дела в Новом Орлеане не могли вызвать беседы  с  такой  оживленной
жестикуляцией.
   С наступлением ночи они даже перестали  пересекать  реку,  руль  оставили
неподвижным, и баржа неслась по течению со скоростью  около  десяти  миль  в
час. В этом месте течение было чрезвычайно быстро.
   Думая об этом, я успел выкурить сигару. И  сунул  руку  в  карман,  чтобы
взять новую, но вспомнил, что оставил портсигар  в  каюте.  Идя  за  ним,  я
прошел близко от того места, где стояли Блэн и Стингер.  Один  держал  руль,
другой стоял рядом.
   Сигара - остаток превосходной "Гаванны" - еще была у меня в  зубах  и  не
потухла. Мне захотелось взглянуть на их лица, и, проходя мимо,  я  несколько
раз сильно затянулся; огонек сигары разгорелся. Никогда еще свет не  освещал
двух более свирепых  лиц.  На  них  лежала  печать  какого-то  гнусного  или
преступного замысла. И если бы я мог предположить, что  у  них  есть  расчет
убить меня, я поверил бы этому в данную минуту, я даже не сомневался бы, что
они сделают это.
   Они молча посмотрели, как я прошел, и не пошевелились.
   Я тоже не проронил ни слова.

Глава XVI
ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

   Лампа едва освещала каюту, и я не без труда нашел свой  портсигар.  Вынув
сигару, я прикурил ее о пламя и подумал с минуту, не лучше ли остаться и  не
возвращаться на палубу, - здесь было по крайней мере не так  холодно.  Запах
смоленых досок был совершенно невыносим. Дым сигары не мог заглушить его,  и
я предпочел вернуться опять на палубу.
   Определенно, я сделал большую глупость, поплыв на этой барже.
   Поднимаясь по лестнице, я услышал какую-то возню на палубе.  Я  не  знал,
что это значит, и был тем более удивлен, что Блэн и Стингер стояли в том  же
положении и на том же месте, как я от них ушел. Я хотел опять пройти на свое
место, как вдруг услышал бешеный возглас Блэна.
   - Клянусь адом, мы идем на водоворот!
   И он бросился ко мне с вытянутым вперед багром.
   Прежде чем я успел отскочить, тяжелый багор ударил меня в  грудь,  и,  не
схватись я за него обеими руками, я сразу же полетел бы в воду.
   Я понял истинное намерение Блэна.
   - Пустите, иначе мы попадем в водоворот.
   И с этими словами он выпустил багор из правой руки. При  свете  сигары  я
увидел, как  в  его  руке  блеснул  стальной  предмет.  В  ту  же  минуту  я
почувствовал жгучую боль в плече, и рука моя повисла как плеть.  Я  выпустил
багор и упал навзничь в воду.
   Несколько секунд я держался на воде,  благодаря  одежде,  но  новый  удар
багра заставил меня окунуться.  У  меня  зазвенело  в  ушах,  горло  сдавила
судорога. Я сделал отчаянное усилие и снова вынырнул на поверхность.  Я  уже
плохо понимал, где я и что со мной...  Мне  казалось,  что  я  проснулся  от
какого-то страшного сна.
   Придя немного в себя, я вспомнил,  что  меня  сбросили  с  баржи,  что  я
боролся, но меня пытались убить ножом.
   Я держался на воде не столько благодаря инстинктивным усилиям, которые  я
для этого делал, сколько благодаря тому, что набросил себе на  голову  и  на
плечи плащ. Он-то и поддерживал меня, иначе я давно бы  потонул.  Попробовав
плыть как следует, я увидел, что моя правая рука совершенно не  работает.  Я
осмотрелся кругом, чтобы найти баржу. Конечно, у меня и мысли не было, чтобы
кричать или звать на помощь, - это было не только бесполезно, но и опасно. Я
понимал, что мне надо больше опасаться капитана и его  помощника,  чем  волн
реки и всех ее неведомых ужасов. Я предпочел довериться волнам, чем бороться
с ними. Однако я не мог долго держаться. Я чувствовал, что слабею все больше
и больше. Мне надо было делать страшные усилия, чтобы не лишиться  чувств  и
не утонуть.
   Течение быстро уносило меня, но не приближало к  берегу.  Река  была  так
широка, что я не видел его в темноте. Да если бы и увидел, я  не  мог  бы  к
нему приблизиться.  Единственно,  на  что  у  меня  еще  хватало  силы,  это
держаться на поверхности.
   Скоро я должен был утонуть. Эта страшная мысль все больше и  больше  мной
овладевала, и я начал  почти  хладнокровно  относиться  к  своей  неизбежной
гибели.
   Быстро, как молния, промелькнули в голове все события моей  жизни.  Отец,
мать, сестры, братья, - все, что я  недавно  оставил,  представилось  мне  с
поразительной ясностью. Сердце охватила невыразимая скорбь...
   И в это самое время что-то сильно толкнуло меня в спину. Холод пробежал у
меня по спине, - так был силен и неожидан этот толчок среди окружающей  меня
темноты.
   Ужасная мысль промелькнула в моем мозгу. Без сомнения, это был аллигатор.
Меня ожидала чудовищная смерть. Я  действительно  слышал,  что  они  водятся
здесь во множестве.
   Я сделал отчаянное усилие, чтобы отплыть от чудовища, но напрасно. Гадина
следовала за мной и снова бросилась мне на плечи.
   Через несколько секунд я почувствовал бы на себе челюсти  отвратительного
гада, послышался бы треск моих костей...
   Новое усилие, и я обернулся лицом к чудовищу:  так  это  могло  кончиться
скорее...
   Но вместо ожидаемого ужаса ко мне пришло спасение. То, что  я  принял  за
аллигатора, оказалось стволом дерева, плывущего по течению.
   Дерево  было  достаточно  большим,  чтобы  удержать  меня,   истощенного,
полумертвого от боли, усталости и ужаса.
   Я с трудом вскарабкался и растянулся на нем во  всю  длину,  благословляя
Бога за спасение.
   Но едва я устроился на дереве, как лишился чувств.

Глава XVII
ПО ВОЛЕ ВОЛН

   Я погрузился в бессознательное состояние,  похожее  на  сон.  Я  был  так
истощен, как будто потерял половину крови.
   По счастью, мой мокрый плащ, тщательно застегнутый на мне,  зацепился  за
ствол, на котором еще  осталось  несколько  толстых  веток,  и  помешал  мне
соскользнуть и упасть в воду. Иначе я перешел бы от жизни к смерти, даже  не
заметив этого.
   Обморок мой  был  непродолжителен,  как  я  понял  потом,  судя  по  тому
расстоянию, которое я проплыл, увлекаемый потоком.
   Когда я пришел в себя, я все еще был на спасительном дереве, которое, как
мне казалось вначале, все еще плыло.
   Но окончательно опомнившись, я увидел, что ошибаюсь, - дерево пристало  к
берегу, за что-то зацепившись.
   Вокруг меня было совсем темно, еще темнее, чем прежде,  и  я  понял,  что
нахожусь посреди купы склонившихся над рекой деревьев или по крайней мере  в
ветвях одного какого-нибудь гигантского  дерева.  Вскоре,  когда  глаза  мои
привыкли к темноте, я смог в этом убедиться при слабом свете жужжащих вокруг
меня светляков. Некоторое время спустя я с невыразимой радостью увидел,  что
нахожусь под ветвями  того  громадного  кипариса,  к  корням  которого  Джек
привязал свой челнок, когда ездил со  мной  на  Остров  Дьявола  на  розыски
белоголовых орлов. Ствол все еще держал меня, покачиваясь на волнах.  Своими
ветками он запутался в корнях кипариса; к ним  же  прицепился  и  мой  плащ.
Решительно все устраивалось к лучшему.
   Однако мне нужно было быть поосторожнее. Я знал,  что  течение  здесь  не
очень сильно, но лучше скорее сойти  со  ствола,  избегая  резких  движений.
Действительно, малейший пустяк мог освободить дерево, и я был бы  унесен  на
нем Бог знает куда.
   Все это я  принял  во  внимание,  и  стал  предпринимать  соответствующие
действия.
   Отцепив одежду  от  ветви,  за  которую  она  зацепилась,  и  ухватившись
здоровой