тюк  с  полотном.  Раз
так, я успокоился. Остальное меня не смущало.
     Я  пробовал  в  нескольких  местах  -- по всей крышке,-- и везде лезвие
погружалось до самого черенка почти без всякого усилия с моей стороны.  Груз
состоял  из  чего-то  нового,  чего  я  до  сих  пор  не встречал и о чем не
догадывался.
     Этот груз, как мне казалось, не станет серьезным препятствием  на  пути
моего продвижения.
     В прекрасном настроении я взялся за работу и принялся выдергивать доску
из крышки, на которой этот груз лежал.
     Снова пришлось заняться скучной и долгой работой -- резать доску ножом.
Эта работа  занимала  у  меня больше времени и требовала больше сил, чем все
остальное, вместе взятое. Но она была абсолютно необходима, так как  у  меня
не  было  другого  способа проложить туннель вверх через ящики. На каждый из
них давил своим весом следующий верхний груз,  и  выломать  доски,  прижатые
сверху тяжестью, было невозможно. Я мог удалить их, только разрезав поперек.
     Крышку  ящика  из-под  шляп  мне удалось вскрыть без особого труда. Она
была из тонких еловых досок, и за половину или три четверти часа я  разделил
надвое среднюю доску из трех, ибо крышка состояла из трех досок. Разрезанные
куски я легко отогнул вниз и вынул их.
     Я  оторвал  кусок  холщовой  оболочки, и рука моя достигла неизвестного
груза, который покоился на ящике. Я  сразу  узнал,  что  это  такое.  Еще  в
дядином амбаре я научился узнавать на ощупь мешки. Да, это был мешок.
     Он  был  чем-то  наполнен, но чем? Пшеницей, ячменем, овсом? Нет, зерна
там не было -- там было что-то более мягкое и нежное. Неужели мешок с мукой?
     Скоро я убедился в этом. Клинок мой  вошел  в  мешок  и  проделал  дыру
величиной  с  кулак. Мне даже не пришлось всовывать руку в мешок, потому что
прямо  на  мою  ладонь  досыпался  сверху  мягкий  порошок  и  заполнил  всю
мгновенно.  Сжав пальцы, я набрал целую пригоршню муки. Я поднес руку ко рту
и убедился окончательно, что это так: передо мной был мешок с мукой.
     Это было поистине радостное открытие. Пища, которой хватит на несколько
месяцев! Теперь я не умру с голоду, и больше мне не надо  будет  есть  крыс.
Нет!  С мукой и водой я буду жить, как принц. Что в том, что она сырая? Зато
она вкусна, питательна, полезна для здоровья.
     "Слава Богу! Теперь я спасен!"
     Вот какие слова вырвались у меня, когда я полностью оценил все значение
моего открытия.
     Я работал уже много часов и  нуждался  в  отдыхе.  Кроме  того,  я  был
голоден  и  не  мог  удержаться  от  соблазна наесться вдоволь нового блюда.
Наполнив карманы мукой, я вернулся в старое  логовище  за  бочкой  с  водой.
Предварительно  я  на всякий случай заткнул холстом дыру, проделанную мной в
мешке, и только тогда стал спускаться вниз. Я швырнул свой мешок с крысами в
первый попавшийся угол, надеясь, что больше не придется иметь с  ними  дело.
Замешав порядочное количество муки водой, я съел тесто с таким наслаждением,
как будто это был лучший из английских пудингов.
     Несколько  часов  крепкого сна освежили меня. Проснувшись, я снова поел
теста и стал подниматься в мою сильно продвинувшуюся вверх галерею.
     Пробираясь через второй ярус, я с  удивлением  заметил  что-то  мягкое,
похожее на порошок или пыль, покрывавшее все горизонтально положенные доски.
В  пустой  камере  около фортепиано вся нижняя часть этого пространства была
заполнена той же пылью, и, вступив туда, я погрузился в нее  до  лодыжек.  Я
заметил,  что на голову и плечи мне падает настоящий ливень из пыли. Когда я
беспечно поднял лицо кверху, этот ливень обрушился в рот  и  в  глаза,  и  я
начал немилосердно чихать и кашлять.
     Я  испугался,  что задохнусь, и первым моим движением было обратиться в
бегство и спрятаться за бочкой с водой. Но незачем было уходить так  далеко,
достаточно  было  отступить  к  ящику из-под галет. Я недолго раздумывал над
объяснением этого странного явления. Это не пыль, а мука! Корабль  качнулся,
холщовая затычка выпала из мешка, и мука стала высыпаться в дыру.
     Мысль  о  том,  что  я  останусь  без  муки, заставила меня похолодеть.
Значит, я вынужден буду снова питаться  крысами!  Надо  немедленно  заделать
дыру в мешке, чтобы сохранить хоть часть муки.
     Несмотря  на боязнь задохнуться, я понимал, что необходимо действовать,
и, закрыв глаза и рот, ринулся к пустому ящику из-под шляп.
     Повсюду в ящике лежала мука, но она больше не сыпалась.  Она  перестала
высыпаться  из мешка по самой простой причине: она вся уже высыпалась. Мешок
опустел!
     Я счел бы это происшествие великим  для  себя  бедствием,  если  бы  не
обнаружил,  что  мука  не  целиком  потеряна.  Порядочная  доля просыпалась,
конечно, в щели и попала на дно трюма, но большое количество --  достаточное
для  моих  нужд  --  осталось  на  кусках  материи, которые я заложил на дно
треугольной камеры, да и в других местах, куда я мог проникнуть,  когда  мне
заблагорассудится.
     Впрочем,  это оказалось несущественным, потому что в следующий момент я
сделал открытие, которое окончательно вытеснило у меня из головы все мысли о
муке и вообще о пище, о воде и всем прочем.
     Я протянул руку, чтобы убедиться в том, что мешок пуст. Как будто  так.
Почему  же не вытащить его через отверстие и убрать с дороги? Почему бы нет?
Я выхватил мешок и бросил его вниз.
     Потом я высунул голову из ящика в том месте, где раньше был мешок.
     Боже праведный! Что я вижу? Свет! Свет! Свет!
-==Глава LXIII. СВЕТ И ЖИЗНЬ==-
     Да, глаза мои любовались  светом,  исходившим  с  неба,  и  сердце  мое
наполнилось  ликованием. Не могу описать свое счастье. От страха не осталось
и следа. Исчезли малейшие опасения. Я спасен!
     Это была всего лишь небольшая полоска  света  --  просто  лучик.  И  он
пробивался  через  щель  между  двумя  досками. Он проходил надо мной, но не
вертикально, а скорее по диагонали, примерно в восьми или  десяти  футах  от
меня.
     Я  знал,  что  свет  не  мог  проникнуть  через  палубу:  между досками
корабельной палубы не бывает  щелей.  Свет  шел  от  люка  --  должно  быть,
отогнулся покрывающий крышку люка брезент.
     Никогда  я  не видел ничего радостнее этого тоненького лучика, сиявшего
надо мной подобно метеору! Ни одна звезда на  синем  небе  не  казалась  мне
прежде  такой  блестящей  и  красивой!  Этот  свет был похож на глаз доброго
ангела, который улыбался мне и приветствовал мое возвращение к жизни.
     Я недолго оставался внутри ящика из-под шляп. Я знал,  что  работа  моя
приходит  к  концу, что мои надежды близки к осуществлению, и у меня не было
ни малейшего желания откладывать свое освобождение. Чем ближе была цель, тем
с большим нетерпением я к ней стремился.  Поэтому  без  промедления  я  стал
расширять отверстие в крышке ящика.
     Свет,  который я видел, убедил меня в очень важной истине -- в том, что
я  нахожусь  на  верху  груза.  Раз  я  вижу  луч,  идущий   по   диагонали,
следовательно,  между  мной  и  ним  ничего  нет  и,  значит,  здесь  пустое
пространство. Такая пустота могла существовать только над грузом.
     Вскоре я в этом убедился. Чтобы проделать отверстие, достаточно широкое
для моего тела, хватило и двадцати минут. И, едва  закончив  эту  работу,  я
скользнул в дыру, и, изогнувшись, вылез на верхушку ящика.
     Я  поднял  руки над головой, развел их в стороны. Позади себя я нащупал
ящики, тюки и мешки, которые громоздились еще выше, но  впереди  был  только
воздух.
     Несколько минут я сидел, свесив ноги, на крышке ящика, в том месте, где
вылез  наружу.  Я  не рискнул даже сделать шаг, чтобы не упасть в пустоту. Я
глядел на прекрасный луч, похожий на огонь маяка. Теперь он сиял еще ближе.
     Постепенно глаза мои привыкли к  свету.  И  хотя  расщелина  пропускала
всего  несколько слабых полосок света, я начал различать ближайшие предметы.
Я заметил, что пустота вокруг меня не простиралась далеко.  Я  находился  на
дне  небольшой  выемки  в  виде  неправильной  дуги.  Это  было что-то вроде
амфитеатра, окруженного со всех сторон громадными ящиками с товарами.
     В сущности, это было пространство, оставшееся под люком после погрузки.
Кругом стояли пустые бочки, лежали мешки, в  которых,  вероятно,  находились
продукты  --  очевидно,  провизия для команды,-- расположенные так, чтобы их
легко было доставать по мере надобности.
     Мой  туннель  кончился  на  одной  из  сторон  этого  углубления,  и  я
несомненно находился под крышкой люка.
     Оставалось  только  сделать  один  --  два  шага, постучать в доски над
головой и позвать команду на помощь.
     И хотя достаточно было одного удара или крика,  чтобы  освободиться  из
темноты, прошло много времени, прежде чем я решился постучать или крикнуть.
     Пожалуй,   не  стоит  объяснять  вам  причину  моей  нерешительности  и
колебаний. Подумайте только о том,  что  оставалось  позади  меня,--  о  том
ущербе  и  разрушениях, которые я причинил грузу, об убытках, может быть, на
сотни фунтов! Подумайте о том,  что  у  меня  не  было  никакой  возможности
вернуть  или  заплатить  хотя  бы  малейшую  часть стоимости этих товаров,--
подумайте обо всем этом, и вы поймете, почему я так  долго  сидел  на  ящике
из-под шляп.
     Меня   сковал   страх.  Я  боялся  развязки  этой  драмы  во  мраке  --
неудивительно, что я не торопился довести ее до конца.
     Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев
свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже
побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?
     Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда  я  подумал  о  возможности
такого  исхода.  Состояние  духа моего резко изменилось. За минуту перед тем
мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на
него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.
-==Глава LXIV. ИЗУМЛЕНИЕ КОМАНДЫ==-
     Я стал думать, как бы возместить убытки,  но  мои  размышления  были  и
глупы и горьки. У меня ничего не было -- разве только старые часы. Ха-ха-ха!
Их вряд ли хватит даже на то, чтобы оплатить ящик с галетами!
     Впрочем,  нет!  У  меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор.
Она была для меня гораздо дороже, чем часы, даже чем тысяча  часов.  Но  эта
вещь, так высоко мной ценимая, не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о
чем  я  говорю?  Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом
ноже!
     Дядюшка, конечно, ничего для меня не сделает. Он позволял  мне  жить  в
своем  доме  только  по  необходимости,  а  не из чувства ответственности за
ребенка. Он ни в коей мере не  обязан  расплачиваться  за  причиненные  мной
убытки, да я и сам ни на минуту не допускал такой мысли.
     У  меня  была маленькая надежда, одно соображение, которое казалось мне
сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги  на  долгий  срок.  Я
стану  работать  у  него  юнгой,  вестовым, слугой -- чем угодно! -- лишь бы
отработать свой долг.
     Если он меня примет (а что ему еще делать со мной, разве  действительно
швырнуть  за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только
я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.
     В этот момент надо  мной  раздался  громкий  топот.  Похоже  было,  что
множество людей тяжело расхаживают взад и вперед по палубе. Звуки доносились
с обеих сторон люка и кругом по всей палубе.
     Потом  я  услышал  голоса  --  человеческие голоса! Как приятно было их
слышать!.. Сначала я слышал только возгласы и  отдельные  слова,  затем  все
смешалось  в  нестройный  хор.  Голоса  были  грубые,  но  какой прекрасной,
музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!
     Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше  не  мог  терпеть
свое  заточение!  Как  только песня кончилась, я прыгнул к люку и деревянной
рукояткой ножа начал громко стучать в доски над головой.
     Я прислушался -- мой стук услышали. Наверху шел  какой-то  разговор,  я
различал  удивленные  восклицания.  Но  хотя  разговор  не  умолкал и к нему
присоединялись все новые голоса, никто не пытался открыть люк.
     Я постучал громче, начал кричать, но голос мой был тонок  и  слаб,  как
голос младенца. И я сомневался, услышат ли его наверху.
     Снова  раздался  хор  удивленных  восклицаний.  Голосов было много, и я
решил, что вся команда собралась вокруг люка.
     Я постучал в третий раз для верности и замер в беспокойном и молчаливом
ожидании.
     Я услышал, как что-то зашуршало над люком,--  снимали  брезент.  И  как
только его сняли, свет брызнул в расщелины между досками.
     В  следующий  момент  надо  мной  внезапно  открылось небо: поток света
ударил мне в лицо и почти ослепил меня. Больше того, этот поток света вызвал
у меня слабость, и я свалился назад, на ящики. Я не сразу потерял  сознание,
но  постепенно  впал  в  обморочное  состояние,  испытывая какое-то странное
чувство ошеломления.
     Когда люк открылся, я заметил вокруг него грубые лица  --  человеческие
головы,  склонившиеся  над  отверстием.  Они  разом отшатнулись с выражением
величайшего ужаса. Я услышал восклицания,  в  которых  чувствовался  тот  же
ужас.  Но  тут  звуки  постепенно  замерли  в  моих  ушах, свет погас... и я
окончательно потерял сознание, словно умер.
     Конечно, это был только обморок. Я  не  слышал  и  не  чувствовал,  что
происходит  вокруг меня. Я не видел, как эти грубые лица снова появились над
краем люка и осмотрели меня с  тревогой.  Я  не  видел,  как  один  из  них,
набравшись  храбрости,  полез  вниз  и  спустился на груз, за ним -- другой,
третий... и все они склонились надо  мной.  И  тут  снова  последовал  взрыв
восклицаний,  посыпались догадки. Я не слышал, как они бережно брали меня на
руки, щупали пульс  и  прикладывали  свои  грубые  ручищи  к  моему  сердцу,
проверяя,  есть  ли  еще  в нем биение жизни. Не слышал я, как рослый матрос
взял меня на руки и прижал к себе, а потом, когда принесли и спустили в  люк
короткую  лесенку, вынес из трюма и осторожно положил на шканцы. Я ничего не
слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне  в
лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.
-==Глава LXV. РАЗВЯЗКА==-
     Когда  я  пришел  в  себя,  то  увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня
собралась толпа -- куда ни кину взгляд, везде человеческие лица.  Лица  были
грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с
жалостью, и я слышал сочувственные замечания.
     Это  были  матросы  --  вокруг  меня  стояла  вся команда. Один из них,
наклонясь надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб  мокрую  тряпку.  Я
узнал  его  с  первого взгляда. Это был Уотерс -- тот самый, который высадил
меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время,
какую службу сослужит мне его подарок.
     -- Уотерс,--сказал я,--вы меня помните?..
     В  ответ  на  мои  слова  он  издал  несколько  характерных  матросских
восклицаний.
     -- Лопни  мои  шпангоуты! -- услышал я.-- Лопни мои шпангоуты, если это
не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!
     -- Который набивался с нами в море! -- вскричали другие.
     -- Тот самый, убей меня Бог!
     -- Да,-- ответил я,-- тот самый и есть.
     Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.
     -- Где капитан?..-- спросил я.-- Уотерс, отведите меня к капитану!
     -- Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек,-- добродушно  ответил  дюжий
матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.
     Я  посмотрел  туда  и  увидел того хорошо одетого человека, в котором с
самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в
каюту. Я поглядел на  его  лицо.  Выражение  лица  было  суровое,  но  я  не
испугался. Мне казалось, что взгляд его смягчился.
     Я  колебался  некоторое  время,  но  потом,  собрав  всю  свою энергию,
поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.
     -- О сэр! -- воскликнул я.-- Мне нет прощения!
     Не помню точно, как я выразился. Но это было все, что я мог сказать.
     Я больше не глядел ему в лицо. Я смотрел на палубу и ждал ответа.
     -- Встань, паренек, и пойдем! -- сказал он мягко.-- Встань, и пойдем  в
каюту!
     Его  рука легла на мою. Он поднял меня и увел. Сам капитан шел рядом со
мной и поддерживал меня,  потому  что  я  шатался!  Было  непохоже,  что  он
собирается  бросить  меня  на  съедение акулам. Смел ли я надеяться, что все
кончится так благополучно?
     В каюте я заметил свое отражение в зеркале. Я не узнал себя. Я был весь
белый, словно меня вымазали известью,-- тут я вспомнил про муку. Можно  было
разобрать  только  лицо,  но и лицо было белое-белое, изнуренное, костлявое,
как у скелета. Страдания и голодовка совершенно истощили меня.
     Капитан усадил меня на кушетку, позвал слугу и приказал принести стакан
портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем,  устремив  на  меня
взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:
     -- Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!
     Это  была  длинная  история,  но  я  рассказал все с начала до конца. Я
ничего не утаил:  ни  повода,  по  которому  я  убежал  из  дому,  ни  одной
подробности  об  ущербе,  который  я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об
этом, потому что половина команды успела побывать в моем логовище за  бочкой
с водой и во всем удостоверилась сама.
     Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с
тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.
     -- Храбрый  парень!  -- воскликнул он, вставая и направляясь к двери.--
Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести.  И  в  память  о  твоем
благородном   отце,   которого   я   знал,   ты   будешь   матросом!..   Эй,
Уотерс,--продолжал он, обращаясь к рослому морскому  волку,  который  ожидал
снаружи,--  возьми  этого паренька и приодень его как полагается! Как только
он окрепнет, научи его обращаться со снастью!
     И Уотерс научил меня обращаться со снастями -- я изучил каждую  из  них
наилучшим образом. Несколько лет подряд он был моим сотоварищем под командой
доброго  капитана,  пока  я не перестал быть просто "морским волчонком" и не
был внесен в списки матросов "Инки" как "матрос первой статьи".
     Но я не остановился на этом.  "Эксцельсиор!"  --  вот  что  стало  моим
девизом.
     С   помощью   великодушного   капитана   я  стал  впоследствии  третьим
помощником, затем вторым, потом первым и наконец капитаном!
     Со временем я поднялся  еще  выше  и  сделался  капитаном  собственного
судна.  Это  было величайшей целью моей жизни. Теперь я мог уходить в море и
возвращаться, когда мне  заблагорассудится,  бороздить  необъятный  океан  в
любых направлениях и плыть в любую часть света.
     Одним  из  моих  первых  и  самых  удачных рейсов -- уже на собственном
корабле -- был рейс в Перу. Помню, что я взял с собой ящик  со  шляпами  для
английских  и  французских  дам,  живущих в Кальяо и Лиме. На этот раз шляпы
дошли в целости, но не  думаю,  что  они  понравились  прекрасным  креолкам,
которых они должны были пленить.
     За  продавленные  шляпы  давно было выплачено, так же как и за пролитый
бренди и весь ущерб, причиненный сукну и бархату. В сущности, сумма была  не
так  уж  велика.  И  владельцы,  оказавшиеся великодушными людьми, приняв во
внимание  обстоятельства,  проявили  снисходительность   в   переговорах   с
капитаном,  а  он, в свою очередь, постарался облегчить мне условия платежа.
За несколько лет я выплатил все, или, как мы,  моряки,  говорим,  "обрасопил
реи"[42].
     А  теперь,  мои  юные  друзья,  мне остается добавить, что, проходив по
морям долгие годы и скопив при помощи искусных торговых операций и  разумной
бережливости  достаточные  средства,  чтобы обеспечить остаток своих дней, я
начал уставать от океанских валов