равно  на  таком  плотишке  до  земли  им  не
добраться.   Единственным  средством  спасения  мог  оказаться  какой-нибудь
проходящий мимо  корабль,  который  подберет  их.  А  так  как  нельзя  было
отгадать,  с  какой стороны он может появиться, то не все ли равно, к какому
из тридцати двух румбов компаса их несет волной или ветром!
     "Нет, не все равно! -- подумал вдруг Брас. -- Беда, если  плот  отнесет
на  запад. Где-то там дрейфует большой плот с этой шайкой негодяев и пьяниц,
чуть не ставших людоедами. Они тоже,  должно  быть,  по  прихоти  ветра  или
течения носятся по океану из стороны в сторону. Может, они еще больше нашего
страдают  от  страшной  жажды  и  голода.  А  может быть, кому-нибудь из них
пришлось покориться той жуткой судьбе, которую они готовили  юнге  Вильму,--
ведь  не  миновать бы ему ее, если бы я не вмешался... Хорошо, что он спасся
от них. Но попади он второй раз к ним в лапы, ему уже не вырваться".
     Озверелая банда не пощадила бы и самого Бена Браса, мстя за  нанесенный
им "ущерб".
     Вот  почему Бен, как только подул ветер, тотчас же повернулся к солнцу,
чтобы определить, в каком направлении движется их плот. И неудивительно, что
его тревога сразу прошла: их относило на восток.
     -- А ведь действительно на восток! -- сказал он -- Вот странно! В  этих
местах,  как я замечал, ветер почти всегда дует с востока на запад, а теперь
наоборот.  Но  ветерок  этот  недолго  продлится.  Это  опять  всего-навсего
"кошачья  лапка".  Как  только  он  стихнет,  сразу же начнется штиль. Ну да
ладно, только бы не подул ветер, который отнесет нас к большому плоту!
     Его явное нежелание, чтобы ветер отнес их назад,  было  вполне  понятно
Вильяму.  Страшная картина вчерашнего дня была еще свежа в его памяти. Он не
забыл, как десяток озверевших негодяев угрожали ему смертью  и  только  один
мужесгвенный  человек  не  побоялся  вступиться  за него, рискуя собственной
жизнью. Слишком страшная картина, чтобы ее можно было так скоро забыть!
     И он не забывал ее, не забывал ни  на  минуту.  Правда,  когда  на  них
напали акулы, непосредственная опасность вытеснила у него из памяти страшные
воспоминания.  Но  как  только опасность миновала, они вернулись вновь. Хотя
весь день он был занят работой, но нет-нет, да  и  вставала  перед  ним  эта
картина,  словно  жуткий  кошмар  наяву.  Чуть  не каждые несколько минут он
бессознательно поворачивался к западу, тревожно вглядываясь, не виднеется ли
вдали страшный плот вместо ожидаемого ими корабля.
     Но вот работа окончена. Даже матрос,  а  не  только  его  более  слабый
товарищ,  почувствовал  сильную  усталость. Не присев ни на минуту, Бен Брас
стал опять внимательно вглядываться в горизонт; мальчик же улегся  на  голые
доски плота.
     -- Устал,  малыш?  --  мягко  спросил  матрос.  --  Постелил бы остаток
парусины, да и заснул бы как следует. Зачем же обоим мучиться и не спать.  Я
отстою  свою  вахту  до  самых  потемок  и  тоже  улягусь.  Ложись,  выспись
хорошенько.
     Вильям слишком устал, чтобы возражать. Подложив под себя  парусину,  он
лег и, уютно свернувшись клубком, тут же заснул.
     А  матрос  все  стоял  и  тщательно  оглядывал  горизонт, то беспокойно
всматривался в поверхность воды, слабо журчавшей  у  края  плота,  то  опять
устремлял  взор  в  темнеющие  дали  океана.  Но все его старания разглядеть
что-нибудь были тщетны.
     Так стоял он до тех пор, пока вечерние сумерки -- очень короткие в этих
широтах -- не сменились полной тьмой.
     Все предвещало безлунную ночь. Только несколько слабо мерцающих  звезд,
скупо  рассеянных  по  небосводу, помогали ему отличить небо от воды. Пройди
сейчас на расстоянии кабельтова от плота судно под всеми парусами, и то  его
не  заметишь. Продолжать бодрствование в такой темноте было не к чему. Придя
к такому заключению, матрос тоже улегся возле спящего дружка и скоро, так же
как он, забылся сладким сном, в котором растворились все их бесконечные беды
и треволнения.

Глава XV. ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС

     Так спали они несколько часов подряд, забыв о минувших злоключениях, не
думая ни о тех опасностях, которые  их  окружают,  ни  о  тех,  которые  еще
ожидают их впереди.
     Какая  картина!  И  никого,  кто  бы  ее  видел! На маленьком, немногим
длиннее их самих, утлом плоту среди безбрежного,  беспредельного,  как  сама
вечность,  океана  спят  два  человека -- так безмятежно, словно покоятся на
мягкой постели на твердой земле и с надежной крышей над головами.  Да,  этот
жалкий,  затерянный  в  океане  плотишко  и  мирно  спящие  люди на нем было
редкостное зрелище!
     К счастью, вот уже несколько часов, как они наслаждались тем  глубоким,
сладостным сном, в котором все забывается: все страхи, все беды. И как же не
назвать  такой  сон  наслаждением! Было уже далеко за полночь, а они все еще
спали. Да и что могло их разбудить? Все тот же  западный  ветерок  и  нежное
журчание  воды  у  плота  скорее  лишь  усыпляли их, как ребенка колыбельная
песенка.
     Юнга проснулся первым. Он дольше  спал,  и  отдохнувшие,  успокоившиеся
после  сна  нервы  острее  воспринимали внешние впечатления. Проснулся он от
того, что несколько крупных, тяжелых капель упало ему на лицо.
     Что это? Брызги воды, долетевшие к  нему  от  краев  плота,  бороздящих
воду?
     Нет,  это были капли дождя. Небо было черным-черно. Но в ту минуту, как
Вильям взглянул на него, сверкнула молния, ярко озарив своим светом океан  и
небо. И тут же все вокруг опять погрузилось в глубокую тьму.
     Мальчик снова прижался щекой к брезенту, собираясь уснуть.
     Его не испугала эта беззвучная, похожая на зарницу, молния. Не испугали
и зловещие дождевые тучи. Его так часто мочило и ливнем и брызгами океанской
волны, что он не боялся промокнуть лишний раз.
     И  он  бы  преспокойно  заснул,  если  бы  вдруг  не  услышал  какой-то
таинственный звук. Может быть, никакого звука и не  было  и  он  ему  только
почудился,  но  все  равно он не мог уже заснуть и так испугался, что у него
вообще пропало всякое желание спать. Что  ж  это  такое  было?  Человеческий
голос?..
     Но,  может  быть,  это  вскрикнула  чайка, фрегат или качурка? Нет, это
кричали не они. Юнга умел различать голоса  как  этих  птиц,  так  и  многих
других. Неожиданно послышавшийся звук совсем не походил на крик птицы.
     Это  был  человеческий  голос,  вернее  --  голос  ребенка,  причем  не
младенца, а девочки лет десяти.
     И в этом голосе не слышалось жалобы, он был  просто  немного  грустный.
Может быть, со сна Вильяму показалось, что девочка с кем-то разговаривает?
     Но  это  было  невероятно, просто немыслимо! Его, должно быть, обмануло
воображение, или он действительно принял за голос человека сонное бормотание
какой-нибудь неизвестной ему океанской птицы.
     Разбудить Бена и рассказать ему про все? А вдруг окажется, что  это  не
человеческий голос, а чирикает спросонья какая-нибудь океанская пичуга, и он
зря  его  разбудит?  Бен  ведь  так  нуждается  в  отдыхе.  Конечно,  он  не
рассердится, что Вильям его разбудил, но зато здорово высмеет, если  он  ему
скажет,  что  в  такое  время ночи среди Атлантического океана разговаривает
какая-то маленькая девочка.  Чего  доброго,  еще  скажет,  что  это  морская
сирена, и начнет отпускать на его счет всякие шуточки. Нет, он не хотел быть
посмешищем даже для своего лучшего друга. Лучше уж промолчать.
     И  Вильям  решил  не  будить  матроса,  а  выбросить весь этот вздор из
головы: все это ему только почудилось.
     Но стоило только  ему  опуститься  на  свое  жесткое  ложе,  как  опять
послышался  тот  же  голос.  На  этот  раз  он звучал еще явственнее, словно
девочка говорила громче или была ближе.
     "Если это не голос маленькой девочки,--  подумал  Вильям,--  значит,  я
никогда  не  слышал,  как  щебетала  моя сестренка или болтали в детстве мои
подружки по играм. А если это голос маленькой сирены, значит,  сирены  умеют
разговаривать,  потому  что  произнесено  было не одно, а много слов подряд.
Нет, надо разбудить Бена. Это не обман слуха, не  игра  воображения.  Где-то
поблизости  разговаривает  либо  маленькая  сирена,  либо девочка. Ничего не
поделаешь, придется разбудить Бена".
     -- Бен! Бен!..
     -- А-а-а! О-о-ох! Что за шум? Никак, семь склянок?  Да  ведь  я  не  на
"собачьей вахте"[10]. А-а-а! Это ты, Вильм? Что случилось, малыш?
     -- Бен, я слышу какие-то звуки.
     -- Звуки?  Ну  и что же? Тут посреди океана всегда что-нибудь услышишь.
Мало ли здесь всякого зверья да птицы... Эх, малыш, мне снился такой хороший
сон, когда ты меня разбудил! Будто я опять на своем старом фрегате... Ну,  а
что,  собственно,  хорошего  было в моем сне? Ничего будто и не было: боцман
поднял меня со сна, разорался над ухом, чтобы  я  скорее  шел  на  вахту.  А
все-таки  на  той  вахте  было  полегче, чем на теперешней. Так ты говоришь,
будто что-то слышал, а?
     -- Я слышал голос. Во всяком случае, мне показалось, что это -- голос.
     -- Голос? Человеческий голос?
     -- Да, по-моему, это был голос девочки.
     -- Голос девочки? Ты что, малыш, рехнулся? Ну-ка, подвинься ближе.  Дай
мне взглянуть на тебя.
     -- Совсем  я  не  рехнулся,  Бен.  Я  действительно слышал человеческий
голос. Дважды слышал. Первый раз я подумал, что ошибся.  Но  сейчас  услышал
второй раз, и я...
     -- Если  бы тут не водились буревестники, чайки, я не знал бы, что тебе
и ответить. Они ведь кричат да плачут в точности  как  малые  дети.  Это  их
голоса  ты  и  слышал.  Тут  их  полным-полно, да и сирен тоже. Сам подумай,
откуда тут взяться девочке? Ну, мужчине -- это еще куда ни шло, и то...
     Матрос не договорил и, вздрогнув, весь  выпрямился  и  стал  напряженно
прислушиваться. Сквозь ветер, сквозь шум воды к ним донесся голос мужчины.
     -- Мы пропали, Вильм! -- прошептал он, уже больше не слушая.--Это голос
Легро!  Самого  главного  из  этих  кровожадных  людоедов  на большом плоту.
Значит, большой плот где-то здесь близко. А мы-то думали,  что  навсегда  от
них избавились! Приготовься, друг! Пришел, видно, наш смертный час...

Глава XVI. ЕЩЕ ЛЮДИ, ЗАТЕРЯННЫЕ В ОКЕАНЕ

     Если  бы  все эти события происходили днем, а не ночью, Брас и его юный
товарищ не испугались бы так  незнакомого  голоса,  доносившегося  к  ним  с
ветром.  При  свете  дня они разглядели бы много такого, что не только бы не
ужаснуло их, а, наоборот, заставило бы приблизиться.
     А несло к ним сейчас вовсе не большой плот  и  услышали  они  не  голос
Легро  или  кого-нибудь  из  его гнусных спутников, о которых они с перепугу
прежде всего подумали...
     Если бы их глаза могли проникнуть сквозь  глубокую  темноту,  окутавшую
океан, они бы увидели множество вещей, носившихся, подобно им самим, по воле
ветра  или  волн.  Они заметили бы обгорелые бревна, обломки рей с остатками
снастей и парусов, бочки и  бочонки,  почти  затонувшие  от  тяжести  своего
содержимого.  И  чего  только  не  было  среди этих вещей! Доски упаковочных
ящиков, вдребезги разлетевшихся, словно от страшного взрыва, каютная мебель,
всевозможные плошки, миски, клетки-курятники, весла, гандшпуги и  еще  много
всякой  всячины.  Все это носилось, покачиваясь на волнах, гонимое туда-сюда
ветром.
     Многие вещи плыли, сбившись в кучу, а многие рассеялись  по  океану  на
целую  милю кругом. И если бы сейчас было светло, матрос с юнгой, увидев эти
вещи, повсюду пестревшие на гладкой поверхности океана, сразу  узнали  бы  в
них остатки сгоревшей "Пандоры", с которой они едва спаслись.
     А  как  бы  им  пригодились  многие  из  этих  вещей!  Выловив  их, они
перестроили бы свой шаткий плот, сделали бы его надежнее, крепче. Плот  явно
в  этом  нуждался: он с трудом выдерживал тяжесть двоих людей и, уж конечно,
развалился бы при первом же натиске шторма.  Кроме  того,  среди  всех  этих
блуждающих  в  океане  предметов  они  увидели бы один, совсем не похожий на
остальные, которому они бы сильно удивились и обрадовались.
     Это был плот, немногим больше того,  на  котором  они  плыли  сами,  но
построенный   совсем   по-иному.   Несколько   полусожженных  досок,  диван,
бамбуковое кресло и еще какая-то легкая мебель--все это было кое-как связано
вместе веревками. Плот этот был неуклюжий и, пожалуй, еще менее подходил для
плавания по Атлантическому океану, чем тот, на котором находились Бен Брас с
Вильямом.  Но  он  выгодно  отличался  от   их   плота.   Его   мореходность
обеспечивалась  одним приспособлением, до которого не додумался или не успел
додуматься матрос. Со всех сторон  к  нему  были  подвязаны  пустые,  плотно
закупоренные  бочки,  благодаря  которым  он  мог  плыть, выдерживая на себе
тяжесть примерно тонны  в  две.  Кроме  того,  за  плотом  на  буксире  плыл
небольшой бочонок, привязанный к плоту явно не для того, чтобы увеличить его
плавучесть: бочонок, наполовину погруженный в воду, был не пустой.
     Конечно,  все  эти  вещи, случайно или по прихоти волн, могли сбиться в
кучу и плыть вместе. Но не мог же плот связаться сам собой.  Ясно,  что  это
было  сделано руками человека. И действительно, на плоту, окруженном со всех
сторон бочками, сидел сам строитель  этого  странного  сооружения.  Это  был
человек   примечательный,   он   привлек   бы  внимание  каждого  при  любых
обстоятельствах -- чистокровный негр с  лоснившейся,  как  эбеновое  дерево,
кожей,  с крупным, почти квадратным черепом, покрытым низкой шапкой курчавых
волос, да таких густых, что, казалось, это не волосы, а плотно  свалявшаяся,
словно приросшая к голове шерсть. Большие, сильно оттопыренные уши, широкий,
как  говорится, до самых ушей, рот с толстыми, выпяченными губами напоминали
гориллу или шимпанзе.
     И все же, несмотря на довольно безобразные черты, лицо негра  вовсе  не
было  отталкивающим  или даже неприятным. В обычное время улыбка, сверкающие
белые зубы и ярко-красные губы делали  его  лицо  даже  привлекательным.  Во
всяком случае, это говорило о том, что негр -- человек неплохой и добрый.
     Но  сейчас,  когда  он сидел на своем оригинальном плоту и глядел через
фальшборт из бочек, он не улыбался; наоборот, лицо  у  него  было  хмурое  и
озабоченное.
     В этом не было ничего удивительного, потому что негр был не один: с ним
на плоту находилась девочка на вид лет восьми-десяти.
     Она  сидела,  слегка  съежившись,  словно в испуге, пристально глядя на
своего черного спутника и только иногда безучастно переводя взгляд на темную
поверхность океана. На лице этого совсем юного существа было столько  грусти
и отчаяния, что видно было: она потеряла всякую надежду на спасение.
     Хотя  она  не  была  негритянкой, ее нельзя было назвать и белой. У нее
была оливкового цвета кожа, но вьющиеся волосы, падавшие на  плечи  длинными
локонами,  и  румянец  на щеках говорили о том, что в ней больше кавказской,
чем негритянской крови.
     Тот, кто побывал на западном берегу Африки, увидев  девочку,  сразу  бы
догадался по типу ее лица, что она происходит из той смешанной расы, которая
возникла  в  результате  долгого  общения  между португальцами-колонистами и
чернокожими туземцами.

Глава XVII. КАК СНЕЖОК СПАССЯ С НЕВОЛЬНИЧЬЕГО СУДНА

     Читатель, вероятно, догадался, что негр и девочка, как  и  Бен  Брас  с
Вильямом,  тоже  являются  жертвами  крушения невольничьего судна "Пандора".
Поэтому мы расскажем лишь, кто были эти новые лица и как им удалось спастись
от страшного жребия, от которого  не  спасся  ни  один  из  черных  на  этом
невольничьем судне.
     Негр,  хотя  и  был  чернее многих из его злосчастных соплеменников, не
входил в их число и не был на этом судне "грузом".  Он  был  членом  команды
"Пандоры"   и   служил   на  ней  коком[11].  Этого  полновластного  хозяина
камбуза[12], словно  в  насмешку,  звали  на  судне  Снежком.  Африканец  по
происхождению,  он  родился  свободным,  но был продан в рабство. Затем, уже
снова обретя свободу, он перебывал коком или стюардом[13] на многих кораблях
и не раз плавал вокруг света, избороздив чуть не все моря и  океаны  земного
шара.
     По натуре своей неплохой человек, он все же не совестился наниматься на
невольничьи  суда  и  не  гнушался  их команд, только бы ему платили хорошее
жалованье и не скупились на запасы из корабельных кладовых.  А  так  как  на
судах,  занятых  перевозкой негров-рабов, были щедры на этот счет, то Снежок
часто на них и служил. Правда, с такой гнусной  компанией,  как  команда  на
"Пандоре", Снежок столкнулся впервые и, надо отдать ему справедливость, стал
откровенно  ею  тяготиться  еще  задолго  до  страшной гибели "Пандоры". Его
желание убраться с корабля было почти таким же горячим, как и у Бена Браса с
юнгой.
     Однако он не рискнул бежать, когда они стояли у берегов Африки, так как
хорошо знал, что там его поймают и снова продадут в рабство, от которого ему
много лет уже как удалось освободиться.
     Нельзя сказать, чтобы Снежок отличался безукоризненной нравственностью,
но все же одной добродетелью он был наделен с избытком --  способностью  всю
жизнь  чувствовать благодарность к тому, кто сделал ему добро. Не обладай он
этой добродетелью, он был бы сейчас один на плоту и не тревожился при  мысли
о  безвыходности положения. Но именно оттого, что он умел сильно чувствовать
благодарность, мысль о судьбе этой девочки, спасения которой  он  жаждал  не
меньше, чем собственного, нестерпимо мучила его.
     В  чем же была причина такой самоотверженной заботливости? Ведь девочка
не была ему дочерью. Цвет кожи, черты лица говорили о том, что между  нею  и
ее черным покровителем не может существовать близкое родство.
     И   в  самом  деле,  никакого  родства  между  ними  не  было.  Девочка
приходилась дочерью человеку, который стал его злейшим врагом, продав его  в
рабство.  Но этот же человек впоследствии выкупил Снежка и этим на всю жизнь
завоевал его благодарность.
     Человек этот был  прежде  владельцем  торговой  фактории  на  побережье
Африки.   Последние   же   несколько  лет  он  жил  в  столице  Бразилии,  в
Рио-де-Жанейро. Вот почему его дочка, родившаяся в Африке еще до его отъезда
оттуда,  оказалась  в   качестве   пассажирки   на   борту   "Пандоры"   под
покровительством Снежка. Она плыла к отцу, в его новую резиденцию на западе.
     И  как  добросовестно  негр  выполнял свой долг ее защитника! Когда все
покинули горящее судно и палуба уже пылала, верный негр сквозь дым и  пламя,
с  риском  для собственной жизни, спустился вниз в каюту, где девочка крепко
спала, не подозревая об опасности, поднял ее и  вместе  со  своей  ношей  на
руках выбросился через окошко кормовой каюты в океан.
     Плавал  Снежок  превосходно.  Благодаря своей громадной физической силе
он, и обремененный таким грузом, мог некоторое время продержаться на воде.
     К счастью, ему попалась снасть шлюпбалки, с  помощью  которой  спускали
гичку, и, сунув ногу в петлю на конце ее, он полустоял, полуплыл в воде.
     В  эту  самую  минуту  раздался  взрыв, и судно с грохотом развалилось.
Океан сразу же был усеян обломками дерева, бочками,  бочонками,  матросскими
вещевыми  сундуками,  каютной  мебелью  и  тому  подобными  вещами.  Выловив
кое-какие из них, Снежок соорудил нечто вроде плота и провел на нем вместе с
ребенком остаток ночи. Утром, как только забрезжило, Снежок с ужасом увидел,
что они с маленькой Лали совершенно одни и что его несчастных  соплеменников
на воде уже нет и в помине.
     Вывезенные  из  глубины  Африканского  материка,  из  тех мест, где нет
больших озер и рек, немногие из них умели плавать, и они, конечно, сразу  же
пошли  ко  дну.  Остальных  разорвали  акулы  -- их очень много в этой части
океана. И когда солнце поднялось над водой, осветив место,  где  разыгралась
эта  трагедия,  Снежок  с ужасом убедился, что среди всего этого безбрежного
океана не осталось ни одной ж