судьба, которую  готовили  ему  два  притаившихся  у  мачты
матроса.
     -- Вот  здорово  спит!  -- шепнул один из них на ухо другому.--Слышишь,
как храпит? Черт побери! Чисто боров!
     -- Да, спит, хоть из пушки стреляй! -- подтвердил другой.
     -- Это хорошо! -- тихонько сказал первый матрос, многозначительно пожав
плечами.-- Если обладим дельце как следует, ему  уж  тогда  не  очухаться...
Верно говорю, парень?
     -- Как скажешь, так и сделаю, -- заявил другой. -- Да что нужно-то?
     -- Главное  --  без  шума.  Стукни  разок  -- и готово! Только это надо
умеючи. Пырнешь его ножом прямехонько в сердце--он и не шевельнется. Сам  не
заметит,  как очутится на том свете. Даже зависть берет, как подумаю, что он
так легко отделается от всей этой чепухи!
     -- Как бы шуму-то не вышло!
     -- Да это легче легкого  --  не  труднее,  чем  бултыхнуться  за  борт.
Кто-нибудь из нас зажмет ему рот, ну а другой... понял теперь?
     Какое  ужасное  злодеяние  должен  совершить  другой, матрос не решился
сказать даже по секрету, шепотом!
     -- Ну, а если даже все сойдет гладко,  --  возразил  его  сообщник,  --
завтра  что будет? Пожалуй, сразу догадаются, чьих рук это дело. Обязательно
скажут на нас, на тебя-то уж, как пить дать, после вчерашнего... Об этом  ты
не подумал?
     -- Как бы не так! Я все обмозговал.
     -- Ну и что?
     -- Прежде  всего дадим им пожевать, небось не станут тогда разбираться.
А там если и заварится каша, наши-то куда сильнее.  Эх,  будь  что  будет!..
Лучше сразу в гроб улечься, чем каждый день умирать понемножку!
     -- Что правда, то правда.
     -- Да  ты не трусь! Из-за них в беду не попадем. Я кое-что надумал, как
их провести. Устроим так, будто он сам на себя руки наложил, -- и все тут!
     -- Да что ты говоришь!
     -- Ну и непонятливый же ты! Туману тебе, что ли, в башку  напущено!  Не
знаешь  разве  --  у  ирландца  нож  есть, да еще какой острый! Уж кому-кому
знать, как не мне. Что ж, разве его стащить нельзя? Вот нож  и  найдут  там,
где  полагается: будет торчать в ране, от которой ирландец окачурится. Понял
теперь?
     -- Понял, понял!
     -- Первое дело -- надо нож стянуть. Иди-ка лучше ты. Я не решусь. А  ну
как  он  сам  проснется? Сразу смекнет, зачем я тут около него верчусь. А ты
себе пройдешь мимо как ни в чем не бывало.  Попытка  не  пытка  --  худа  не
будет.
     -- Что  ж,  попробую подцепить, -- ответил другой. -- Давай сейчас, что
ли?
     -- Чем скорее, тем лучше. Нож добудем, а там  уж  что-нибудь  надумаем.
Достань, ежели сумеешь.
     Проговорив  это,  матрос  остался  на  месте. Другой поднялся на ноги и
пошел прочь от мачты, по-видимому, без всякой цели. Однако путь этот  привел
его  к  пустой  бочке  из-под  рома,  туда,  где  лежал  спящий ирландец, не
слышавший его приближения.

Глава LXXVIII. ПОД ПОКРОВОМ ТЬМЫ ЗЛОДЕЙСТВО СОВЕРШИЛОСЬ

     Вряд ли нужно объяснять, кто такие эти два  матроса,  тайком  строившие
злые  козни.  Первый,  конечно,  француз  Легро; другой -- его сообщник, тот
самый, который помог ему смошенничать, когда тянули жребий.
     Читатель, вероятно, уже  понял  из  беседы  этих  людей  о  дьявольском
замысле зарезать спящего О'Гормана.
     У  француза была не одна причина совершить это страшное преступление --
и каждая в  отдельности  могла  толкнуть  на  злодейство  такую  испорченную
натуру.  Он  всегда  ненавидел  ирландца, а сейчас, после всего происшедшего
днем, эта глубокая, смертельная ненависть усилилась еще больше.  Уже  одного
этого  было  достаточно,  чтобы негодяй Легро зарезал своего врага. Впрочем,
действовать  именно  так  побуждали  его  и  другие,   более   серьезные   и
обоснованные соображения. Как известно, матросы в конце концов договорились,
чтобы с первыми же лучами зари прерванный поединок был завершен. Легро знал,
что следующий акт этой кровавой драмы будет последним, и, судя по только что
разыгравшейся  сцене,  смертельно  боялся  развязки. Еще прежде, чем занавес
упал после первого действия, он понял, что мог  лишиться  жизни;  и  теперь,
чувствуя  себя  слабее  противника,  страшно  трусил  при  мысли о последней
схватке.
     Чтобы  избежать  ее,  он  готов  был  на  все,  на  любую   низость   и
преступление, даже на такое коварное убийство.
     Легро  знал,  что,  если  он  хочет  добиться удачи и уничтожить врага,
необходимо, чтобы никто из матросов не стал свидетелем  преступления:  тогда
против убийцы не будет прямых улик и суда товарищей бояться нечего.
     Вопрос только в том, удастся ли совершить злодейство под покровом ночи,
в полной тишине. Впрочем, вскоре это должно решиться.
     Хитрость, задуманная Легро, едва ли имела бы успех в другой обстановке.
Зарезать   несчастного   его  собственным  ножом,  чтобы  создать  видимость
самоубийства, -- уж слишком все  это  белыми  нитками  шито!  Но  Легро  был
уверен,  что  здесь,  на  плоту,  следствие  не  будет производиться по всей
строгости закона. Вероятно, матросы поведут дело об  убитом  без  соблюдения
каких бы то ни было формальностей.
     Во  всяком  случае,  так  для  него  куда  меньше  риска,  чем во время
поединка, который, по всей  вероятности,  завершится  для  него  смертельным
исходом.
     Он  больше  не  колебался  в  решении совершить это злое дело. И с этой
целью он сделал первый шаг: послал своего сообщника похитить нож.
     Кража удалась вполне.
     Добравшись до бочки из-под рома, негодяй молча присел; несколько  минут
он оставался там, потом встал и направился обратно к мачте. Как ни была ночь
темна,  Легро  все  же  заметил: что-то блеснуло в руке у сообщника. Француз
знал, что это то самое оружие, которого он так страстно домогался.
     Да, спящего предательски обезоружили.
     И вот оба матроса стоят друг против друга; и за этот  краткий  миг  нож
был тайком передан сообщником настоящему убийце.
     Затем  оба  с  внешне  беззаботным видом еще некоторое время оставались
около мачты, будто разговаривая о самых будничных  делах.  Однако,  беседуя,
они  как  бы  нечаянно  слегка  передвинулись  с места -- чуть-чуть, так что
трудно было бы заметить даже при дневном свете. Еще и  еще  несколько  таких
еле  уловимых  движений,  перемежающихся  короткими  паузами,  --  и вот уже
заговорщики незаметно очутились у самой бочки. Один из них  присел  тут  же,
рядом;  другой, обойдя кругом, вскоре последовал примеру товарища и уселся с
противоположной стороны.
     До сих пор в поведении обоих матросов не было  ничего  особенного,  что
могло  бы  привлечь  внимание  их  спутников  на  плоту.  Даже если бы кто и
проснулся, сплошной  мрак,  скрывавший  движения  заговорщиков,  помешал  бы
понять в чем дело.
     Никто не видел, как убийцы сели рядом со своей спящей жертвой; никто не
заметил,  как оба сразу, протянув руки, склонились над ирландцем. Один душил
его, накинув на лицо одеяло, другой,  ударив  в  грудь  сверкающим  клинком,
пронзил сердце.
     Мгновение  --  и  оба  кончили свое подлое дело. В этом кромешном мраке
некому было глядеть на убийство, кроме самих злодеев. Некому  было  услышать
глухой  крик,  заклокотавший  в горле умирающего, а если бы кто и уловил, то
ему померещилось бы, что это вскрикнул сосед, которого мучит кошмар.
     Убийцы, сами ужаснувшись тому, что сделали, дрожа, прокрались обратно к
мачте.
     Жертва их осталась распростертой недвижно, с лицом,  обращенным  вверх,
на том же месте, где ее застигли убийцы.
     Всякий,  кто  склонился бы сейчас над лежащим матросом, подумал, что он
все еще спит.
     Увы, это был сон смерти!

Глава LXXIX. КОГДА ПОГАС СВЕТ

     Мы покинули команду "Катамарана" в самом разгаре хлопот, когда  они  на
спине у кашалота занимались копчением акульего мяса.
     Катамаранцам  хотелось  иметь столько провизии, чтобы ее хватило на все
путешествие -- хотя бы на скудном пайке --  в  другой  конец  Атлантического
океана.
     Чтобы  сделать  такой  запас,  им  пришлось проработать не только целый
день, но несколько часов и  ночью.  Все  это  время  они  поддерживали  ярко
пылавший  огонь,  подбавляя  свежего  спермацета в самодельный очаг, который
соорудили на спине у морского великана.  Топлива  жалеть  нечего:  его  было
столько,  что можно было бы жарить бифштексы из акулы все двенадцать месяцев
в году.
     Но оказалось, что китовый жир не может гореть без фитиля, а так как они
слишком дорожили своим запасным канатом, чтобы расщипать его весь на  паклю,
то по необходимости им пришлось экономить.
     Решив,   что  акульего  мяса  про  запас  нажарено  недостаточно,  наши
скитальцы собирались на следующий день снова приняться за стряпню.  А  чтобы
не жечь фитиль зря, прежде чем уйти спать, они погасили огонь.
     Причем  потушили  его  довольно  оригинальным  способом:  зачерпнув  из
спермацетового "мешка" кашалота побольше жидкости, вылили  ее  всю  в  очаг.
Огонь ярко вспыхнул напоследок и сразу угас, оставив их в полной темноте.
     Впрочем,  они  без  труда  добрались  к  себе  на  плот, где собирались
провести остаток ночи. За последние дни они столько раз проделали этот  путь
-- с   кашалота   на  "Катамаран"  и  обратно,  что  теперь  могли  свободно
подниматься и спускаться и с завязанными глазами. Да, в сущности, и  сейчас,
в  этот последний ночной переход, они чувствовали себя так, словно на глазах
у них лежит повязка, -- такая непроницаемая, сплошная тьма окружала  убитого
кита.
     Пробравшись  ощупью по скользкой спине кашалота, они спустились вниз по
канату, привязанному  к  громадному  грудному  плавнику;  поужинали  порцией
горячего жаркого, которое догадались захватить с собой, и, запив его глотком
разбавленного канарского, улеглись спать.
     Чувствуя себя более спокойными за будущее, чем все последнее время, они
вскоре  заснули.  И  вокруг  кашалота  и "Катамарана", сливавшихся во тьме в
какую-то черную плавучую массу, наступила глубокая тишина.
     В этот самый момент менее  чем  в  десяти  милях  отсюда  разыгрывалась
далеко  не столь мирная сцена. Читатель уже, наверно, догадался, какой огонь
увидели матросы  с  большого  плота,  приняв  его  в  своем  воображении  за
камбузную  плиту;  в  действительности это был спермацетовый очаг на спине у
кита.
     Когда свет погас, началась шумная ссора, достигшая апогея как раз в  то
время,   когда   команда   "Катамарана"   ужинала   акульими  бифштексами  и
прихлебывала винцо.
     Уже давно катамаранцы погрузились  в  сладкий  сон,  позабыв  обо  всех
окружающих опасностях, а на большом плоту еще долго тянулись раздоры.
     Все  четверо катамаранцев крепко проспали остаток ночи. Как ни странно,
но, ошвартовавшись около громадины-кита, они чувствовали себя надежнее,  чем
если  бы  их  крошечное,  утлое  суденышко  одиноко носилось посреди океана.
Правда, безопасность эта существовала только в их воображении, и все-таки на
душе у них стало как-то спокойнее.
     Светало, а они все еще спали. Наступил час рассвета, но все кругом было
окутано густой пеленой. Туман был  такой  плотный  и  непроницаемый,  что  с
"Катамарана"  не  видно  было китовой туши, хотя их отделяло всего несколько
футов.
     Первым зашевелился Бен Брас. Снежок никогда не был ранней  пташкой,  и,
если бы только позволили обстоятельства или ему вздумалось пренебречь своими
обязанностями,  он охотно провалялся бы до полудня. Но Бен знал, что впереди
еще много дела и нельзя терять время  попусту.  "Капитан"  "Катамарана"  уже
отказался  от  всякой надежды на возвращение китобойца. Итак, чем скорее они
закончат все приготовления и смогут выйти из дрейфа, чтобы  продолжить  свой
прерванный  рейс на запад, тем больше у них шансов в конце концов достигнуть
земли.
     Бен бесцеремонно растолкал Снежка. Пока он будил его, проснулись  также
Вильям  и  Лали,  так  что  теперь  вся команда была уже на ногах и в полной
боевой готовности.
     В качестве утренней трапезы  был  сервирован  на  скорую  руку  завтрак
по-матросски.  После  этого  Снежок  и моряк вместе с юнгой вскарабкались на
спину кашалота, чтобы вновь приняться за  прерванную  стряпню;  а  Лали,  по
обыкновению, осталась сторожить "Катамаран".

Глава LXXX. ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ ЗВУКИ

     Бывший  кок  повел  за собой своих помощников на самый верх туши. Но не
сразу удалось ему разыскать свою кухню. Немало времени шарил он  ручищей  по
осклизлой коже кита, покуда наконец не нащупал край ямы.
     Остальные подоспели, когда он вставлял новый кусок фитиля. Живо запылал
яркий  огонь,  и  зашипела первая порция акульих бифштексов, подвешенных над
пламенем.
     Теперь оставалось только ждать, пока все куски поджарятся.
     Не требовалось даже поливать  их  собственным  соком,  достаточно  было
только  время  от  времени  поворачивать  и  слегка  передвигать куски рыбы,
насаженные на гарпун вместо вертела  так,  чтобы  каждый  ломоть  надлежащим
образом подрумянился над огнем.
     Эти  несложные  кулинарные  операции  лишь  изредка  требовали внимания
повара. Как только Снежок увидел,  что  его  "кухонная  плита"  работает  на
полный   ход,  он  примостился  подле  на  корточках  --  наш  повар  всегда
предпочитал сидячее положение стоячему. Товарищи его оставались на ногах.
     Не прошло и пяти минут, как вдруг негр вскочил так стремительно, словно
кто-нибудь дал ему сзади пинка.
     В то же мгновение у него вырвался крик: "Бог ты мой!"
     -- Что случилось, Снежок? -- спросил Брас.
     -- Ш-ш-ш! Неужели не слыхали?
     -- Да нет же,-- ответил матрос.
     Юнга тоже подтвердил, что ничего не слышал.
     -- Ну, а я слышал.
     -- А что ж такое?
     -- Сам не знаю.
     -- Да это, верно, зашипели акульи бифштексы или, может, птица  пискнула
в воздухе.
     -- Ну  нет,  не  то  и  не  другое.  Ш-ш!  Масса  Брас, знаете, что мне
показалось? Совсем особенные звуки --  будто  самые  настоящие  человеческие
голоса. Тихо, помолчите минутку! Авось опять услышим!
     Как  ни  мало  поверили  Снежку  его  спутники,  пришлось повиноваться.
Пожалуй, они и не обратили бы особенного внимания на его слова, если  бы  не
знали,  что  негр от природы был одарен исключительно острым слухом. Об этой
способности можно было судить  по  его  большим,  прекрасно  развитым  ушам.
Впрочем, это и без того было известно нашим скитальцам, так как и раньше они
не  раз  убеждались в его чудесном даре. Поэтому они, последовав его совету,
замолчали и стали внимательно прислушиваться.
     В это мгновение, к удивлению Бена Браса и Вильяма,  а  также  и  самого
негра, снизу донесся тоненький голосок Лали.
     -- Снежок!   --   позвала   девочка,  обращаясь  к  своему  постоянному
покровителю.--Я слышу, как люди разговаривают. Вон там, на воде. А ты  разве
не слышишь?
     -- Ш-ш-ш,  маленькая!  --  хрипло  зашептал  негр, наклонившись вниз, к
Лали. -- Тихо, милочка, не  болтай  чепухи!  Смотри  же  ни  словечка,  будь
славной девочкой!..
     Ребенок, напуганный этим градом посыпавшихся предостережений, замолчал.
Снежок  сделал  знак  товарищам  соблюдать  тишину  и  снова стал напряженно
вслушиваться.
     Это  лишнее  свидетельство  убедило  Бена  Браса  и  юнгу,   что   негр
действительно слышал нечто большее, чем шипение акульего жаркого; без лишних
слов они последовали его примеру и стали прислушиваться.
     Ждать пришлось недолго.
     Они  и  сами  услышали звуки, которые никак нельзя было спутать с шумом
океана. То были голоса людей.
     Голоса раздавались издали, хотя, возможно, были ближе, чем казалось.
     Виною тому был густой туман, который, как  известно,  заглушает  всякий
шум.
     Впрочем,  расстояние,  будь  оно  далеким или близким, все сокращалось.
Прислушиваясь, катамаранцы уже через несколько минут  убедились,  что  люди,
произносившие эти звуки, эти слова, приближались к кашалотовой туше.
     Как  же  они  двигаются сюда? Ведь не пешком же по воде? Значит, они на
борту корабля?
     Вопросы эти волновали наших путешественников. О, если бы  только  можно
было получить благоприятный ответ! Тогда и они, в свою очередь, закричали бы
"ура".  И в надежде на ответный отклик сквозь мрачную сень тумана понесся бы
морской привет: "Эй, на корабле, эй!"
     Но  почему  же  его  не  слышно?  Почему  люди  с  "Катамарана"  стоят,
прислушиваясь  к  этим голосам, и не подают сигнал, а в их взглядах читается
скорее страх, нежели радость избавления?
     Впрочем, достаточно нескольких слов, вырвавшихся у  Бена  Браса,  чтобы
объяснить и это молчание и недовольство, читающееся на их лицах.
     -- Проклятие! Это большой плот!

Глава LXXXI. НЕПРИЯТНЫЕ ДОГАДКИ

     -- Проклятие! Это большой плот!
     Что  за  странные  речи  ведет  матрос  и почему так зловеще звучит его
голос? Откуда эти злые предчувствия? Почему это суденышко, которое они зовут
"большой плот", внушает такой страх всей команде "Катамарана"?
     Ну, что касается Бена Браса и  юнги  Вильяма,  здесь  все  ясно.  Пусть
читатель припомнит, как встревожились они сначала, услыхав точно так же, как
сейчас,   во   мраке   ночи,   голоса   Снежка   и  крошки  Лали;  с  какими
предосторожностями, с какой опаской они долго  не  решались  приблизиться  к
негру,  спрятавшемуся  за  бочками. Вспомним, почему они были так настороже:
юнгу терзал настоящий ужас перед этой шайкой людоедов, которая не задумается
его сожрать, а великодушный его защитник опасался стать жертвой их мести.
     Все эти страхи еще не были позабыты и ожили с  новой  силой  при  одной
только мысли: а может, большой плот близко?
     Снежку  незачем  было  бы  так бояться матросов с "Пандоры", если бы не
припомнилось ему кое-что. Как раз перед самым взрывом на невольничьем  судне
он  понял  по  злобному обхождению капитана и его помощника, что они считают
виновником катастрофы именно его. Негр знал, что это справедливо, и в то  же
время  имел  все  основания  полагать,  что  и  остальные  матросы отнюдь не
заблуждаются на этот счет. Больше он с ними после этого не встречался, --  и
к счастью для него, так как иначе они наверняка выместили бы на нем всю свою
безудержную  ярость. У Снежка хватило ума это понять. И вот почему он так же
сильно, как Бен Брас и юнга, жаждал избежать дальнейших встреч с  затерянным
в океане экипажем погибшего корабля.
     Маленькой же Лали нечего было особенно бояться. Но она испугалась, видя
страх своих спутников.
     -- Большой  плот... -- проговорил Снежок, машинально повторяя последние
слова матроса. -- Неужели это он, масса Брас?
     -- Разрази меня гром! Не знаю, что и думать. Снежок... Если только  это
он...
     -- А  вдруг  он,  что тогда? -- спросил негр, видя, что Брас неожиданно
остановился и не договорил.
     -- Ну тогда нам  несдобровать,  попадем  в  переделку!  Навряд  ли  они
разжились  где-нибудь  провизией  с тех пор, как мы дали от них тягу! Чудно,
право,  как  это  они  выжили,  если  только  это  действительно  матросы  с
"Пандоры".  Может, им, как и нам, удалось раздобыть мяса акулы, а может, они
ели...
     Тут матрос внезапно оборвал речь, взглянув на Вильяма. Видно,  то,  что
он хотел сказать, не годилось для ушей подростка.
     Впрочем,  Снежок  отлично  его  понял и в знак согласия глубокомысленно
покачал головой.
     -- Опять же, насчет воды, -- продолжал матрос. -- В ту пору у  них  еще
оставалось  немножко,  ну  а  сейчас  наверняка  вся  вышла. Зато рому у них
было--море разливанное! Да это и к худшему, отсюда и пошли все беды. Правда,
во время дождя они могли набрать воду в рубашки или в  брезент,  как  и  мы.
Только где уж им--не такие они люди, чтобы об этом позаботиться, когда рядом
стоит  вот  эдакая  бочища с ромом! Ну, а сейчас, я думаю, если у них и было
чего пожрать--ты меня понимаешь, Снежок,--то уж  воды  ни  капли!  Подыхают,
поди, от жажды. А раз так...
     -- ...а  раз  так,  значит,  они  отберут  у  нас  всю  воду,  какой мы
запаслись. Тут нам и крышка!
     -- Это-то