ьне.  Их  тревожило  другое:  не было очага для варки пищи.
Маленький жестяной котелок, в котором наши скитальцы готовили накануне  свое
единственное  блюдо,  не годится для грандиозного пиршества, затеваемого ими
сейчас. В крайнем случае, конечно, можно пустить  в  ход  и  его,  но  тогда
потребуется  много времени и терпения. А время слишком дорого, чтобы тратить
его попусту; что же до терпения, то вряд ли можно  ожидать  его  в  подобных
условиях.
     Конечно,  очаг  им крайне необходим. Но на "Катамаране" нет ничего, что
могло бы его заменить. А если  развести  на  плоту  такой  огонь,  какой  им
хочется,   без  настоящего  очага,  это  далеко  небезопасно,  и  все  может
окончиться большим пожаром.
     Эта мысль не приходила им на ум до тех пор, пока они не наготовили  для
обжарки бифштексов из акульего мяса.
     Теперь они серьезно призадумались, но выхода из положения, по-видимому,
не находилось.
     Что делать, как соорудить кухонную плиту?
     Снежок  вздохнул  при мысли о своем камбузе с целым арсеналом горшков и
сковородок; особенно вспоминался ему громадный медный котел, в  котором  он,
бывало, наваривал целые горы мяса, море разливанное горохового супа.
     Но  не  таков  был  Снежок,  чтобы  предаваться праздным сожалениям, по
крайней мере, надолго. Правда, приверженцы "науки" и пустые болтуны пытаются
утверждать, что его расе присуще отсутствие высокого интеллекта,  хотя  сами
они  куда  бездарнее  представителей  этой расы. Снежок же был одарен редкой
изобретательностью, особенно во  всем,  что  касалось  кухни  и  кулинарного
искусства.  Не  прошло  и десяти минут, как возник вопрос о печи, а негр уже
предложил свой план, который мог бы конкурировать с любым из патентов, столь
широковещательно разрекламированных  торговцами  скобяным  товаром,  но  при
первой  же  проверке  далеко  не  оправдывающих ожиданий. Этот план оказался
подходящим для обстановки, в которой находился изобретатель, и, по-видимому,
в данных условиях это был единственно возможный проект.
     Не в пример другим изобретателям, Снежок тотчас же объявил свою идею во
всеуслышание.
     -- А зачем это нам? -- воскликнул он, как только его  осенила  догадка.
-- К чему нам котел?
     -- Да  ведь  иначе нельзя, Снежок, -- отозвался матрос, выжидающе глядя
на собеседника.
     -- Отчего бы не развести огонь здесь?
     Беседа происходила на спине у кита, на том месте, где  убивали  акул  и
разрубали их на части.
     -- Здесь?  --  все  еще  недоумевая,  повторил  матрос. -- Да что толку
разводить огонь, раз у нас все равно нет посуды: ни котла, ни сковороды...
     -- Да ну ее совсем, эту посуду, обойдемся и без нее! -- ответил  бывший
повар.-- Погодите, масса Брас, вот я покажу вам, как смастерить такой котел,
что   чудо!   Туда   можно   будет   собрать   весь   жир   из  туши  нашего
старичины-кашалота, как вы его зовете.
     -- Ну-ка, друг, расскажи в чем дело.
     -- Сейчас. Давайте сюда топор, и я вам все покажу.
     Бен дал Снежку топор, и  негр  выполнил  свое  обещание.  Он  энергично
принялся  за  работу  над  тушей  и  несколькими  ударами хорошо отточенного
инструмента прорубил в жировом слое большую полость.
     -- Ну, масса Брас, -- воскликнул он, кончив работу  и  торжествующе,  с
видом  победителя,  размахивая  топором,  -- что вы на это скажете?! Вот вам
жаровня! Разве не войдет туда весь жир, столько, сколько нам вздумается? Как
прикажете рыть яму -- шире, глубже, как вам угодно? Хотите  --  живо  сделаю
глубокую, как колодец, и широкую, как колея от фургона? Ну что, масса Брас?
     -- Браво, молодец, Снежок! У тебя, дружище, мозги здорово работают, что
там ни  толкуй  о  вашем брате эти горе-философы! Я вот белый, а мне в жизни
такая выдумка на ум не взбредет. Лучшего очага нам и не требуется. Живо  лей
сюда спермацет, бросай паклю и поджигай! И сразу же давай стряпать.
     Яма,  прорубленная Снежком в кашалотовой туше, тотчас же была наполнена
жиром из спермацетового "мешка".
     Затем они набросали туда паклю, полученную из рассученного каната.
     Сверху, над ямой, путешественники устроили специальное  приспособление,
напоминающее  колодезный  журавль.  С  одной  стороны подставили гандшпуг, с
другой-- весло. Сам "журавль" был сделан из длинной железной стрелы гарпуна,
найденного в туше кашалота.
     На него, как на вертел, плотно нанизали ломти акульего мяса.
     Когда все было налажено, снизу подняли наверх светильню, и  фитиль  был
зажжен.
     Просмоленная  пакля  вспыхнула  моментально,  словно  трут.  Вскоре над
спиной у кашалота на несколько футов вверх взвилось яркое  пламя.  Бифштексы
аппетитно  шипели  и  румянились  над  огнем,  обещая  в  недалеком  будущем
поджариться в самую меру.
     Посторонний зритель, наблюдая пламя издали, с моря, и не разобравшись в
чем дело, мог бы подумать, что кашалот в огне.

Глава LXVI. БОЛЬШОЙ ПЛОТ

     В то время как все птицы и рыбы в океане  дивились  такому  невиданному
зрелищу--пылающему  костру на спине у кашалота -- милях в двадцати отсюда им
бы представилась совсем иная картина.
     Если  сценка,  разыгравшаяся  на  кашалоте,  носила  скорее  комический
характер, то здесь происходила подлинная трагедия, трагедия жизни и смерти.
     Эстрадой  для  нее  служила  площадка,  грубо  сколоченная  из  досок и
корабельных брусьев,--короче говоря, плот. Действующие лица были мужчины  --
только   мужчины.   Правда,  чтобы  признать  их  человеческими  существами,
требовалось  известное  усилие  воображения,  да  еще  знакомство   с   теми
обстоятельствами,  которые  привели  их  сюда.  Человек  посторонний, помня,
какими они были ранее, или  взглянув  на  верно  изображавшие  их  портреты,
пожалуй,  усомнился  бы  в  том,  что  это  люди. Да и как можно было бы его
порицать за подобную ошибку!
     Если  эти  странные  существа,  скорее  скелеты,  чем  живые  люди,  до
некоторой  степени  еще  походили  на людей, то по духовному облику они были
сущими дьяволами. Был здесь среди них даже и  не  труп,  а  голый  остов,  с
которого  начисто ободрали мясо. Окровавленные кости с сохранившимися на них
кое-где кусочками хряща свидетельствовали, что  труп  был  освежеван  совсем
недавно.  Впрочем,  скелет  был  неполный  --  некоторых  костей не хватало,
кое-какие из них валялись тут же  рядом,  на  бревнах,  а  иные  приходилось
искать в таких местах, что при одном взгляде волосы вставали дыбом.
     Самый плот представлял продолговатую площадку, футов двадцати в длину и
пятнадцати  в  ширину.  Он  был  сколочен  из обломков мачт и бревен. Сверху
устроен неровный помост  из  досок,  кусков  фальшборта,  крышек  от  люков,
каютных  дверей,  сорванных  с  петель,  планок  от  ящиков с чаем, клеток и
прочего корабельного имущества. На плоту стояла  огромная  бочка  и  два-три
небольших  бочонка.  По  краям  привязано  было  несколько  пустых бочонков,
служивших поплавками, чтобы плот  устойчивее  держался  на  воде.  В  центре
возвышалась  одинокая  мачта,  где небрежно был укреплен большой треугольный
парус--не то контрбизань, не то крюйс-брамсель.
     У  степса[19]  мачты  валялось  множество  разных   предметов:   весла,
гандшпуги,   выломанные  доски,  спутанные  обрывки  троса,  два  топора,  с
полдюжины котелков и чарочек, какие  обычно  в  ходу  у  моряков,  множество
начисто  обглоданных  позвонков  акул  и... две-три кости совсем иного рода,
подобные тем, о которых мы уже упоминали. Их форма и  размеры  не  оставляли
места сомнениям: то были берцовые кости человека.
     Среди    всего    этого    разнородного    хлама   находились   человек
двадцать-тридцать.  Одни  из  них  сидели   или   стояли,   другие   лежали,
растянувшись  во  весь рост, или бродили, пошатываясь, -- то ли под влиянием
винных паров, то ли потому, что от слабости на ногах не держались. Отнюдь не
качка была виной их странной походки.  Океан  был  совершенно  спокойным,  и
грубо сколоченный плот лежал на воде неподвижно, как колода.
     Стоило  только  посмотреть  на подножие мачты, чтобы понять в чем дело:
там стоял небольшой бочонок, издававший сильный запах рома.
     Эти живые трупы, едва державшиеся на ногах, были пьяны.
     Но  царило  здесь  не  шумное  возбуждение,   говорившее   о   недавних
излишествах, а скорее сменивший их нервный упадок сил.
     На  плоту раздавались не шутливые выкрики захмелевших собутыльников, но
бред и хихикание сумасшедших. И не мудрено: ведь некоторые из них обезумели,
допившись до белой горячки.
     Но бочонок с ромом опустел, и на плоту  не  осталось  больше  ни  капли
дьявольского зелья.
     Никто  не  обращал  внимания  на  сумасшедших.  Они  свободно  шатались
повсюду, что-то бессвязно бормоча; их речь, обильно уснащенная проклятиями и
богохульствами, изредка прерывалась воплями, взрывами дикого хохота.
     Только в тех  случаях,  когда  они  нарушали  покой  кого-нибудь  менее
"экзальтированного"   или   когда  двое  из  них  случайно  зaтeвaли  ссору,
разыгрывалась дикая сцена, в которой принимали участие все. Кончалось обычно
тем, что одного из драчунов сбрасывали в море и заставляли поплавать, покуда
ему не удавалось вскарабкаться обратно на утлый плот. Впрочем, сброшенный  в
море никогда не оставался за бортом. Как бы пьян он ни был, все же инстинкты
не  настолько отупели в нем, чтобы заставить забыть о самосохранении. В дико
блуждавшем взгляде еще теплилась искорка разума, подсказывавшего, что черные
треугольники, которые десятками мелькают вокруг плота, стремительно и  круто
рассекая  волны,  --  это  спинные  плавники  страшных акул. Достаточно было
увидеть хотя бы одну из них, чтобы привычный ужас оледенил каждого  матроса,
даже мертвецки пьяного.
     Этот "душ", сопряженный с испугом, как правило, приводил безумствующего
в сознание.  Во  всяком случае, на плоту водворялось спокойствие, до тех пор
пока вскоре не затевалась новая, еще более безобразная драка.

     Так как большой плот, где находился экипаж сгоревшего судна, давно  уже
скрылся  из  виду,  то читатель мог и позабыть о нем. Однако ни плот, ни его
команда не погибли. Уцелели, правда, не все, но большинство еще оставалось в
живых, и это были наиболее сильные, энергичные и злобные люди.
     Недоставало почти двадцати  человек.  Мы  уже  знаем,  почему  не  было
капитана  и  его пяти спутников, бежавших на гичке. Понятно также отсутствие
бывшего кока, английского матроса и юнги, а также крошки Лали.
     Но среди людей, толпившихся на нескладном плоту,  не  хватало  примерно
шести,  а  может  быть,  и  больше  человек.  Их отсутствие могло показаться
загадочным не посвященному во  все  подробности  этого  злополучного  рейса.
Правда,  обглоданный  скелет и разбросанные повсюду человеческие кости могли
бы порассказать кое-что об исчезнувших, по крайней мере тому, кто знает,  до
каких крайностей может довести свои жертвы голод.
     Пусть  же те, кого судьба хранила от подобных испытаний, прислушаются к
разговорам на плоту в этот самый момент, когда  мы  хотим  снова  продолжать
историю экипажа "Пандоры". Наше правдивое повествование объяснит ему, почему
из  тридцати с лишним матросов, первоначально составлявших команду, на плоту
осталось всего двадцать шесть человек да обглоданный скелет.

Глава LXVII. КОМАНДА ЛЮДОЕДОВ

     -- Ну! -- вскричал  чернобородый  человек,  в  чьем  истощенном  облике
нелегко  было  признать  некогда  тучного  бандита  с невольничьего корабля,
француза Легро. -- Пора опять попытать счастья. Черт побери!.. Надо  поесть,
не то мы умрем!
     А что эти люди собираются есть?
     На  плоту  решительно  не было ничего съестного, ни кусочка мяса. И так
все время, начиная с того дня, как плот отошел от горящего судна.  Небольшой
ящик с морскими сухарями -- вот и все, что матросы впопыхах успели захватить
с палубы "Пандоры".
     Каждому  на  долю  досталось  по два сухаря; нечего и говорить, что они
исчезли в течение одного дня. Правда, моряки взяли с судна вдоволь  воды  да
еще  запаслись  ею  во  время  ливня,  который пришел на помощь Бену Брасу и
Вильяму. Пока шел дождь, матросы на большом плоту тоже наполнили водой  свои
рубашки и разостланный парус.
     Но  теперь  и  эти  запасы драгоценной влаги подходили к концу. В бочке
оставалось всего по одной-две порции.
     Но как ни мучила людей жажда, голод терзал их еще сильнее.
     Что имел в виду Легро, когда сказал: "Надо  поесть"?  Разве  здесь,  на
плоту,  была  какая-нибудь  пища,  которая  помогла  бы  им  избежать  этого
страшного выбора -- "поесть или умереть"? И почему они до сих пор еще  живы?
Ведь  уже  много  дней прошло с момента, как они проглотили последнюю крошку
морского сухаря, так скупо поделенного между всеми!
     На все эти вопросы можно дать только один ответ.  Страшно  сказать  его
вслух, жутко даже подумать о нем!
     О,  этот  начисто  обглоданный скелет там, на плоту, явно принадлежащий
человеку, эти кости, разбросанные повсюду, некоторые видишь даже в  руках  у
матросов,  расправляющихся с ними самым омерзительным образом!.. Разве можно
еще усомниться в том, чем питаются эти изголодавшиеся изверги!..
     Да, именно это и еще мясо небольшой акулы, которую им удалось подманить
и убить гандшпугом, -- вот и все, что служило им пищей с того  момента,  как
они  покинули "Пандору". А между тем море кругом кишело акулами. Самое малое
-- десятка два их рыскали в волнах, в поле зрения  людей  на  плоту.  Но  --
смешно  сказать!  --  так  пугливы  были эти чудовища, что не представлялось
случая поймать их: ни одна не решалась подплыть поближе. Любые ухищрения  не
имели  успеха.  Напрасно  те  из  моряков,  кто  потрезвее,  по  целым  дням
занимались ловлей. Вот и сейчас некоторые возились с  рыболовными  снастями:
охотились  на  этих  свирепых  тварей,  забрасывая  далеко  в  воду крючки с
приманкой из... человеческого мяса!
     Все  это  они  проделывали  чисто  автоматически,  давно  убедившись  в
неосуществимости  подобных  замыслов  и  все  же упорствуя в своем отчаянии.
Акулы держались настороже. Может быть, их страшила участь  товарки,  которая
осмелилась  подплыть  слишком близко к этому диковинному суденышку, а может,
тайный инстинкт подсказывал  им,  что  рано  или  поздно  они  сами  всласть
полакомятся теми, кто сейчас так жаждет поживиться ими.
     Так  или  иначе,  акулы  не шли на приманку. И тогда голодающие матросы
стали пожирать  друг  друга  волчьими  взглядами.  Мысли  этих  людей  вновь
обратились  к чудовищному решению, которое должно было спасти их от голодной
смерти.
     И здесь, на плoту, так же как на палубе невольничьего судна, Легро  все
еще  сохранял  какую-то  роковую  власть над матросами. Бена Браса больше не
было--и некому было противиться его деспотическим наклонностям.
     Теперь Легро стал своего рода диктатором над товарищами  по  несчастью,
над этими живыми трупами.
     Все  это  время  он  в  своих  поступках  руководствовался  не  столько
честностью, сколько необходимостью удерживать подчиненных в повиновении,  не
давая  вспыхнуть  открытому мятежу. Поэтому при его правлении, хотя голодали
все, больше всего страдали слабейшие.
     Вместе с  ним  делили  власть  несколько  самых  сильных  моряков:  они
составили  личную  охрану  этого негодяя, готовые в трудный момент встать за
него горой.  За  это  они  получали  большие  порции  воды  и  лучшие  куски
омерзительной пищи.
     Такая несправедливость не раз приводила к жестоким дракам, которые едва
не кончались кровопролитием.
     И  если  бы  не  эти  редкие  взрывы  протеста,  Легро  со своей кликой
установили бы деспотический режим, который  дал  бы  им  власть  над  жизнью
слабейших.
     Дело  к  тому  и клонилось. На плоту создавалась абсолютная монархия --
монархия людоедов, где королем должен был стать сам Легро. Однако  до  этого
еще  не  дошло  --  по  крайней  мере, сейчас, когда возник вопрос о жизни и
смерти.  Как  только  появилась  необходимость  избрать  новую  жертву   для
чудовищного,  но  неизбежного  заклания,  эти  несчастные  выказали  себя  в
какой-то степени республиканцами: они потребовали кинуть  жребий,  что  было
самым беспристрастным решением.
     В  момент,  когда  дело идет о жизни и смерти, люди обычно превозмогают
свою неохоту к жеребьевке и признают ее орудием справедливости.
     Конечно, Легро со своими жестокими  телохранителями  воспротивились  бы
этому,  если  бы  чувствовали себя достаточно сильными, -- точно так же, как
противятся баллотировке другие могущественные и столь же свирепые  политики,
-- но  бандит  сомневался  в  прочности  своей  власти.  Еще  в самом начале
плавания Легро и его клика со зверской жестокостью  предложили  на  съедение
голодающим   юнгу   Вильяма,   что   было   встречено  окружающими  довольно
благосклонно. Если бы не нашелся на плоту один честный малый  --  английский
матрос,  --  юноша,  наверно,  первым  сделался  бы  жертвой  этих чудовищ в
человеческом образе. Но поскольку выбор должен был пасть на кого-либо из  их
среды  --  о,  тогда  совсем  другое  дело! У каждого нашлись свои приятели,
которые ни за что не допустили бы такого жестокого произвола. А Легро больше
всего боялся общей свалки, в которой мог поплатиться жизнью не только  любой
другой  матрос,  но  и  он сам. Еще не настал момент для чрезвычайных мер. И
всякий раз,  когда  перед  моряками  вставал  вопрос:  "Кто  следующий?"  --
приходилось прибегать к жребию.
     Вопрос  этот  поднимался  сейчас снова, уже во второй раз. Поставил его
сам Легро, выступив в качестве оратора.
     Никто не ответил согласием, но никто  и  не  возражал,  даже  знака  не
подал.   Наоборот,  казалось,  предложение  было  встречено  молчаливым,  но
безрадостным согласием, хотя  все  понимали  его  чудовищность  и  прекрасно
отдавали себе отчет в жестоких последствиях.
     Им  было  известно,  откуда  ждать  ответа. Уже дважды обращались они к
этому  страшному  оракулу,  чье  слово  должно  было   прозвучать   смертным
приговором  одному  из  них.  Дважды  признали  они  волю  рока и безропотно
подчинились ей. Предварительных приготовлений не требовалось--обо  всем  уже
давно договорились. Оставалось только бросить жребий.
     Когда  Легро  задал свой вопрос, на плоту началось движение. Можно было
подумать, что слова его выведут матросов из апатии, но этого  не  случилось.
Лишь  некоторые  обнаружили  признаки  испуга:  у них побледнели лица и губы
сделались белыми. Большая часть команды так отупела от страданий, что до них
уже не доходил весь ужас происходящего и жизнь стала им не мила.
     Впрочем, те, кто еще держался на ногах, поднялись  с  мест  и  окружили
человека, бросившего им вызов.
     В  силу  общего  молчаливого согласия Легро выступал распорядителем. Он
должен был метать банк в этой страшной  игре  жизни  и  смерти,  где  и  сам
принимал  участие.  Два-три  его соучастника встали рядом, готовясь помогать
ему, словно выполняя роль крупье[20]. Какой бы  важной  и  торжественной  ни
представлялась  жеребьевка,  все должно было разрешиться чрезвычайно просто.
Легро взял в руки продолговатый брезентовый  мешок,  по  форме  напоминающий
диванный валик; в таком мешке матросы обычно держат свой выходной костюм для
воскресных  прогулок на берегу. На дне его лежали двадцать шесть пуговиц--по
числу участников жеребьевки,--тщательно пересчитанные. Это были обыкновенные
форменные пуговицы, какие видишь на куртке матроса торгового  флота:  черные
роговые,  с  четырьмя  дырочками. Матросы еще раньше спороли их с одежды для
той же цели, что и сейчас, -- теперь они должны были послужить им  еще  раз.
Пуговицы  были так тщательно подобраны, что даже на глаз их почти невозможно
было отличить друг  от  друга.  Только  одна  резко  выделялась  среди  всех
остальных.  В  то  время  как  другие  были агатово-черными, эта ярко алела,
густо-багровая, словно замаранная кровью. Так он