лядеть
каждое их движение,  каждую  мельчайшую  подробность  --  вплоть  до  блеска
радужной оболочки их глаз.
     Наблюдавшая  за  ними  четверка  увидела, что рыбы смотрят вверх. Стали
глядеть вверх и  наши  рыболовы,  и  ничем  не  занятые  юнга  с  Лали:  все
уставились на небо. Но там не видно было ничего такого, что могло бы нагнать
страх  на  альбакоров.  "Почему же тогда они так тревожно смотрят вверх?" --
подумали юнга с Лали. Матрос тоже  недоумевал:  и  он  видел  лишь  голубое,
безоблачное небо и ничего больше.
     Только Снежок, у которого знаний океанской жизни было вдвое больше, чем
у всех  троих  вместе,  не  отвел,  как они, взгляда, а, наоборот, в течение
нескольких минут все упорнее всматривался в небо. И наконец у него  вырвался
удовлетворенный  возглас:  он  разглядел  нечто такое, чем, по его мнению, и
объяснялось странное поведение альбакоров.
     -- Фрегат!.. -- пробормотал Снежок сквозь зубы. -- Да их там два: самец
и самка, должно быть. Может быть, поэтому рыба так и перепугалась.
     -- Что? Фрегат? -- повторил матрос.
     Это было название одной из самых своеобразных, блуждающих  над  океаном
хищных  птиц.  Натуралисты обозначают их именем "пеликанус аквила", а моряки
за быстрый полет и изящное строение тела знают больше под  названием,  какое
дал ей Снежок.
     -- Да где ж ты его увидел? Где он? Никакой птицы не вижу! Где он, а?
     -- А  вот...  почти прямо над головой... Возле того облачка. Вот они --
один, а рядом другой: самец и самочка. Я ясно вижу обоих.
     -- Ну и острые глаза у тебя, Снежок! А я так никакой птицы  не  вижу...
А, вот они! Их две, верно! Правильно, дружище, ясное дело -- это фрегаты! Их
сразу  узнаешь  по крыльям: ни у одной другой птицы, что летает над океаном,
таких нет. И ни одна из них не поднимается так высоко,  как  эта.  Крылья  у
нее,  когда  она  их  распускает,  футов  двенадцати  в ширину, а отсюда они
кажутся не больше ласточкиных.  Значит,  птицы  поднялись  на  добрую  милю.
Правильно я говорю, Снежок?
     -- На  милю,  масса  Бен?  Скажите  лучше -- на две. Совсем укрылись от
ветра. И застыли на одном месте. Здорово, должно быть, спят!
     -- Спят? -- отозвался юнга. В тоне его послышалось крайнее изумление.--
Уж не хочешь ли ты сказать, Снежок, что птица может спать на лету?
     -- Эх, малыш Вильм, мало же ты знаешь о повадках птиц в здешних местах!
Может спать на лету? Конечно, они спят на лету. А иной  раз  сложат  крылья,
прижав  их  к  туловищу, и спрячут под крыло голову... Верно я говорю, масса
Бен?
     -- Не знаю, Снежок, не могу  точно  сказать,  так  оно  или  не  так,--
неуверенно  ответил  бывший  матрос  военного  фрегата.--  Я слышал об этом,
только мне кажется -- ерунда это!
     -- Вот так  сказали!--ответил  Снежок,  насмешливо  покачав  головой.--
Почему  же  ерунда? Ведь может корабль-фрегат "спать" на воде, убрав паруса?
Почему  же  фрегат-птица  не  может  спать   в   воздухе?   Что   вода   для
фрегат-корабля, то воздух для фрегат-птицы. Что ей может там помешать спать?
Разве только сильный ветер. В сильный ветер ей там, конечно, не уснуть.
     -- Вот  что, дружище...--ответил матрос. По тону его чувствовалось, что
у него нет определенного мнения на этот счет. -- Может, ты прав, а может,  и
нет.  Я не говорю, что ты врешь, и нисколечко этого не думаю. Одно знаю, что
много раз видел фрегатов, неподвижно замерших в воздухе,  вроде  как  сейчас
вот,  не  двигаясь ни в подветренную, ни в наветренную сторону. А все-таки я
не верю, что они на лету  спят.  Я  сколько  раз  видел:  они  при  этом  то
складывают  свой  похожий  на  вилку  хвост,  то раскрывают его, как портной
ножницы. И мне думается, что сна у них в это время ни  в  одном  глазу  нет.
Если  бы они спали, как же они могли бы так шевелить хвостом? Он у птиц хоть
из перьев, а все же в нем есть тяжесть. Как же фрегат им во сне ворочает?
     -- Ну, ну, масса Бен, --  сказал  негр  еще  более  покровительственным
тоном,  словно  жалея матроса за то, что он не мог выдвинуть более солидного
довода, -- а вы разве не шевелите во сне большим пальцем или ступней, а то и
всей ногой? И потом, по-вашему, выходит, что фрегат и вовсе не отдыхает,  не
спит.  Вы  же  знаете,  что  плавать он не умеет, потому что на ногах у него
совсем  малюсенькая  перепонка.  И  на  воде  он  держится  не  лучше,   чем
какая-нибудь  цесарка  или  старая  курица, привыкшая к своей навозной куче.
Ведь спать на воде для фрегата -- такое же невозможное дело, как для  нас  с
вами, масса Бен.
     -- Ладно   уж,   Снежок,--медленно,  словно  подыскивая  ответ,  сказал
матрос,-- я бы и рад с тобой согласиться: то, что  ты  говоришь,  как  будто
похоже  на  правду...  А  все-таки, хоть убей, не пойму, как так птица может
спать на лету. Да это то же самое, если бы я  поверил,  что  могу  повесить,
зацепив  за  краешек облака, свою старую брезентовую шляпу. А в то же время,
по совести сознаюсь, никак в толк не возьму, как же на  самом  деле  фрегаты
отдыхают. Разве только они каждую ночь возвращаются на берег, а поутру летят
назад.
     -- Вот так сказали, масса Брас! Да неужто вы ничего умнее не придумали?
Люди говорят,  будто  фрегат никогда не отлетает от берега дальше чем за сто
лиг. Враки! Этот негр,--ткнул себя Снежок  в  грудь,--видал  такого  старого
самца   среди   самого   Атлантического  океана  на  гораздо  более  далеком
расстоянии, чем сто лиг, от берега. Они и сейчас  на  таком  же  расстоянии.
Хорошо,  если бы это было правдой, будто фрегат никогда не залетает от земли
дальше чем на сто узлов,  тогда  бы  нам,  может,  и  удалось  его  поймать.
Господи!  Да  ведь  мы  сейчас вдвое дальше от земли, а эти вот длиннокрылые
птицы висят у нас высоко над головой  и  спят  так  же  спокойно,  как  этот
негр,--  ткнул  он опять себя в грудь,-- спал, бывало, в камбузе на старушке
"Пандоре".
     На этот раз Бену нечем было крыть. Прав ли был негр в своих доводах или
только хитроумно придал им видимость правды, но факт остается фактом. Высоко
в небе маячили два темных силуэта, ясно выделяясь на его ярко-голубом  фоне.
Хотя они висели очень высоко и явно не двигались, все же видно было, что это
живые  существа,  что  это  птицы,  и именно того особого вида, к которому и
матрос и негр при всем своем  научном  невежестве  сразу  и  безошибочно  их
отнесли.

Глава XLVIII. ФРЕГАТ

     Фрегат   ("пеликанус   аквила"),   вызвавший  на  "Катамаране"  столько
оживленных споров, во многих отношениях существенным образом  отличается  от
прочих  океанских  птиц.  Хотя  его  обычно причисляют к пеликанам, он почти
ничем не похож на эту уродливую,  неуклюжую,  напоминающую  домашнего  гуся,
птицу.
     От  большинства других птиц, промышляющих добычу, летая над океаном, он
отличается прежде всего тем, что у  него  между  пальцами  только  небольшая
плавательная перепонка, а когти на ногах такие же, как у орла или у сокола.
     Он  и  в других отношениях сильно походит на этих птиц, так что моряки,
исходя из этого сходства, не делают между ними  различия  и  попросту  зовут
фрегата  морским  соколом,  фрегат-соколом  или  фрегат-орлом. Так зовется и
крупный альбатрос, летающий в поисках добычи над океаном.
     У фрегата-самца  сплошь  черное,  как  агат,  туловище  и  только  клюв
ярко-красный,  очень  длинный,  сплюснутый  и  к концу круто загнутый книзу.
Самка вся тоже черная, только на брюшке у нее большое белое круглое пятно.
     Ноги у фрегата, по сравнению с туловищем, короткие. Пальцы, как мы  уже
говорили,  снабжены  большими  когтями,  из  которых средний покрыт чешуей и
сильно загнут крючком. Ноги у фрегата до самой ступни покрыты перьями, в чем
опять-таки проявляется его сходство с сухопутными  хищными  птицами.  У  них
имеется  еще  один  общий  и  характерный признак -- средний палец у фрегата
загнут внутрь, как бы для того, чтобы им можно  было  цепляться,  садясь  на
дерево,  что  он  и  делает,  когда прилетает на берег, где зачастую вьет на
дереве гнездо или ночует, садясь на ветку, как на насест.
     В сущности, эта птица является,  можно  сказать,  промежуточным  звеном
между   хищными  птицами,  обитающими  на  суше,  и  перепончатыми,  которые
преследуют добычу на океане.
     Возможно, что  фрегат  продолжает  линию,  начатую  рыболовом-птицей  и
морским  орлом.  Они  добывают  себе  пищу  из  воды, однако в поисках ее не
залетают далеко от берега.
     Фрегат, которого действительно можно назвать морским соколом или  орлом
за  его смелость, силу, за все качества, свойственные ему, так же как и этим
царственным птицам,--отлетает так далеко от берега, что  его  нередко  можно
увидеть над самой серединой океана.
     Удивительное свойство есть у этой птицы, которому орнитологи до сих пор
не находят  объяснения.  Дело в том, что перепонок на лапах у нее почти нет,
следовательно, плавать она не может. И правда, никто никогда не видел, чтобы
фрегат садился на воду отдыхать. Не может он держаться и на волне:  строение
ног  и  туловища  делает  это  невозможным.  Но  тогда как и где он все-таки
отдыхает, когда у него устают крылья? На  этот  вопрос  действительно  очень
нелегко ответить.
     Некоторые,  как,  например,  Бен  Брас, утверждают, будто фрегат каждую
ночь возвращается ночевать на берег. Но если вспомнить, что долететь ему  до
своего  насеста  -- значит иной раз отмахать на крыльях чуть не тысячу миль,
не говоря уже об обратном путешествии к месту его рыбной ловли,-- то  такого
рода предположение теряет всякое правдоподобие. Многие моряки придерживаются
мнения, что он спит, высоко повиснув в воздухе. Таково было и мнение Снежка.
     И  вот  это  мнение  или  предположение  --  назовите как хотите,-- над
которым Бен  Брас  посмеялся  и  слегка  даже  поиздевался,  как  над  самой
невероятной  несуразицей,  в  конце  концов, может быть, не так уж далеко от
истины. Как часто бывало, что диковинные истории, рассказанные  каким-нибудь
матросом, принимались за россказни, за самые фантастические бредни, подобно,
например, рассказу о фрегате, и подвергались осмеянию с научной точки зрения
кабинетными  учеными-натуралистами,  а  в конце концов оказывались чистейшей
правдой.
     Почему утверждение  моряков,  будто  фрегат  спит  на  лету,  не  может
оказаться  правильным?  Ведь  оно  основано на личном наблюдении, а вовсе не
является матросской выдумкой, какой ее считают умные и высоко о себе мнящие,
но часто ошибающиеся преподаватели естественных наук.
     Давайте проверим: так ли уж неправдоподобна теория моряков  насчет  сна
фрегата?
     Что  фрегат  может  отдыхать  в воздухе, не подлежит никакому сомнению.
Нередко можно наблюдать, как наблюдали  сейчас  наши  катамаранцы,  что  он,
распростерши  крылья,  неподвижно  висит  в воздухе и только чуть покачивает
своим длинным раздвоенным хвостом, временами то раскрывая его, то складывая,
по меткому выражению матроса, как портной ножницы. Это  движение,  возможно,
чисто  мышечного характера и вполне совместимо с состоянием сна или дремоты,
в котором птица находится отдыхая. Как бы там  ни  было,  она  держится,  не
меняя положения, не двигаясь с места, иногда в течение многих минут не делая
ни одного движения, а только раздвигает и сдвигает длинные, изящно изогнутые
перья своего раздвоенного хвоста.
     Рыба  спит, не делая сколько-нибудь заметных усилий, чтобы удержаться в
этом положении в воде. Почему не могут  делать  этого  в  воздухе  некоторые
птицы,   чье  тело  гораздо  легче  рыбьего,  а  костяк  снабжен  воздушными
полостями, помогающими им держаться в воздухе?
     Фрегат  редко  когда  отдыхает  в  обычном  понятии  этого  слова.  Его
ритмичный,  грациозно-легкий  полет  на  стройных при всей их огромной длине
крыльях -- распростертые, они нередко  достигают  десяти  футов--доказывает,
что  в воздухе он чувствует себя, может быть, так же покойно и легко, как на
ветке дерева. Достоверно известно,  что  он  неделями,  месяцами  подряд  не
знает,  что  значит  отдыхать  на  дереве или на каком-нибудь другом высоком
месте.
     Правда, если фрегат рыбачит вблизи берега, он обычно  на  берегу  же  и
ночует.  Если  же  он  залетает  далеко  в  море, так и проводит всю ночь на
крыльях. Фрегат не ищет отдыха,  как  это  делают  многие  другие  океанские
птицы,  вроде  его ближайшего сородича -- глупыша. Он не садится отдыхать ни
на мачту корабля, ни на какой-нибудь иной высокий шест на судне, а постоянно
носится над мачтами плывущих кораблей, словно находит в этом удовольствие, и
отрывает иной раз клювом клочки цветной материи на флагштоке.
     О фрегате, захваченном на месте преступления, когда он  занимался  этим
делом, рассказывают забавный анекдот. Матрос, который влез на верхушку мачты
и  схватил  его, был простой деревенский парень, служивший на корабле только
временно. Был он длинный и худой, как жердь. И вот команда на борту  корабля
после этого случая постоянно потешалась над ним, уверяя, что фрегат, который
привык  узнавать  матросов по выправке, ошибся, приняв новичка за шест, а не
за матроса, и пал жертвой собственной ошибки.
     Строго говоря, фрегат не рыбачит, как остальные хищные птицы на океане.
Так как он не  может  ни  плавать,  ни  нырять,  то  не  может,  конечно,  и
вылавливать  рыбу  из  воды.  Но,  в таком случае, чем же он существует? Где
находит он пропитание? Скажем коротко: он ловит добычу в воздухе и  питается
главным  образом  всякого  рода летучей рыбой и летучими каракатицами. Когда
тe, спасаясь от своих преследователей, выскакивают из воды, ища безопасности
в воздухе, фрегат подстерегает их и камнем падает сверху, хватая прежде, чем
те успевают вернуться в свою столь же опасную для  них  стихию,  из  которой
только что выпрыгнули.
     Кроме  летучек,  фрегат ловит и рыб, имеющих обыкновение выскакивать из
воды на поверхность, а иногда отнимает добычу у глупыша,  у  чайки,  морской
ласточки  и  другой  тропической  птицы,  умеющей и нырять и плавать, причем
сначала он силой заставляет их выпустить рыбу, а  затем  подхватывает  ее  в
воздухе, прежде чем та упадет обратно в воду.
     В  бурю эта своеобразная хищная птица прямо-таки благоденствует: это --
время самого обильного для  нее  лова,  так  как  она  может  хватать  рыбу,
выкинутую  бурей  прямо  на  бурлящую  волнами  поверхность воды. А когда на
океане царит полный штиль, она прибегает к другому способу: силой заставляет
птиц, выловивших рыбу из воды, отдать ей свою законную добычу. Больше  того,
она вынуждает их даже отрыгнуть уже проглоченную рыбу.
     Поразительное  мастерство  полета  не  только  дает  ей возможность без
промаха схватить выброшенный кусок -- она пускается и на такие фокусы:  если
случится,  что рыба попала в клюв не так, как ей удобно, она подбрасывает ее
в воздух, ловит снова и снова, пока не сможет проглотить.

Глава XLIX. МЕЖДУ ДВУМЯ ХИЩНИКАМИ

     Птицы, за которыми так внимательно следили катамаранцы, внезапно  вышли
из  состояния  неподвижности и, кружа в воздухе, стали по спирали спускаться
все ниже и ниже к воде.
     Вскоре они оказались так низко, что алый, выдававшийся  вперед,  как  у
пыжащегося  голубя,  зоб  у самца был уже отчетливо виден. Стройные по своим
очертаниям тела птиц  с  длинными,  серпом  изогнутыми  крыльями  и  изящным
раздвоенным хвостом четко вырисовывались на фоне небесной синевы.
     Альбакоры  совсем перестали обращать внимание на приманку, предлагаемую
им Снежком и Брасом, и  быстро  засновали  в  воде  туда  и  сюда,  пока  не
рассеялись по океану во все стороны.
     Неужели  это  страх  перед нависшими над ними фрегатами заставил их так
изменить обычную для них тактику?
     Нет, такое поведение было вызвано чем-то другим  --  не  страхом.  Они,
по-видимому,  бросились  за  чем-то,  чего ни самим им, ни нашей четверке на
плоту еще не было видно.
     Бен Брас и Снежок знали, что альбакоры подняли такую  суету  совсем  не
потому,  что  испугались  фрегатов:  им  они вовсе не были страшны. Но юнга,
который мало еще разбирался в жизни  океана,  хотя  и  заметил,  что  вид  у
альбакоров  вовсе  не испуганный, не понял, почему они вдруг так заметались,
и, показывая на птиц, которые были сейчас не выше чем в  сотне  саженей  над
поверхностью воды, обратился к старшим товарищам:
     -- Неужели такая большая рыба тоже боится фрегатов?
     -- Да  они  вовсе  не  альбакоров  высматривают,--  ответил матрос.-- И
альбакоры их не боятся. Здесь  где-то  неподалеку  другая  рыба,  только  не
видать  какая.  Не  видно ее и этим голубым красавцам. Но они ищут ее во все
глаза. Видишь, как они носятся вокруг. И уж, ясное дело, как та рыба завидит
альбакоров, так от страха и выпрыгнет разом из воды.
     -- О какой другой рыбе ты говоришь? -- спросил матроса юнга.
     -- Понятно о какой--о летучей. О той самой, что в свое время спасла нас
от голодной смерти, помнишь? Тут где-то близко целый  косяк  ее.  И  фрегаты
тоже  ее  учуяли,  вот  почему  они  и  кружат над этим местом. Они заметили
альбакоров, а так как знают, что те тоже охотятся за летучими рыбками, то  и
спустились  вниз,  чтобы  быть  поближе  к  игре.  Пока альбакоры не увидели
крылатых созданий  и  не  врезались  между  ними,  фрегату  придется  только
облизываться.  Ему  ничего  не  сделать, пока вспугнутые альбакорами рыбы не
выскочат из воды. А эти голубые красавцы все еще, кажется, их не видят,  но,
судя  по  маневрам,  помяни  мое  слово,  сейчас  заметят!.. Вот! Что я тебе
говорил, Вильм? Погляди туда. Охота началась!
     И действительно, несколько альбакоров  внезапно  повернули  в  сторону,
параллельную   курсу   "Катамарана",   и  молниеносно  пронеслись  вперед  в
прозрачной воде.
     Зрители на плоту  увидели,  как  несколько  белых  пятен  сверкнуло  на
мгновение в воздухе и тут же исчезло в воде.
     Катамаранцы  по  серебристому блеску прозрачных плавников-крыльев сразу
узнали косяк летучих рыбок; сейчас за ними охотились  самые  опасные  из  их
врагов -- альбакоры.
     Некоторые летучие рыбки так и не успели взвиться в воздух, став добычей
своих преследователей.
     Фрегаты  кружили  и над преследователями и над преследуемыми, дожидаясь
своего часа. И как только эти хорошенькие  создания  показались  над  водой,
птицы  камнем  кинулись вниз между двумя отрядами войск, каждая выбирая себе
жертву. Налет получился удачный. Катамаранцы увидели, как оба фрегата взмыли
вверх, держа в клюве по летучей рыбке.
     Однако одному фрегату показалось, должно  быть,  мало  только  схватить
рыбку  --  ему  захотелось  еще  и поиграть ею: внезапно тряхнув головой, он
подбросил свою  добычу  вверх  и  поймал  ее  на  лету,  и  так  много  раз.
Натешившись  вволю,  он,  как  только  рыбка очутилась у него опять в клюве,
проглотил ее целиком. Вместе со своими  плавниками-крыльями  она  исчезла  у
него  в глотке, куда до нее, без всякого сомнения, попадало много таких, как
она.
     Но по  одной  рыбке  фрегатам,  как  видно,  было  мало;  едва  они  их
проглотили,  как  заняли  прежнюю  позицию,  дожидаясь удобной минуты, чтобы
кинуться вниз за новой жертвой.
     И катамаранцам посчастливилось: им  привелось  наблюдать  один  из  тех
исключительно   интересных   эпизодов,  происходящих  порой  на  океане,  ту
маленькую  трагедию,  которая  часто   разыгрывается   в   природе,   причем
действующими  в  ней  лицами  стали  три  сотворенные ею существа, и все три
совершенно разные.
     Фрегат, высматривая новую добычу, наметил себе в жертву  летучую  рыбку
прямо  под собой, которая случайно оказалась совсем одна. Потому ли, что она
плавала или летала хуже своих товарок, но она отбилась от всей стаи.
     Но больше она не мешкала, и вполне понятно почему: за нею следом мчался
вовсю альбакор фута в три длиной. И альбакор и летучая рыбка пустили  в  ход
всю  силу  мышц,  заключенную  в их плавниках: одна, чтобы удрать, а другая,
чтобы помеша