и» не расспрашивал.
   — Но где же французы? — спросил я, помолчав.
   — Удрали, капитан! — отвечал Чэйн.
   — Удрали?
   — Удрали, капитан! Как он говорит, так и есть, — подтвердил Линкольн.
   — Удрали? Что вы хотите этим сказать?
   — Дезертировали, капитан...
   — Почем вы знаете?
   — Да ведь здесь их нет.
   — На всем острове?
   — Мы обыскали все кусты.
   — Но о каких французах вы говорите? Что за французы?
   — Дюброск и тот малый, что всегда был с ним.
   — Вы уверены, что они пропали совсем?
   —  Мы  обыскали  все  закоулки,  капитан!  Гравениц  видел,  как  Дюброск
пробирался со своим ружьем в  лес.  Потом  мы  скоро  услышали  выстрел,  но
думали, что это пустяки. Утром же  один  солдат  нашел  на  земле  испанское
сомбреро, а Чэйн узнал, что пуля пробила палатку майора Твинга. А  там,  где
вы лежали, мы нашли вот эту штуку.
   И Линкольн показал мне мексиканскую саблю — мачете.
   — Ах, вот как!..
   — Вот и всё, капитан! Только я думаю, на острове были мексиканцы,  и  эти
французы удрали с ними...
   Когда Линкольн ушел, я принялся обдумывать всю эту таинственную  историю.
Память моя понемногу  прояснялась,  и  вскоре  все  события  прошедшей  ночи
связались у меня в общую цепь. Пуля, которая чуть не убила меня в палатке  у
Твинга; челнок; французские слова, которые я услышал  перед  тем,  как  удар
поразил  меня;  самое  восклицание  «удар  за  удар»  —  все   говорило   за
предположение Линкольна.
   Это Дюброск стрелял в палатку, это он ударил меня по голове!
   Но кто же была женщина, умолявшая его пощадить меня? Мысли мои  вернулись
к юноше, убежавшему вместе с Дюброском. Этого юношу  я  часто  видел  в  его
обществе. Между ними чувствовалась какая-то связь; юноша  казался  преданным
рабом сильного и гордого креола. Неужели же он был женщиной?..
   Я вспомнил, что меня всегда удивляли  его  тонкие  черты,  нежный  голос,
маленькие руки. В его повадке были и другие особенности,  всегда  казавшиеся
мне странными. Когда Дюброска не было, юноша  часто  взглядывал  на  меня  с
каким-то непонятным выражением. Мне  вспомнилось  и  многое  другое,  прежде
казавшееся неважным. Все, что я мог припомнить, убеждало меня, что юный друг
Дюброска и женщина, чей голос я слышал в лесу, — одно  лицо.  И  я  невольно
улыбнулся своему ночному приключению...
   Через несколько дней  мои  силы  вполне  восстановились.  Рана  оказалась
неглубокой: фуражка ослабила удар, а оружие француза было очень тупо...
 
   Глава VI
   ДЕСАНТ
 
   В начале марта полки, обучавшиеся на Лобосе, были вновь посажены на  суда
и отвезены в гавань Антон-Лисардо. Там уже стоял на якоре американский флот,
а через несколько дней к нему присоединилось свыше ста транспортных судов.
   На этом почти необитаемом побережье нет ни городов, ни  деревень.  Кругом
расстилается бесконечная  пустыня  песчаных  холмов,  косматых  от  перистой
листвы пальм.
   Мы не решались высадиться  на  берег,  хотя  гладкий  белый  песок  очень
соблазнял нас.  За  прибрежными  холмами  скрывался  сильный  неприятельский
корпус, и время от времени на берегу показывались конные патрули.
   Я не мог не воображать себе тех чувств, которые  должны  были  испытывать
местные жители, глядя на наш флот. Для этого заброшенного побережья  зрелище
маневрирующего флота было непривычно и вряд ли  особенно  приятно.  Ведь  за
темными досками корабельных кузовов скрывались вооруженные враги.  Крестьяне
должны были смотреть на наши «дубовые чудовища» с таким же ужасом,  с  каким
мы созерцали змею.
   Десант был назначен на 9 марта. Нам предстояло высадиться против  острова
Сакрифисиос, в пункте, недосягаемом для пушек Вера-Круца.
   Настало утро 9 марта, яркое, веселое и прекрасное, какое бывает  во  сне.
Легкий тропический бриз чуть колыхал море, но, как ни слаб был этот ветерок,
для нас он был попутным.
   С самого раннего утра на боевых судах началось необычайное движение.
   Еще до восхода солнца большие гребные  баркасы  были  сняты  с  якорей  и
привязаны крепкими канатами к кораблям и пароходам.
   Приближался момент десанта. Грозовая туча, нависшая над берегами Мексики,
готова была разразиться над обреченной страной, но куда ударит первый  гром?
Этого мексиканцы не знали. Они готовились встретить нас в соседней бухте.
   Черный цилиндр трубы задымился, и густое, темное облако поползло по воде.
Только что распущенные паруса свисали с рей. Полотнища, уже освобожденные от
линьков, еще не были повернуты к  ветру,  и  он  не  наполнял  их,  округляя
поверхность.
   На палубах стояли солдаты; одни из  них  были  уже  совершенно  готовы  и
прочищали шомполами ружейные дула, другие еще застегивали свои  белые  пояса
или наполняли лядунки.
   Офицеры, при шпагах, прохаживались по начищенным  шканцам,  собирались  в
группы, о чем-то переговаривались или жадно следили за маневрами кораблей.
   Шум все возрастал. Глубокие голоса матросов, скрип  кабестанов,  щелканье
железных зубцов, крики у брашпилей, лязг тяжелых  якорных  цепей,  звено  за
звеном продиравшихся сквозь ржавое кольцо, — все эти звуки говорили  о  том,
что предстоят какие-то события.
   И вот раздался резкий треск барабана. Другой барабан ответил ему, третий,
четвертый, — и вскоре барабанный бой слился в  общий  оглушительный  грохот.
Потом со всех сторон  понеслись  командные  возгласы,  на  палубах  началась
беготня, и потоки людей, одетых в синее, спустились  по  темным  корабельным
бортам и влились в баркасы. В одно мгновение баркасы  нагрузились,  и  вновь
наступила  тишина.  В  напряженном  ожидании  все  взгляды   устремились   к
небольшому   черному   пароходу,    над    которым    развевался    штандарт
главнокомандующего.
   Вдруг от его кормы отделился клуб дыма;  рванулась  горизонтальная  струя
пламени; и пушечный выстрел потряс всю окрестность. Не успело еще  умолкнуть
эхо, как по всему  флоту  пронеслось  оглушительное  «ура»,  и  все  корабли
одновременно сорвались с  якорей  и  полетели  по  волнам.  Они  мчались  на
северо-запад, к острову Сакрифисиос!
   Вперед и вперед стремились корабли,  разрезая  прозрачные  воды  твердыми
килями; впереди шли пароходы, взбивая синие волны в молочную пену и таща  по
своим  клокочущим  следам  нагруженные  людьми  баркасы.  Трещали  барабаны,
завывали трубы, и эхо на  берегу  подхватывало  громовые  клики  матросов  и
солдат.
   Неприятель был готов к бою. Его легкая кавалерия  мчалась  по  берегу  во
весь опор. Пикинеры в пестрых  мундирах,  с  флажками  на  длинных  древках,
выезжали из-за  холмов.  Легкая  артиллерия  неслась  по  голым  откосам  на
взмыленных крупных конях, бешено скатываясь в глубокие овраги, давя и  ломая
кактусы крутящимися  колесами.  «Скорей,  скорей!»  —  кричали  офицеры.  Но
напрасно погоняли мексиканцы коней, напрасно они до крови всаживали шпоры  в
их дымящиеся бока! Силы природы были против них и помогали их врагам...
   Земля и вода затрудняли движение мексиканцев, вода и воздух  были  нашими
союзниками. Мексиканцы увязали в горячем  и  рыхлом  песке  или  в  болотах,
простирающихся по берегам Мандинги и Меделлина, а  между  тем  пар  и  ветер
стрелою несли нас по волнам. На берегу били тревогу.  По  улицам  Вера-Круца
скакали всадники. Барабан гремел на главной площади, и его бесконечная дробь
разносилась по всем кварталам.
   С Сан-Хуана, с Сант-Яго, с Консепсиона взлетали сигнальные ракеты.
   Тысячи темных силуэтов толпились на городских крышах и крепостных  валах;
тысячи побледневших губ с ужасом шептали: «Идут! Идут!»
   Но никто еще не знал,  куда  мы  ударим,  в  каком  пункте  ждать  нашего
десанта.
   Мексиканцы думали,  что  мы  собираемся  бомбардировать  мощную  крепость
Сан-Хуана, и рассчитывали, что скоро все эти быстроходные вражеские  корабли
будут разнесены в щепы и потоплены ее грозными пушками.
   Флот уже почти приблизился к берегу на пушечный выстрел; черные  плавучие
дома бесстрашно неслись по волнам к крепости. Любопытная толпа сгущалась  на
валах. Артиллеристы Сант-Яго молча стояли у пушек, ожидая сигнала. Уже пахло
серой от горящих фитилей, и сухой порох  на  полках  подстрекал  к  веселому
буйству бомбардировки, как вдруг по всем стенам и батареям разнесся короткий
громкий крик, крик бешенства, разочарования и отчаяния.
   Передовой корабль неожиданно свернул с пути; опытный рулевой  резко  взял
влево, и паруса понеслись под прикрытие Сакрифисиоса.
   Туда же свернул и второй корабль, и третий, и  четвертый.  Не  успел  еще
неприятель оправиться от изумления,  как  весь  флот  уже  подплыл  к  этому
островку на пушечный выстрел.
   Лишь теперь поняли мексиканцы наш маневр. Каковы же будут его результаты?
Огромные корабли, только что мчавшиеся навстречу гибели, недосягаемы  теперь
для пушек и уже собирались со всей  быстротой  военной  дисциплины  высадить
армию на беззащитный берег. Напрасно  боевые  рожки  торопили  кавалеристов;
напрасно  с  громом  мчались  по  улицам  тяжелые  орудия.  И  кавалерия,  и
артиллерия не могли не опоздать.
   А между тем флот с плеском,  скрипом  и  стуком  стал  на  якоря.  Паруса
повисли на реях, матросы кинулись по баркасам  и,  смешавшись  с  солдатами,
схватились за весла.
   В каждом баркасе гребцами управлял морской офицер. Момент — и весла сразу
ударили по воде.
   Баркасы сомкнулись и, двигаясь эшелонами, выстроились в линию.
   Легкие военные корабли встали по бокам этой линии, чтобы прикрыть  десант
перекрестным огнем. Неприятель еще не появлялся, и все взоры  с  напряженным
ожиданием обращались к берегу. Бьющиеся сердца нетерпеливо ждали сигнала...
   Наконец с корабля главнокомандующего грянул пушечный выстрел, и в  ту  же
секунду тысячи весел ударили по воде и  вновь  поднялись,  взбивая  широкими
лопастями кипящую пену. Сотня баркасов кинулась вперед.  Мощный  удар  весел
повторился, и флотилия развила  новую  скорость.  Началась  бешеная  военная
гонка.
   Вперед, вперед,  с  быстротою  ветра  неслись  мы  по  синим  волнам,  по
белоснежному прибою.
   Берег был уже близок. Офицеры вскочили на ноги и обнажили шпаги;  солдаты
— кто сидя, кто согнувшись — сжимали в руках ружья. И вот заскрипели кили по
каменистому дну, и по данному знаку тысячи людей  одним  скоком  кинулись  в
воду и бешено устремились к берегу  сквозь  прибой.  Тысячи  солдат  бежали,
высоко поднимая над  водой  пороховницы.  Сверкали  шпаги,  блестели  штыки,
развевались знамена — и под сверкающими шпагами, под блестящими штыками, под
развевающимися знаменами темная масса людей выкатилась на берег.
   Тогда раздалось  громкое,  долгое  «ура».  Оно  гремело  по  всей  линии,
вырываясь из пяти тысяч глоток,  и  десять  тысяч  голосов  отвечали  ему  с
кораблей. Оно разносилось по берегу и отражалось от далеких бастионов.
   Знаменосец бросился вперед, взбежал на крутой песчаный  холм  и  водрузил
знамя па его серебристой вершине.
   И когда забилось на ветру это боевое  знамя,  новое  оглушительное  «ура»
пронеслось по всему фронту. Сотни ответных флагов взвились на мачтах  флота.
Боевые корабли  салютовали  из  всех  пушек,  и  орудия  Сан-Хуана,  впервые
пробудившись от своей летаргии, грянули во всю силу.
   Когда наша колонна двинулась в глубь страны, солнце уже заходило.
   Пройдя немного по оврагам, разделявшим холмы, мы стали на ночь  привалом.
Наш левый фланг оставался на берегу.
   Мы ночевали без палаток и спали при оружии. Лежали мы на мягком песке,  а
под голову подкладывали свои патронные сумки...
 
   Глава VII
   ВЕРА-КРУЦ
 
   Вера-Круц — укрепленный город. Крепостная стена с батареями окружает  его
со всех сторон. С суши в город входят через трое ворот,  а  с  моря  —  мимо
великолепного мола, далеко вдающегося  в  воды  залива.  Мол  этот  выстроен
недавно, по последнему слову техники. Когда солнце садится за  мексиканскими
Кордильерами, а с залива дует мягкий ветерок, на нем постоянно прогуливаются
черноглазые  жительницы  Вера-Круца  и  их  бледные,   смуглые   поклонники.
Коммерческая жизнь на молу очень слаба.
   Город стоит на самом берегу  моря.  Во  время  прилива  оно  омывает  его
укрепления, и многие из домов выходят прямо на воду. От стен почти  со  всех
сторон  начинаются  песчаные  равнины,  которые  на  расстоянии   нескольких
километров превращаются в  характерные  для  всего  Мексиканского  побережья
серебристые песчаные холмы. Во время приливов,  как  и  во  время  северного
ветра, море заливает равнину, и Вера-Круц становится почти полным  островом.
Но с одной его стороны, именно с южной, представляется совсем иная  картина.
Здесь мы находим кое-какую растительность — редкие и низкие деревья и кусты,
—  вдали  виднеется  лес,  за  городской  стеной  есть   несколько   зданий,
железнодорожная станция,  водопровод,  кладбище.  Тут  же  лениво  протекает
речка, окруженная болотами и стоячими прудами.
   Прямо напротив города стоит на  коралловом  рифе  знаменитая  крепость  —
замок Сан-Хуан де Уллоа. Она отстоит от мола примерно на тысячу метров, и на
одном из ее углов возвышается маяк. Стены ее, вместе с рифом, на котором они
построены (Гальега), защищают от северного ветра порт Вера-Круц, который,  в
сущности говоря, следовало бы  назвать  гаванью.  Под  прикрытием  Сан-Хуана
покоятся на якоре коммерческие суда. Но здесь их всегда бывает немного.
   Второй сильный форт, Консепсион, стоит на берегу у северного угла города,
а третий, Сант-Яго, защищает его  с  юга.  С  тыла  город  прикрыт  круговым
бастионом с тяжелыми орудиями, держащими под обстрелом всю равнину до  самых
холмов.
   Будем ли мы смотреть на Вера-Круц с моря или с уходящих  в  глубь  страны
песчаных холмов, он представляет собою  очень  красивое  зрелище.  Массивные
соборы,   высокие   колокольни,   крыши   с   башенками,   полумавританская,
полусовременная архитектура, отсутствие разбросанных предместий, разбивающих
впечатление, — все это придает Вера-Круцу своеобразную и резкую  красоту.  В
самом деле, когда смотришь на  всю  эту  массу  разнообразных  архитектурных
стилей, стиснутых темной стеной из лавы  в  плотное  единство,  то  невольно
кажется,  будто  все  это  нарочно  расположено  даровитым  строителем   для
художественного эффекта.
   С рассветом 10-го числа наша армия двинулась вперед по песчаным холмам  и
оврагам. Полк за полком, дивизия за дивизией разворачивались  мы,  охватывая
город кольцом с неправильными уступами. Стрелковые  части  и  легкая  пехота
теснили  неприятеля  по  всему  фронту  и  гнали  его  сквозь  темные   чащи
чапарралей.  Колонна  упорно  продолжала  свой  сложный  путь,  извиваясь  в
глубоких оврагах и перекидываясь через белые холмы, словно  блестящая  змея.
Она уже давно подошла к городу на полет ядра, но скрывалась за высотами. Как
только какой-нибудь полк попадал в промежуток между холмами или взбирался на
гребень, батареи Сант-Яго открывали по нему пальбу. Беспрерывный треск ружей
и карабинов показывал, что в авангарде было весьма жарко. Арсенал  был  взят
приступом, и на развалинах монастыря  Малибран  взвился  американский  флаг.
11-го числа мы перешли Орисавскую дорогу и сбили с  соседних  холмов  легкие
части неприятеля. Они мрачно отступили под прикрытие своих тяжелых орудий  и
скрылись за стенами города.
   К утру 12-го числа окружение города закончилось.  Мы  охватили  Вера-Круц
полным полукругом. Правое крыло нашей линии разбило палатки напротив острова
Сакрифисиос, левое же упиралось в поселок Вергара, в пяти  милях  к  северу.
Круг завершался морем, где против Вера-Круца стояли темные вражеские суда.
   С каждым часом диаметр круга уменьшался. Кольцо осады все  стягивалось  и
стягивалось вокруг обреченного города, пока, наконец, американские пикеты не
появились  на  самых  ближних  холмах,  находившихся  под  обстрелом   пушек
Сант-Яго, Консепсиона и Уллоа.
   Между крепостными стенами и осаждавшими лежала совершенно ровная песчаная
равнина, всего в два километра шириной.
   12-го числа, после вечерней зари, я с компанией других офицеров, поднялся
на высокий холм, вокруг которого извивалась дорога на Орисаву.
   С этого холма был виден весь Вера-Круц.
   Мы  с  трудом  взобрались  по  мягкому,  вязкому  песку  на   вершину   и
остановились на нависающем краю холма.
   В первый момент никто из нас не мог произнести ни слова. Мы только ахали,
любуясь изумительной картиной. Ночь была лунная и достаточно светлая,  чтобы
мы могли во всех подробностях разглядеть вид, расстилавшийся перед нами, как
на карте. Под нами, так близко, что до него, казалось,  можно  было  достать
рукой, поднимался над белой равниной  город  Вера-Круц,  резко  ограниченный
темно-синим фоном моря.
   Синие башни и ярко раскрашенные соборы, готические шпили  и  мавританские
минареты производили впечатление глубокой древности; на зубчатых  брустверах
кое-где росли, питаясь случайной землей, одинокие пальмы и тамаринды,  и  их
бахромчатая листва придавала городу живописный южный характер.
   Над старинными серыми стенами  поднимались  шпили  и  купола,  увенчанные
развевающимися полотнищами: рядом с орлами  ацтеков  плескались  консульские
флаги Франции, Испании и Англии.
   А дальше синие воды залива тихонько бились  об  укрепления  Сан-Хуана,  и
сверкающие огни крепости играли на гребнях прибоя.
   С юга был виден остров Сакрифисиос и наши темные корабли,  мирно  спавшие
под прикрытием его кораллового рифа.
   От крепостных стен, опоясывавших город полосой серого камня, и до  нашего
холма простирались ровные пески, а направо и  налево,  от  Пуенте-Хорнос  до
Вергары, сплошной темной линией тянулась цепь холмов, на которых, по  колено
увязая в песках, стояли американские передовые пикеты.
   То была захватывающая картина! Мы все еще молча любовались ею, когда луна
вдруг зашла за тучу, и городские огни, до тех пор бледневшие при  ее  лучах,
сразу ярко засверкали по стенам.
   На улицах раздавались звуки военных рожков... Время от времени мы слышали
крик часового: «Cenlilnela alerte!» (Слушай!)  или  грозное:  «Quien  viva?»
(Кто идет?)
   А потом до нас  вдруг  донеслись  звуки  музыки  и  женские  голоса.  Нам
казалось, что  мы  слышим  шелест  шелковых  платьев  и  легкий  шорох  ног,
вальсирующих по зеркальному полу...
   Мы с завистью глядели на осажденный город. Многим из  нас  в  эту  минуту
хотелось сейчас же броситься на приступ...
   Но вот с бруствера Пуэрто-Нуэво сверкнула горизонтальная полоса огня.
   — Берегись! — крикнул Твинг и сейчас же бросился за  гребень  холма,  лег
ничком и прижался к земле всем своим маленьким жилистым телом.
   Многие из нас последовали его примеру, но не успели еще мы все лечь,  как
ядро с воем пролетело  мимо  нас.  То  был  выстрел  двадцатичетырехфунтовой
пушки!..
   Ядро ударилось в вершину в нескольких ядрах от нашей группы  и  рикошетом
отскочило на соседний холм...
   — Попробуй еще раз! — закричал кто-то.
   — Проиграл малый бутылку шампанского, — сказал Твинг.
   — Скорее он выпил ее заранее, а то бы он прицелился  вернее,  —  возразил
другой офицер.
   — Шампанское! — сказал Клейли. — И устрицы! Подумать только.
   — Придержите язык, Клейли, или, клянусь честью,  я  сейчас  же  пойду  на
город приступом!..
   Это произнес Геннесси,  чье  воображение  не  выдержало  контраста  между
шампанским с устрицами и свининой с песочной пылью, которую мы  глотали  уже
несколько дней, заедая сухарями.
   — Опять! — крикнул Твинг, завидев новую вспышку огня.
   — Честное слово, граната!  —  воскликнул  Геннесси.  —  Дайте  ей  сперва
упасть, а то как бы она не попала в вас, — продолжал он, видя, что некоторые
офицеры уже ложатся.
   Провизжал снаряд. Искорка оторвалась от него  и  прочертила  черное  небо
изящными изгибами красной линии.
   Гром выстрела донесся до нас со стен, и  в  ту  же  секунду  мы  услышали
глухой шум гранаты, зарывшейся в песок.
   Она упала рядом с часовым, стоявшим в нескольких  шагах  от  нас.  Но  он
остал