нет!  Но  эти  глаза!  А,  теперь
понял! Это она, Мария де Мерсед!»
   Я видел ее только на портрете, но сейчас узнал в ней того юношу,  который
постоянно  сопровождал  Дюброска  и  поражал  всех  нас  странностью  своего
поведения.
   Вместе с тем я вдруг понял, что это именно она утром сунула мне записку и
шепнула: «Мужайтесь!» Она  же  перерезала  веревки,  дала  мне  кинжал  и...
говорила о любви. Все, что казалось мне таинственным  и  загадочным,  теперь
сразу сделалось ясным как день. Значит, Гвадалупе и не  подозревает  о  моем
присутствии здесь!
   Эта мысль обрадовала и успокоила меня...
   Происходило какое-то объяснение... Я укрепился ногами на  большом  камне,
прижался к железной решетке и заглянул  в  самое  окно.  Дюброск  в  сильном
возбуждении шагал из угла в угол.
   — Ты, должно быть, вздумала возбудить  во  мне  ревность?  —  кричал  он,
окидывая ее злым взглядом. — Напрасно! Ревновать не в  моих  привычках!..  Я
давно знаю, что ты любишь этого проклятого  янки,  давно  заметил  все  твои
проделки. Можешь сопутствовать ему в предстоящем ему воздушном  путешествии,
я тебе не препятствую! Ревновать же мне  нечего...  Твои  прелестные  кузины
сильно подросли с тех пор, как я видел их в последний раз...
   Кровь бросилась мне в лицо.
   Мария де Мерсед вскочила с своего места, подошла к Дюброску и проговорила
вне себя:
   — О, если ты осмелишься приблизиться к ним с дурным намерением,  я  сумею
защитить их!.. Довольно одной твоей жертвы... довольно того, что ты  погубил
меня... Хотя сейчас и нет законов, но я знаю, как наказать  такого  негодяя,
как ты!..
   — Жертва! — насмешливо произнес Дюброск. — В чем же состоит твоя  жертва,
Мария? Ведь ты, конечно, говоришь о себе? Ты — супруга первого  красавца  во
всей Мексике. Разве это — жертва?
   Слово «супруга» он проговорил особенно едко.
   — Да, хорошую  комедию  ты  разыграл  с  этим  фальшивым  священником!  —
воскликнула молодая женщина. — До чего он довел меня!  Опозорил,  втоптал  в
грязь, лишил всякого человеческого достоинства... Неужели я  могла  полюбить
такого низкого негодяя?.. Нет, это была не любовь, это было лишь ослепление,
безумие!
   Последние фразы она говорила как будто самой себе.
   — Мне совершенно безразлично, любила ты меня или нет, — ответил  Дюброск,
очевидно, задетый ее словами. — Речь не о том. Любовь твоя никому не  нужна;
мне нужно, чтобы ты заставила своего богатого дядюшку признать тебя и выдать
тебе то, что старик противозаконно захватил  в  свои  цепкие  руки.  Это  ты
сделаешь завтра же!
   — Я никогда этого не сделаю!
   — Сделаешь, а не то...
   Мария круто повернулась на каблуках и пошла к двери.
   — Ну, да это мы еще успеем! — сказал Дюброск, грубо схватив ее за руку. —
Сегодня я тебя отсюда не выпущу. Я видел, что ты утром  подъезжала  к  этому
проклятому янки и что-то шептала ему. Ты, чего доброго, еще вздумаешь помочь
убежать. Нет, оставайся-ка здесь, моя милая! Утром я выпущу тебя,  чтобы  ты
могла полюбоваться, как он будет болтаться в воздухе! Ха, ха, ха!
   С этими словами креол вышел из комнаты и запер за собой дверь.
   Лицо молодой женщины выражало странную смесь  торжества  и  беспокойства.
Она подбежала к окну и прижалась к нему, стараясь проникнуть сквозь стоявший
снаружи мрак.
   Я снял с пальца ее алмазное кольцо и нацарапал на стене  слово  «Gracias!
(Благодарю!)».
   Увидав меня, она задрожала и отступила назад...
   Нельзя было более медлить: товарищи давно  уже  ворчали  на  задержку.  Я
спустился вниз, и мы поспешили дальше...
   С опушки леса еще было видно то окно,  за  которым  стояла  женщина.  Она
теперь держала в руке лампу и читала то, что я вырезал на стекле. Я  никогда
не забуду выражения ее лица!..
   Еще минуту — и мы были в чаще леса...
 
   Глава XLI
   ПРЕДИСЛОВИЕ
 
   Некоторое время я колебался,  не  зная,  на  что  решиться.  Быть  может,
Гвадалупе находилась во власти Дюброска, взятая им в плен  под  каким-нибудь
предлогом. Нам следовало попытаться спасти ее, но как это сделать? Нас  было
всего пятеро безоружных, едва живых людей — не нам было спасать других.
   Меня  утешала  мысль,  что  Мария  де  Мерсед   сумеет   защитить   своих
родственников лучше нас. Остаться было бы безумием, и я решился на  бегство.
Мы мало опасались неудачи. Рауль знал окрестности, как свои пять пальцев,  и
мы смело могли на него положиться. Мы  приостановились,  чтобы  окончательно
выбрать направление. В этот самый момент раздался протяжный звук сигнального
рожка. Вслед за тем грянул пушечный выстрел, повторенный тысячью отголосков.
   — Ого! — воскликнул Рауль. — Это означает, что наше бегство замечено.
   — Почему ты так думаешь? — спросил Линкольн.
   — Да ведь это сигнальный выстрел, которым призываются ко вниманию все  их
аванпосты,  расположенные  тут,  в  горах...  Теперь  нам   надо   держаться
настороже!
   — Этот лес слишком редок, сквозь него все видно.  Надо  выбраться  отсюда
как можно скорее, — пробормотал Линкольн.
   — Да, —  подтвердил  Рауль,  —  в  лесу  не  укрыться,  но  километрах  в
пятнадцати отсюда есть кустарник, который настолько густ,  что  в  нем  едва
можно двигаться. Если мы  доберемся  туда  до  наступления  утра,  то  будем
спасены.
   — Идем!
   Мы шли как можно осторожнее. Треск сухих ветвей, шорох раздвигаемых  нами
кустов могли выдать нас. Со всех сторон раздавались  сигналы;  слышно  было,
как с гасиенды отправились несколько отрядов в погоню за  нами.  Наконец  мы
достигли неглубокого ручья, о котором упоминал Линкольн. Мы вошли в  воду  и
пошли прямо по дну, чтобы скрыть свои следы...
   Приближался топот лошадей. Ясно слышалось бряцание оружия, и  даже  можно
было различить голоса людей, говоривших между собой.
   — Как они могли удрать? — недоумевал  один.  —  Кто  им  помог  проломить
стену? Ведь сами они не могли этого сделать...
   — Это невозможно. Кто-то помог им...
   — Это, верно, Хозе! — заговорил другой  голос.  —  И  я  уверен,  что  их
выручил великан, который удрал из ранчо. Он же убил и змею. Мы обыскали  все
норки вокруг гасиенды, но не нашли его... Наверное,  он  все  время  шел  по
нашим следам, чтоб ему провалиться!
   — А хорошо стреляет, — сказал третий. — Говорят,  его  винтовка  бьет  на
целый километр. Змее он угодил прямо между глаз. Клянусь, у  этой  змеи  был
недурной вкус, она облюбовала самую красивую дочку старого испанца. Да, если
бы не пуля этого янки...
   Больше нельзя было ничего расслышать:  гул  голосов  постепенно  замер  в
отдалении.
   — Да, если бы этот янки не вздумал стрельнуть в змею, не было бы теперь в
живых одного из вас, — пробормотал Линкольн.
   — Так это действительно вы убили змею, Линкольн? — спросил я.
   — Да, капитан, я. Не будь этой отвратительной гадины,  я  покончил  бы  с
изменником Дюброском. Только я наметился в  него,  как  вдруг  увидел  змею.
Делать нечего, пришлось потратить заряд для спасения испанки...
   — А не знаете, что сталось с Джеком? Жив он?
   — Жив  и  здоров.  Что  ему  сделается!  Я  послал  его  с  поручением  к
полковнику.
   — А! Значит, мы можем ожидать помощи из лагеря?
   — Да... но нас будут искать на ранчо, так что надо больше рассчитывать не
на эту помощь, а на Рауля.
   — Это верно. Вперед, Рауль!
   Мы двинулись дальше, соблюдая величайшую осторожность.
   Вскоре после полуночи мы достигли густого кустарника. С трудом  продолжая
подвигаться вперед,  мы  дошли  наконец  до  маленькой  прогалины,  покрытой
высокой травою; там мы легли отдохнуть. Разбитые, измученные, все мы  вскоре
уснули так, что нас не мог бы разбудить даже грохот пушек...
 
   Глава XLII
   НОВАЯ ОПАСНОСТЬ
 
   Солнце стояло высоко, когда я проснулся.  Мои  спутники  возились  вокруг
небольшого костра, для которого  Рауль  выбрал  какое-то  особое,  известное
только ему дерево, почти  не  дававшее  дыма.  Клейли  еще  спал.  На  сучке
ближайшего  дерева  висела  убитая  игуана,  напоминавшая  труп  повешенного
человека. Рауль точил нож, готовясь  снять  с  нее  шкуру.  Чэйн  поджаривал
бананы. Линкольн чистил свою винтовку.
   Игуану поджарили и разделили на пять равных частей. Голод мучил нас, и мы
ели с аппетитом.
   — Фу, какая гадость! — воскликнул Чэйн, доев последний кусок. — Не  думал
я,  когда  гулял  в  родных  лесах,  что  мне  когда-нибудь  придется  стать
каннибалом!
   — Не понравилось? — засмеялся Рауль.
   — Что-то не очень. Я предпочел бы кусочек ветчины  всему  этому  зеленому
мылу. Но все же лучше и это, чем пустое брюхо.
   — Шшшш! — остановил его Линкольн и прислушался.
   — Что такое? — спросил я.
   — Погодите, капитан, сейчас скажу...
   Он махнул нам рукой и пополз на четвереньках к  краю  прогалины.  Там  он
приложил ухо к земле, прислушался минуты с две  и  затем  разом  вскочил  на
ноги.
   — На нас выпущены ищейки!
   На его лице выражался такой испуг и такое отчаяние, что  мы  и  без  слов
догадались бы о приближении новой беды.
   Мы отошли от костра, треск которого мешал слушать, и приложились  ухом  к
земле. До нас донесся смешанный гул, который все приближался  и  рос.  Потом
стали  прорываться  какие-то  резкие,  пронзительные  крики   и   завывания.
Действительно, приближалась целая свора кровожадных испанских ищеек!
   Мы поднялись и растерянно  взглянули  друг  на  друга.  Все  наше  оружие
состояло из одной винтовки и двух ножей.
   — Что делать? — спросил я.
   Глаза всех обратились на Линкольна.
   Охотник стоял неподвижно, опираясь на ружье.
   — Далеко отсюда до воды, Рауль? — осведомился он наконец.
   — Метров двести, если идти вот по этой тропинке...
   — Ну, так надо идти по ней. Мы  перейдем  ручей  вброд,  и  тогда  собаки
потеряют след, — уверенно заявил Линкольн.
   — Да, это, по-видимому, самое лучшее, — подтвердил я.
   — Будь у каждого из нас по хорошему ружью, — заметил Чэйн, —  мы  сладили
бы с собаками...
   — Здесь, во всяком случае, оставаться не следует. Веди нас, Рауль! — И мы
углубились в чащу, предводительствуемые французом.
   Вскоре  мы  очутились  на  берегу  ручья  или,  вернее,  горного  потока,
образовавшего местами небольшие водопады. Мы перешли его вброд и направились
по противоположному берегу.
   Лай, слышавшийся очень близко, внезапно умолк.
   — Вероятно, они добежали до воды, — заметил Клейли.
   — Нет, они нашли наш бивуак и доедают игуану, — пояснил охотник.
   Через минуту поднялся опять лай и вой.
   — Потеряли след! — проговорил Линкольн.
   Мы прошли километра три совершенно спокойно, думая, что  погоня  за  нами
прекратилась, когда Линкольн,  шедший  сзади,  вдруг  бросился  на  траву  и
приложил ухо к земле. Мы все остановились как вкопанные,  тревожно  наблюдая
за охотником.
   Поднявшись опять на ноги, он крикнул, стукнув ружьем о землю:
   — Напали-таки на наш след.
   Не дожидаясь дальнейших пояснений, мы дружно  кинулись  снова  к  потоку.
Перекарабкавшись через скалу, преграждавшую нам путь, мы вошли в воду.
   Рауль, который был впереди, испустил проклятие.
   Мы скоро поняли причину его недовольства. Мы подходили к каньону. С обеих
сторон ручья поднялись отвесными стенами скалы. Сжатый ими поток  несся  так
стремительно, что при всякой попытке пуститься вплавь мы неминуемо разбились
бы о камни. Идти в обход до того места, где поток снова выходил из  каньона,
было слишком далеко. Это значило неминуемо попасться собакам.
   Мы смотрели друг на друга, как загнанные звери.
   — Попались наконец! — пробормотал Линкольн, стиснув зубы.
   — Нет еще! — воскликнул я, вглядевшись в окружающую нас местность. — Нет,
еще не совсем попались... За мной, товарищи!  Мы  дадим  тут  собакам  такой
отпор, что они долго не забудут!
   Я указал на высившуюся над нами площадку скалы.
   Линкольн одобрительно зарычал.
   — Ура! — закричал он, бросаясь вперед. — Блестящая идея, капитан! Ура! За
мной, ребята!
   Мы взобрались по уступам скалы на площадку, покрытую короткой травой,  и,
заняв позицию, приготовились к борьбе.
 
   Глава XLIII
   БИТВА С ИЩЕЙКАМИ
 
   Я взглянул вниз. Поток шумел  и  бурлил  на  глубине  семидесяти  метров,
кое-где  образуя  воронки,  в  которых  крутилась  снежно-белая  пена.  Если
сорваться, ничто не задержит падения. На гладкой стене не было  ни  деревца,
ни выступа — только острые камни и белая пена внизу.
   Лай раздавался совсем близко. Собаки напали  на  свежий  след.  Затрещали
кусты, сквозь листву сверкнули белые пятна. Вскоре  из-за  кустов  выскочило
штук двенадцать псов. Передняя, очевидно самая опытная, сразу  нашла  место,
где мы перебирались через поток. С воем бросилась она по каменным глыбам  по
нашему следу. Остальные летели за  нею,  свирепо  щелкая  зубами  и  сверкая
налитыми кровью глазами.
   Линкольн прицелился в вожака  и  выстрелил:  собака  взвыла  и  стремглав
слетела в поток, который унес ее по течению.
   — Одной гадиной меньше! — воскликнул охотник.
   Однако, пока он заряжал свой тяжелый карабин, собаки  уже  очутились  под
скалою, на которой мы стояли, и начали взбираться. Второй выстрел  Линкольна
уложил еще одну собаку, но остальные в один миг взобрались наверх и окружили
нас со всех сторон.
   Началась отчаянная битва между собаками и людьми — битва не на  живот,  а
на смерть.
   Не знаю, сколько времени продолжалось это сражение; помню только, что оно
было ужасно. Одна из собак вцепилась мне зубами в горло. Напрягая  все  свои
силы, я, в свою очередь, сдавил ей горло руками,  задушил  ее  и  швырнул  в
пропасть. Очевидно, отчаяние удесятеряет силы. Другая ищейка  чуть  было  не
столкнула меня самого в пропасть, куда я толкал ее. Наконец,  окровавленный,
обессиленный, я упал без чувств на траву.
   Очнувшись, я огляделся вокруг, стараясь понять, что со мною было.  Клейли
и Рауль лежали в таком же положении, покрытые ранами, из  которых  струилась
кровь. Чэйн и Линкольн вдвоем душили собаку, которая хрипела и отбивалась.
   — Ну-ка, голубчик Чэйн, — кричал охотник, — поднимем-ка ее... Вот  так!..
Раз, два, три. Гоп-ля!..
   Описав в воздухе дугу, собака грузно шлепнулась в поток.
   Это была последняя из ищеек осадившей нас своры...
 
   Глава XLIV
   ИНДЕЙСКАЯ ХИТРОСТЬ
 
   Со стороны покинутого нами леса послышались дикие крики. Обернувшись,  мы
увидели  выезжавших  из-за  деревьев  мексиканцев.  На  берегу  потока   они
остановились и разом испустили какой-то особенно громкий крик.
   — Рауль, не знаешь ли ты, что означает этот крик? — спросил я.
   —  Он  означает  досаду,  капитан!  Они  видят,  что  на  лошадях  нельзя
перебраться через воду: мешают камни...
   — А жаль, что нет у каждого из нас по винтовке!..
   Гверильясы сошли с лошадей,  привязали  их  к  деревьям  и  стали  пешком
перебираться через поток. Один из них, судя по мундиру и плюмажу  на  шляпе,
начальник отряда, выхватил саблю и начал  ловко  перепрыгивать  с  камня  на
камень.
   — А что, сержант, — сказал я, — нельзя ли остановить его на полпути?
   Охотник только что зарядил ружье и измерял глазами расстояние между  нами
и мексиканцем.
   — Далеконек он еще, капитан! Я дал бы свое полугодовое жалованье, если бы
мог в эту минуту заполучить в  руки  немецкое  ружье  майора  Блоссома!  Мой
карабин не бьет так далеко... Эй, ты, Чэйн, встань-ка впереди меня, чтобы он
не видал, что я делаю, а не то он нырнет в воду, как утка!
   Чэйн загородил собою Линкольна, который прицелился через его  плечо.  Тем
не менее мексиканец хорошо уловил маневр сержанта и прыгнул в воду. Но  было
поздно; выстрел уже раздался... Мексиканец раскинул руки, и  поток  завертел
его между острыми камнями. Шляпа свалилась с головы  убитого  и  поплыла  за
ним...
   Его товарищи с воплями ужаса и отчаяния кинулись назад на берег.
   — Carajo! quardaos! esta el rifle del diablo!  (Берегитесь!  Это  карабин
дьявола!) — кричал один, вообразивший, что выстрел был сделан из знаменитого
карабина майора Блоссома.
   Оказалось, что на этот  раз  старому  охотнику  удалось  уложить  Яньеса.
Ошеломленные гибелью своего предводителя, мексиканцы попрятались за камнями.
Ближайшие к нам выстрелили. Но пули либо ударялись о скалу,  либо  пролетали
над нашими головами. Клейли, Чэйн, Рауль и я, не имея огнестрельного оружия,
тоже спрятались за уступ скалы. Один Линкольн смело оставался все  время  на
виду, подзадоривая неприятеля.
   Не только мы, но и наши  враги  были  поражены  хладнокровием  и  отвагою
гиганта. Это было заметно по их восклицаниям.
   Выпустив заряд, он  преспокойно  вложил  новый  и  прицелился,  но  через
секунду опустил карабин. Затем он снова прицелился — и снова опустил ружье.
   — Трусливые гадины! — проворчал охотник. — Прячутся так, что  и  целиться
не во что...
   Действительно, как  только  он  вскидывал  ружье,  все  мексиканцы  разом
исчезали, точно проваливались сквозь землю.
   — Видно, только собаки их храбры, — продолжал он, подходя к нам.
   Среди мексиканцев началось  движение.  Половина  из  них  снова  села  на
лошадей и галопом понеслась вдоль потока,
   — Ага! — сказал Рауль. — Они хотят объехать кругом... Через  полчаса  они
будут здесь.
   «Что делать? — подумал я. — Спрятаться некуда, защиты никакой. Поблизости
нет ни леса, ни кустарника, который  мог  бы  служить  нам  хотя  бы  слабым
прикрытием... За нами тянулась широкая  равнина,  на  которой  лишь  кое-где
возвышалась одинокая пальма или жиденькая группа так  называемых  «испанских
штыков».  Милях  в  пяти  начинался  лес.  Добраться  до  него,  не   будучи
настигнутым конной погоней, было немыслимо!..»
   Если бы все гверильясы отправились в обход, мы бы, конечно, переправились
снова через реку, но так как половина их осталась, то и этого  сделать  было
нельзя. Представлялся лишь один исход — постараться попасть в лес.
   Но для этого нужно было, прежде всего, обмануть оставшихся:  в  противном
случае они все равно догнали бы нас; мы знали, что  мексиканцы  бегают,  как
зайцы. Мы вспомнили маневр, заимствованный нами у  индейцев  и  уже  не  раз
применявшийся с успехом.  Техасца  мы  не  поймали  бы  на  эту  удочку,  но
мексиканцев обмануть было легко.
   Мы легли на землю так, что неприятелю, продолжавшему в нас стрелять, были
видны одни наши фуражки. Затем  мы  стали  потихоньку  подвигаться  ползком,
высвободив головы из фуражек, которые остались на виду.
   Проползши таким образом некоторое расстояние на четвереньках, мы вскочили
и бросились бежать изо всех сил по направлению к лесу.
   Хитрость наша удалась вполне: мексиканцы  еще  долго  стреляли  по  нашим
фуражкам.
 
   Глава XLV
   УДАР МОЛНИИ
 
   На бегу мы не  раз  оборачивались  с  беспокойством,  ожидая  погони.  Мы
напрягали последние силы, а их оставалось очень немного — так  нас  измучила
борьба с собаками, истощила потеря крови.
   К довершению беды  разразилась  тропическая  гроза  с  бурей  и  страшным
ливнем. Крупный, тяжелый дождь хлестал нам в лицо,  ноги  скользили,  молнии
слепили глаза, буря валила с  ног,  не  давала  дышать.  Задыхаясь,  кашляя,
захлебываясь, шатаясь из стороны в сторону, мы  шли  вперед,  поддерживаемые
энергией отчаяния, помня, что сзади нас — смерть...
   Я и теперь не забыл этой ужасной гонки. Мне казалось, что мы  никогда  не
достигнем цели. Я могу сравнить мое состояние в те минуты лишь  с  кошмаром,
когда во сне стараешься уйти от  ужасного  чудовища  и  чувствуешь  какую-то
странную беспомощность  и  слабость.  Я  до  сих  пор  помню  все  до  самых
мельчайших подробностей. Мне часто  снится  это  бегство,  и  я  просыпаюсь,
охваченный ужасом...
   До леса оставалось всего  метров  пятьсот.  Такое  расстояние  ничего  не
значит для людей со свежими силами. Но для нас — разбитых,  измученных,  еле
двигавшихся  —  оно  казалось  неодолимым.  От  леса  нас  отделяла  прерия,
перерезанная небольшою рекою и покрытая лишь густою  травою,  без  малейшего
признака другой растительности...
   Рауль был впереди. Линкольн