заржал  и
заметался во все стороны... Падаем... падаем! Нет, мул сделал легкий  прыжок
— и поскакал по ровной горизонтальной местности... Я спасен!..
   Однако при каждом шаге мула веревки и ремни все глубже и глубже врезались
в тело... Мул снова прыгнул, и я очутился в воде по колено.
   Вдруг мул круто остановился.
   Придя немного в себя, я собрал последние силы и окликнул француза.
   — Я здесь, капитан! — ответил Рауль таким  странным  голосом,  как  будто
набрал в рот воды.
   — Ты ранен?
   — Ранен? Нет капитан!
   — Так в чем же дело?
   — А... Я хотел предупредить вас, но было уже поздно. Потом сообразил, что
животные непременно сами остановятся. Ведь они,  думаю,  чувствуют  себя  не
лучше нашего. Слышите, как они громко пьют?
   — Ах, я умираю от жажды! — вскрикнул я, услыхав, как мулы втягивали  воду
сквозь сжатые зубы.
   — Капитан, следуйте моему примеру, — продолжал говорить  Рауль  точно  из
глубины колодца.
   — Что же я должен делать?
   — Нагнитесь и пейте прямо из реки...
   Наконец-то я понял, отчего у него был такой странный голос.
   — Они не хотят дать нам  ни  одной  капли  воды,  —  значит,  надо  самим
добывать ее, капитан!
   — Но я не могу, Рауль!
   — Почему же?
   — Не могу, вот и всё...
   — До каких пор вы находитесь в воде?
   — До седла...
   — Поверните сюда, капитан, у меня глубже.
   — Как же я поверну? Мул делает, что ему угодно, и я не могу заставить его
двинуться, куда мне нужно....
   — Parbleu! Об этом я и не подумал...
   Пожелал ли мул оказать мне услугу или ему захотелось получше выкупаться —
неизвестно, но он направился в более глубокое место реки.
   Я нагнулся, и мне удалось окунуть голову  в  воду.  Я  ухитрился  сделать
несколько глотков в этом неудобном положении, но вода  заливала  мне  нос  и
уши...
   Клейли и Чэйн последовали моему примеру; ирландец ворчал  и  ругался.  По
его мнению, стыдно было заставлять честного католика пить прямо из реки, как
лошадь...
   Наконец наши мулы вышли из воды. Вдруг  кто-то  осторожно  дотронулся  до
моей руки. В тот же момент чей-то голос шепнул мне на ухо:
   — Мужайтесь, капитан!
   Я вздрогнул: неужели женский голос! Я хотел ответить что-нибудь, но в это
время маленькая, мягкая и нежная рука зажала мне рот и  что-то  всунула  мне
между зубами. Затем послышался стук копыт — таинственный всадник отъезжал от
меня галопом.
   Кто бы это мог быть? Джек? У Джека тоже  маленькие  мягкие  руки,  но  он
никак не мог попасть сюда... Но что в моих губах? Кусок бумаги, —  вероятно,
записка. Как же мне прочесть ее?
   Наши мулы опять остановились.
   — Это  развалины,  капитан!  —  проговорил  Рауль.  —  Древний  монастырь
Санта-Бернардино.
   — А как ты думаешь, зачем мы остановились тут?
   — Вероятно, на обед. Ведь утром был лишь  легкий  завтрак.  Мексиканцы  с
tierra caliente никогда не путешествуют после обеда...  Очевидно,  здесь  мы
останемся до вечера.
   — Не мешало бы и нам отдохнуть, — проговорил Клейли. — Я  бы  отдал  свое
трехмесячное жалованье за то, чтобы хоть потянуться как следует...
   — Они, наверное,  снимут  нас  с  мулов,  заботясь,  конечно,  об  отдыхе
животных, а не о нашем.
   Это последнее предположение Рауля оправдалось. Нас сняли с седел,  крепко
скрутили нам руки и бросили на какой-то  сырой  каменный  пол.  Захлопнулась
тяжелая дверь,  послышался  мерный  шаг  часового...  Мы  остались  одни.  В
сущности, положение наше не изменилось, но мы могли разговаривать  свободно,
и это казалось нам чуть ли не счастьем...
 
   Глава XXXIV
   КАК ПРОЧЕСТЬ ПИСЬМО?
 
   — Ну, что вы слышали по дороге о Дюброске? — обратился я к  товарищам.  С
момента бегства Линкольна никто ничего о нем не слышал.
   — Я думаю, капитан, — заговорил ирландец, — что он больше не доставит нам
никаких неприятностей. Сержант здорово угостил его...
   — Ну, не так-то просто убить человека одним ударом  приклада!  —  заметил
Клейли. — Меня интересует вот  что:  каким  образом  добился  он  так  скоро
положения среди мексиканцев?
   — Мне кажется, лейтенант, — ответил Рауль, — что Дюброск  бывал  здесь  и
раньше. В Вера-Круце я слышал  о  каком-то  креоле,  похитившем  девушку  из
богатой семьи и женившемся на ней. И  я  почти  уверен,  что  фамилия  этого
креола была именно Дюброск. Кроме того, я припоминаю, что  этот  парень  был
шулером или чем-то в этом роде. Разговоров об этом тогда было достаточно.
   Я с беспокойством  вслушивался  в  слова  француза.  Его  рассказ  вполне
соответствовал тому, что я знал раньше. Меня мучила мысль, что это  чудовище
может  иметь  какое-нибудь  отношение  к  Гвадалупе!..  Я  не  стал   дальше
расспрашивать Рауля: мне было слишком тяжело слушать его рассказы.
   Наш разговор был прерван скрипом двери. С наших глаз сняли повязку.  Свет
проникал в нашу камеру лишь через маленькое окошечко, но и этот  слабый  луч
света показался  нам  сиянием  полуденного  солнца!  Два  мексиканца  внесли
глиняные тарелки, наполненные бобами, и поставили на пол, рядом с нами.
   — Очень любезные джентльмены! — сказал Чэйн. — Но скажите на милость, как
мы будем поглощать наш обед?
   — Черт возьми! — воскликнул Клейли. — Они не принесли нам  ни  ножей,  ни
вилок. И, кажется, не собираются развязать нам руки...
   — Вы позволите есть нам  хотя  бы  руками?  —  спросил  Рауль  одного  из
гверильясов.
   — Нет! — ответил грубо мексиканец.
   — Что же нам делать?
   — Жрите как собаки!..
   — Благодарю вас, сэр, вы очень любезны.
   — А если не нравится, не ешьте совсем! — заключил мексиканец,  выходя  со
своим товарищем.
   Тяжелая дверь закрылась за ними.
   — Благодарю вас, джентльмены! — закричал им  вслед  Рауль.  —  Как-нибудь
обойдемся... Все же мы должны быть благодарны и за это,  —  обратился  он  к
нам. — Признаться, я не ожидал от Яньеса и такой милости.
   С этими словами Рауль подкатился к тарелке с бобами и принялся за  них  с
аппетитом.
   — Ах, проклятые! Заставить  порядочных  людей  лакать,  как  животных!  —
воскликнул Чэйн.
   Тем не менее и он последовал примеру француза.
   — А как вы, капитан? — спросил Клейли. — Надо питаться.
   — Начинайте без меня, — ответил я.
   Я решил попробовать прочитать записку.  Подкатившись  к  двери,  я  после
некоторых усилий встал на ноги. Окошечко приходилось как  раз  против  моего
подбородка. Оно было  пробито  в  толстой  двери  и,  таким  образом,  имело
довольно широкий подоконник. На  этом  подоконнике  мне  и  удалось  наконец
расстелить мою бумажку.
   — Какого черта вы там толчетесь, капитан?  —  спросил  Клейли,  удивленно
наблюдавший за моими маневрами.
   Рауль и ирландец оторвались от своих бобов.
   — Тише, продолжайте ваш обед и не мешайте мне.
   Я прочел следующее:
 
   «Сегодня ночью ваши веревки будут перерезаны, и вы  получите  возможность
бежать. Не бегите назад — именно в этом направлении вас будут  преследовать.
Кроме того, там  вы  подвергнетесь  риску  встретиться  с  другими  отрядами
гверильясов.  Берите  направление  на  Сан-Хуан  или  Манга-де-Клаво.   Ваши
передовые посты уже достигли  этой  линии.  Проводником  будет  француз,  он
хорошо знает эти места. Мужайтесь, капитан! Прощайте!
   P.S. Они ждали вас. Был послан человек предупредить вас, но  он  оказался
предателем или сбился с дороги. Прощайте, прощайте!»
 
   — Это тот самый  человек,  —  воскликнул  я  невольно,  —  которого  убил
Линкольн!
   Из предосторожности я снова схватил бумагу губами, сжевал и проглотил ее.
   «Кто же был моим спасителем? Терпение! Ночь раскроет мне эту тайну... »
 
   Глава XXXV
   КОБРА ДИ-КАПЕЛЛО
 
   До этого момента все мое внимание было поглощено запиской — я и не  думал
о том, что творилось за стенами нашей темницы. Но теперь, когда записка была
прочтена и уничтожена, мне захотелось выглянуть наружу. Я встал на цыпочки и
просунул голову в амбразуру окна.
   Солнечные лучи проникали сквозь широкие листья пальмы. Их  обвивал  дикий
виноград. Дальше сверкали белоснежные  цветы  магнолии,  ветви  померанцевых
деревьев склонялись под тяжестью золотых плодов.  Ближе  стояла  купа  пальм
коросо. Их голые стволы были обвиты лианами.  Под  пальмами  я  заметил  три
гамака. Один из них был пуст, в двух остальных  лежали  две  женщины.  Я  не
видел их лиц. Они лежали неподвижно, — вероятно, спали...
   Вдруг одна из женщин оглянулась, приподнялась в гамаке, что-то прошептала
и заснула снова. Теперь ее лицо было  обращено  ко  мне.  Я  вздрогнул.  Мое
сердце забилось. Я узнал черты Гвадалупе Розалес.
   Во сне она спустила ножку с гамака.  Маленькая  шелковая  туфля  упала  и
лежала на траве... Ее головка покоилась на шелковой подушке.  Черные  волосы
распустились...
   Мое  сердце  было  полно  самыми  противоположными   чувствами.   В   нем
смешивались удивление, радость, любовь и горечь.
   Да, горечь! Как могла она спать так спокойно и сладко, в то время как я в
нескольких шагах от нее, связанный, измученный, лежал в темнице!..
   Вдруг мое внимание привлек неизвестный странный предмет. Я заметил  среди
лиан какую-то длинную черную ленту. Сначала я  принял  ее  за  разновидность
ползучего растения, но, присмотревшись внимательно, я  обнаружил,  к  своему
ужасу, что лента шевелится. Это была змея! Она спускалась вниз по  лианам  в
гамак... Я всматривался все пристальнее и заметил на ее голове выступы вроде
рогов.  Сомнений  быть  не  могло:  это  была  ужасная  рептилия  Америки  —
макаурель, или кобра ди-капелло!
   Змея осторожно вытягивала шею.  Теперь  она  была  всего  в  каком-нибудь
полуметре от спящей девушки...
   Вот она начала раскачивать головой с пронзительным  свистом,  ее  челюсти
раскрылись, раздвоенный язык сверкал на солнце, как рубин!..
   Она пристально смотрела на свою жертву, будто хотела зачаровать ее. И мне
показалось, что губы девушки зашевелились, и голова ее начала  раскачиваться
взад и вперед, следуя движениям головы кобры.
   Я следил за происходящим, не будучи в состоянии шелохнуться. Я  никак  не
мог помочь девушке!.. Единственное спасение было в спокойствии. Если она  не
пошевелится, то змея может уползти, не укусив ее...
   — Неужели она просыпается?.. — шептал я. — Нет, нет, она еще спит...  Она
проснулась! Она встает!..
   В это время раздался выстрел. Змея свернулась кольцами и упала на  землю,
извиваясь от боли.
   Девушки вскрикнули, вскочили с гамаков и исчезли.
   Прибежало несколько мексиканцев. Они добили змею  саблями.  Один  из  них
нагнулся, рассматривая мертвую гадину.
   Вдруг он воскликнул:
   — Carajo! Голова прострелена.
   Минуту спустя полдюжины гверильясов ворвались в нашу дверь с криками:
   — Quien tira? (Кто стрелял?)
   — В чем дело? — сердито спросил Рауль. Он был в дурном  настроении  и  не
подозревал о происходившем снаружи.
   — Я спрашиваю, кто стрелял? — повторил мексиканец.
   — Кто стрелял? — спросил Рауль. — Разве мы похожи на стрелков? Если бы  я
только имел возможность, мой милый друг, стрельнуть хоть один раз, то поверь
мне, что моя пуля была бы предназначена для твоего дурацкого черепа...
   — Это не они, — воскликнул мексиканец, — ведь они связаны!
   И мексиканцы снова оставили нас одних.
 
   Глава XXXVI
   ШТАБ ГВЕРИЛЬЯСОВ
 
   Мои мысли были не из приятных.
   «Одна ли она здесь или со своей сестрой? Как они попали в руки  бандитов?
Где их родители?»
   Я не получал ответа на эти вопросы.
   — Уверяю вас, это было ружье сержанта, — говорил Чэйн.
   Я прислушался к разговору товарищей.
   — У него совсем особый звук, — продолжал ирландец, — совсем не похожий на
мексиканские ружья...
   — Странно! — пробормотал я.
   — А я видел мальчика, капитан, — обратился ко  мне  Рауль,  —  когда  они
открывали дверь, он как раз проходил мимо.
   — Мальчика, какого мальчика?!
   — Да того самого, которого мы выудили из города.
   — А, Нарсиссо! Вы его видели?
   — Да, его самого, а кроме того, белого мула, на котором старый джентльмен
ездил в лагерь. Я уверен, что вся семья здесь. Может быть, только  благодаря
этому мы до сих пор и живы...
   За последние двадцать часов я ни разу не подумал о Нарсиссо.  Теперь  мне
все стало ясно. Самбо, которого убил Линкольн, был послан  предупредить  нас
об опасности. Кинжал был передан ему Нарсиссо для того,  чтобы  мы  поверили
посланцу. Женский голос, маленькие мягкие руки — и то, и другое принадлежали
Нарсиссо. Значит, она знает, что я здесь, и она спит спокойно в  двух  шагах
от меня, а я страдаю, со мной обращаются, как со зверем...
   Мои горькие размышления были прерваны несколькими гверильясами, вошедшими
в нашу темницу. Нам завязали глаза, вывели и посадили на мулов.
   Заиграл рожок. Мы снова тронулись в путь.
   — Я хорошо знаю эту дорогу, —  проговорил  Рауль,  —  мы  приближаемся  к
гасиенде Сенобио. Когда-то я возил этим путем контрабандный табак.  Все  это
проделывалось по ночам...
   — А  я  думал,  что  контрабандистам  не  приходится  прибегать  к  таким
предосторожностям...
   — Как когда. Иногда правительство вдруг проявляет бдительность,  и  тогда
контрабанда становится опасным занятием. Я никогда не  забуду  этих  холмов.
Однажды в здешних местах я чуть не отправился на тот свет.
   — Каким образом? — заинтересовался я.
   — Сенобио закупил большую партию товара у одного купца в Оахаке. В  устье
Меделлина стоял корабль, на борт  которого  мы  должны  были  доставить  эту
партию. Сенобио отобрал самых надежных ребят:  товар  был  ценный.  Мы  были
вооружены до зубов и получили от  патрона  приказ  защищаться  до  последней
капли крови. Правительство как-то пронюхало об этом деле, из  Вера-Круц  был
послан отряд нам наперерез. И вот на этом самом холме мы повстречались.
   — Ну, и что же дальше?
   — Сражение продолжалось около часу. Мы потеряли троих лучших людей,  зато
и мы перебили пол-отряда, а  вторую  половину  заставили  бежать  обратно  в
Вера-Круц.
   — А что же сталось с вами?
   — Благополучно сдали товар. Трое из нас остались лежать у подножия холма,
едва не лег и я рядом с ними. У меня насквозь было пробито бедро. Шрам виден
до сих пор. По временам болит невыносимо.
   Нашу беседу прервал лай собак.  Лошади  заржали,  им  ответили  мустанги,
пасшиеся где-то поблизости.
   — Мне думается, Рауль, дело близится к вечеру, — заметил я.
   — Да, как будто стало посвежее, — ответил он.
   Собаки умолкли. Кто-то здоровался с нашими провожатыми. Копыта лошадей  и
мулов гулко застучали по каменным плитам. По звукам мы догадались, что  едем
под каменными сводами. Остановились. Нас сняли с седел и бросили  на  плиты,
точно тюки с товарами...
   Мы прислушались к раздававшимся вокруг нас звукам. Ржали лошади,  выли  и
лаяли собаки, мычали быки и коровы, бряцали сабли и шпоры, визжали  женщины,
кричали и ругались мужчины.
   Кто-то возле нас говорил:
   — Они из того самого отряда, который  ускользнул  от  нас  в  Ля-Вирхене.
Между ними — два офицера...
   — Каррамба! У них были какие-то заколдованные пули! Надо  надеяться,  что
патрон повесит всех этих янки.
   — Quien sabe! (Кто знает!) — произнес другой  голос.  —  Пинсон  захвачен
сегодня утром в Пуенте-Морено.  Наскочили  драгуны.  Наши  ничего  не  могли
поделать. Вы знаете, как старик любит Пинсона: он скорее лишится  жены,  чем
его....
   — Так вы думаете, что он предложит обмен?
   — Очень может быть...
   — О нас с вами он не стал бы беспокоиться. Изруби  нас  в  куски  на  его
глазах, он и пальцем бы не пошевельнул...
   — Всегда так бывает. Чем больше стараешься, тем меньше тобой дорожат...
   — Верно! Мне порядком надоело возиться со стариком. Право, Хозе, я,  того
и гляди, удеру к падре.
   — К Харауте?
   — Ну да. Он сейчас со своим харочо где-то у Puente National. Между ними —
несколько человек моих товарищей с Рио-Гранде. Живут они в палатках и  ведут
превеселую жизнь, как я слышал. Если бы эти молодчики попались  вчера  падре
Харауте, их сегодня не было бы уже на свете...
   — Это верно. Однако надо развязать их и дать им поесть, — может быть, они
и ужинают-то в последний раз...
   С этими утешительными для нас словами тот, которого звали  Хозе,  снял  с
нас повязку. Вечерний свет так ослепил нас, что мы не сразу могли различить,
что творилось вокруг нас.
   Мы лежали в углу patio — широкого двора, окруженного  домами  с  плоскими
крышами и толстыми стенами. За исключением первого  дома,  все  здания  были
одноэтажные.
   Украшенный балюстрадами портик  главного  дома  был  уставлен  громадными
вазами  с  растениями  и  цветами  и  защищен  от  солнца  пестрой  шелковой
драпировкой.
   Посредине  патио  помещался  обширный  каменный   бассейн   с   фонтаном,
окруженный померанцевыми деревьями, ветви которых свешивались над водою.  На
самом видном месте  стояли  две  небольшие  пушки.  С  одной  стороны  двора
тянулись большие ясли, насыпанные маисом. К  ним  подводили  проголодавшихся
дорогой лошадей и мулов.
   Громадные собаки, лежавшие на раскаленных  плитах  мостовой,  ожесточенно
лаяли, когда появлялся  какой-нибудь  новый  всадник.  Это  были  знаменитые
испанские ищейки из породы тех, которыми Кортес травил когда-то ацтеков.
   Гверильясы расположились вокруг разведенных огней, поджаривая на кончиках
сабель куски вяленого мяса.
   Некоторые чинили сбрую или чистили оружие, другие  прогуливались  взад  и
вперед, гордо драпируясь в роскошные manga или  живописные  серапе.  Тут  же
ходили женщины в цветных рубашках.
   Служанки приносили большие кувшины с водой или,  стоя  на  коленях  перед
каменными очагами, скатывали тесто для тортилий и жарили бобы.
   Все весело смеялись, шутили и болтали. Никому не было грустно, кроме нас,
злополучных пленников, которых, быть  может,  ожидала  в  ближайшем  будущем
ужасная смерть...
   Из вестибюля главного дома  выходили  офицеры,  отдавали  распоряжения  и
снова скрывались.
   В одном углу двора лежали  нагроможденные  друг  на  друга  тюки  товара.
Вблизи них расположились арриеро —  погонщики  мулов  в  живописных  кожаных
костюмах. Через крыши низких зданий — мы находились на возвышении — мы могли
видеть зелень лугов и лесов. Вдали обрисовывались снежные вершины Анд.  Выше
всех вздымался к небу, как снежная пирамида, пик Орисавы.
   Солнце уже скрылось за горами;  последние  лучи  озарили  конус  Орисавы,
заливая его расплавленным золотом. Облака,  отливавшие  пурпуром,  окутывали
вершины более низких Кордильер. Только самый высокий пик — Сверкающая Звезда
— одиноко вздымался из тумана...
   Это была живописная, величественная картина — на один момент я забыл, где
я и что со мной... Но грубый голос Хозе вернул меня к  действительности.  Он
вошел с двумя пеонами, несшими наш ужин на большом глиняном блюде.
   Ужин состоял из черных бобов и полдюжины  тортилий.  Так  как  мы  успели
изрядно проголодаться, то не подвергли его сильной  критике.  Нам  развязали
руки — в первый раз за все время нашего пленения блюдо поставили перед нами.
Но опять у нас не было ни ножей, ни  ложек,  ни  вилок.  Рауль  показал  нам
мексиканский способ есть бобы, зачерпывая их куском тортильи, и мы принялись
за ужин...
 
   Глава XXXVII
   ЧЭЙН УХАЖИВАЕТ
 
   Поставленное посреди нас громадное блюдо с бобами было опорожнено в  один
миг.
   — Превкусная штука, хотя и неказистая, — со вздохом говорил Чэйн, грустно
смотря на пустое блюдо. — Милый сеньор, не можете ли вы дать нам еще немного
бобов или тортилий? — обратился он к стоявшему возле нас Хозе.
   — No entiende (не понимаю), — ответил тот, отрицательно качая головою.
   — No in ten days! (Не раньше десяти дней!) —  воскликнул  Чэйн,  принимая
испанское «nо entiende» за дурно произнесенное английское «no in ten  days».
— Ох, как жестоко вы изволите шутить! Через десять дней Муртааг  Чэйн  будет
ужинать на том свете, где дадут чего-нибудь получше ваших бобов!
   — No entiende, — повторил мексиканец.
   — No in ten days, да мы до тех пор успеем умереть  с  г