пять минут все солдаты уже держали в  поводу  по  мулу.  Ружья  они
перекинули на ремнях через плечо.
   Майор в полной боевой готовности стоял при коне.
   — Ну, храбрые товарищи, — закричал я во весь голос, — теперь нам придется
превратиться в кавалеристов на мексиканский манер. — Солдаты  засмеялись.  —
Надо только попасть в лес, а дальше  мы  отступать  не  будем.  По  команде:
«Садись!» — вскакивайте на мулов и скачите за лейтенантом  Клейли!  Я  поеду
сзади, не останавливайтесь для стрельбы!  Гоните  вовсю!  Если  кто  упадет,
пусть его подхватит сосед. Га! Ранило кого-нибудь?
   В этот момент просвистело ядро.
   — Пустяки, царапина, — ответили мне.
   — Ну, все готовы? Лейтенант Клейли! Видите вон ту высокую  рощу?  Скачите
прямо на нее. Открывай ворота! Садись!
   В ту  же  минуту  солдаты  вскочили  на  мулов,  и  Клейли,  сидевший  на
муле-вожаке, вылетел из кораля, а за ним кинулось и все стадо.  Многие  мулы
брыкались и лягались, но все как один бежали за бубенчиком, звеневшим на шее
у вожака.
   Когда наша странная кавалькада выскочила  из  ворот,  гверильясы  подняли
дикий крик. Было ясно, что они и не подозревали возможности такого  маневра.
С воем и гиканьем кинулись они к седлам и помчались в погоню. Гаубицу сейчас
же повернули и пустили нам вслед ядро, но артиллерист второпях взял  слишком
высоко и снаряд просвистал над нашими головами, не причинив никому вреда.
   Мустанги гверильясов были не чета нашим мулам, и  расстояние  между  нами
быстро сокращалось.
   Я с десятью—двенадцатью храбрейшими и лучшими солдатами прикрывал тыл. Мы
собирались встретить погоню залпом, а если кто  из  передовых  свалится,  то
подобрать его. В самом деле, ни одно животное не может  биться  и  поддавать
крупом так отчаянно, как мексиканский мул. Мы еще не подъехали к роще  и  на
пятьсот ярдов, как один из наших ирландцев свалился на траву.
   Наш арьергард задержался, чтоб подобрать его. Чэйн посадил упавшего перед
собою. Однако эта задержка едва не оказалась для нас роковой. Преследователи
были в каких-нибудь ста метрах от нас и на  скаку  стреляли  из  мушкетов  и
пистолетов, хотя, впрочем, ни в кого не попадали.  Многие  из  наших  солдат
поворачивались в седлах и оглядывались назад. Другие хватались  за  ружья  и
кое-как отстреливались, не целясь. Я  видел,  как  два  или  три  гверильяса
вылетели из седел. Но их товарищи с криком наседали ближе и  ближе.  Длинные
лассо уже начинали свистеть вокруг нас. Скользкая петля охватила мои  плечи.
Я быстро вытянул руки в стороны, чтобы она соскочила, но лассо резким рывком
стянуло мне шею. Я вцепился обеими руками в жесткий ремень и изо  всей  силы
стал растягивать его. Напрасно!..
   Почувствовав,  что  я  выпустил  поводья,  мой  мул  присел  с   коварным
намерением сбросить меня со спины. Попытка его  увенчалась  полным  успехом:
через мгновение я взлетел на воздух и со всего маху треснулся оземь...
   Я чувствовал, что меня волочат по земле. Напрасно цеплялся  я  за  траву:
она вырывалась с корнем и оставалась у меня в руках.  Кругом  шла  отчаянная
свалка. Раздавались дикие крики и ружейные выстрелы. Я задыхался.
   Что-то светлое блеснуло  у  меня  перед  глазами.  Крепкая,  грубая  рука
схватила меня, подняла на воздух и жестоко встряхнула. Казалось, я  попал  в
руки к великану....
   Что-то больно  оцарапало  мне  щеку.  Я  услышал  шорох  деревьев.  Сучья
ломались с треском, листья хлестали меня.  Потом  сверкнул  огонь,  еще  раз
сверкнул огонь, затрещали ружья, и при вспышках выстрелов меня снова с силой
швырнули на землю.
 
   Глава XXII
   ВЫРУЧКА
 
   — Простите за грубое обращение, капитан! Надо было торопиться.
   То был голос Линкольна.
   — Ага, мы в лесу! Значит, все в порядке? — воскликнул я.
   — Двое-трое раненых, но все легко. Чэйну проткнули бедро,  но  он  ссадил
этого молодца наповал. Дайте-ка я сниму у вас с шеи эту мерзкую  штуку.  Она
вас чуть не задушила, капитан...
   И Боб принялся распутывать петлю лассо: грубый  ремень  сыромятной  кожи,
длиною метра в два, все еще стягивал мне шею.
   — А кто перерезал лассо? — спросил я.
   — Да я же и перерезал этой самой вашей зубочисткой. Видите  ли,  капитан,
вешать вас еще рано.
   Благодаря охотника за свое спасение, я не мог не улыбнуться.
   — А где же гверильясы? — спросил я, оглядываясь: в голове у меня было еще
не совсем ясно.
   — А  вон  они,  держатся  подальше,  чтобы  их  нельзя  было  достать  из
майорского ружья. Вы только послушайте, как галдят!
   Мексиканцы скакали по лугу взад и вперед, и оружие их сверкало под луной.
   — За деревья, друзья! — закричал я, видя, что неприятель  опять  поставил
гаубицу на лафет и собирается стрелять.
   Через секунду железный дождь ударил по  ветвям.  Но  солдаты  уже  успели
попрятаться за деревья, и никто не пострадал.
   Картечь убила лишь нескольких мулов.
   Новый снаряд картечи обдал рощу, но опять безрезультатно.
   Я уже собирался отступить глубже в лес и пошел было вперед  на  разведку,
когда взгляд мой задержался на чем-то до крайности странном:  то  было  тело
очень крупного человека, лежавшее ничком.  Голова  его  пряталась  в  корнях
толстого дерева, руки  напряженно  вытягивались  по  швам,  ноги  тоже  были
вытянуты во всю длину. Впечатление  было  такое,  словно  человек  стоял  на
вытяжку да так и свалился носом в землю. В этом теле я сразу узнал майора  и
принял его за убитого.
   — Ах, черт возьми! Поглядите, Клейли! — закричал я.  —  Беднягу  Блоссома
убили.
   — Повесьте меня, если меня убили! — пробурчал  Блоссом,  словно  ящерица,
поднимая одну голову и  не  двигаясь  ни  одним  членом.  Клейли  прыснул  и
расхохотался. Майор снова уткнулся лицом в землю: он знал, что каждую минуту
можно было ожидать нового выстрела из гаубицы.
   — Майор! — закричал Клейли. — У вас правое плечо выдается по меньшей мере
на десять сантиметров.
   — Знаю, — дрожащим голосом отвечал майор. — Провались это дерево! За  ним
и белку как следует не спрячешь! — И с этими словами он еще крепче  прижался
к земле, еще отчаяннее притиснул  руки  к  бокам.  Вся  его  поза  была  так
забавна, что Клейли так и покатился. Но в  этот  момент  мы  снова  услыхали
вопль гверильясов.
   — Что там еще? — закричал я, выбегая вперед и оглядывая луг.
   — Эти  дикие  кошки  собираются  удирать,  капитан!  —  сказал  Линкольн,
подходя. — Вон они уже поворачивают!
   — Совершенно верно. Но в чем дело?
   Непонятное возбуждение охватило мексиканцев. Патрули  скакали  к  выступу
леса, находившемуся примерно в полумиле, артиллеристы поставили  гаубицу  на
передки и уже запрягали в нее мулов. И вдруг  рожок  заиграл  отбой,  и  все
гверильясы, пришпоривая коней, поскакали к дороге на Меделлин...
   Громкий боевой клич донесся до меня с противоположной  стороны  луга,  и,
взглянув в том  направлении,  я  увидел  длинный  фронт  всадников,  галопом
выезжавших из леса. Клинки их сабель сверкали,  как  лента  светляков,  и  я
узнал тяжелый топот американской  кавалерии.  Радостное  «ура»  моих  солдат
привлекло внимание всадников, и предводитель драгун, видя,  что  гверильясов
все равно не догонишь, повернул всю колонну направо  и  галопом  поскакал  к
нам.
   — Неужели это полковник Роули? — воскликнул я, узнав драгунского офицера.
   — Но как же, черт меня побери, — кричал он, — как  вы  выбрались  оттуда?
Нам говорили, что вы попались в ловушку! Все ли вы живы?
   — У нас двое убитых, — отвечал я.
   — Я думал, что вас чуть ли не всех придется хоронить. А, вот и Клейли!  С
нами ваш приятель Твинг. Он там в тылу.
   — А, Клейли, старый друг! — закричал, подъезжая, Твинг.  —  Ну  что,  все
кости целы? Выпейте-ка глоточек, это вам полезно! Только не  выпивайте  все,
оставьте глотнуть и Галлеру. Ну, как вам нравится?
   — Великолепно, клянусь честью! — отвечал Клейли, отрываясь  от  майорской
фляжки.
   — А ну, капитан, попробуйте и вы!
   — Благодарю вас, — отвечал я, жадно приникая к горлышку.
   — А где же старый Блос? Убит? Ранен? Пропал без вести?
   — Нет, майор, должно быть, где-нибудь близко и совершенно невредим.
   И я послал за майором, который вскоре явился, пыхтя и ругаясь, как  целая
шайка разбойников.
   — Здорово, Блос! — кричал Твинг, тряся ему руку.
   — Ах, черт! Как я рад видеть вас, Твинг! — отвечал Блоссом, обеими руками
охватывая крохотного майора. — Но куда  же,  к  черту,  запропастилась  ваша
фляжка?
   Оказалось, что он уже успел обшарить приятеля.
   — Куджо! Давай сюда фляжку! — закричал Твинг.
   — Честное слово, Твинг, я чуть не  задохнулся.  Мы  дрались  целый  день.
Чертовская драка! Я гнался на своем Геркулесе за эскадроном этих  прохвостов
и чуть не разлетелся прямо в их осиное гнездо. Мы перебили кучу народа... Но
Галлер расскажет вам все. Хороший малый этот  Галлер,  только  очень  уж  он
скор!  Это  просто  огонь...  Здорово,  Геркулес!  Очень  рад  видеть  тебя,
приятель! Попал-таки ты в переделку!
   — Вспомните ваше обещание, майор! — сказал я.
   — Я сделаю лучше, капитан! — отвечал майор, трепля Геркулеса по шее. —  Я
дам вам выбрать между Геркулесом и моим чудесным вороным. Право,  Герк,  мне
было бы жаль расставаться  с  тобой,  но  я  знаю,  что  вороной  понравится
капитану больше. Это самый красивый конь  во  всей  армии.  Я  купил  его  у
бедняги Риджли, которого убили при Монтере.
   — Отлично, майор! — сказал я. — Я беру вороного.  Мистер  Клейли!  Велите
роте садиться на мулов и примите ее под команду. Вы вернетесь с  полковником
Роули в лагерь, а я заеду к старику испанцу!..
   Последнюю фразу я произнес шепотом.
   — Мы вернемся не раньше, как завтра в полдень, — продолжал я. —  Смотрите
же, никому не говорите, куда я поехал. Завтра в полдень я явлюсь на место.
   — Но, капитан... — сказал Клейли.
   — Что, Клейли?
   — Вы свезете мой привет прелестной...
   — Кому же? Говорите скорей!
   — Конечно, Марии Светлой!
   — О, с удовольствием!
   — И передайте его самым лучшим вашим испанским языком.
   — Можете быть покойны, — отвечал я, улыбаясь откровенности лейтенанта.
   Уже собираясь уезжать, я вдруг подумал, что никто не мешает отправить мне
роту под командой Окса, а Клейли взять с собой.
   — Между прочим, Клейли, — сказал я, отведя молодого офицера в сторону,  —
я не знаю, почему бы вам не передать свой привет лично?  Окс  отлично  может
отвести роту обратно. Я возьму у Роули с полдюжины драгун.
   — С величайшим удовольствием! — отвечал Клейли.
   — Ну, так доставайте коня и едем.
   Взяв с собой Линкольна, Рауля и шесть драгун, я попрощался с друзьями.
   Они отправились в  лагерь  по  дороге  на  Мата-Кордера,  а  я  со  своим
маленьким отрядом двинулся по краю  луга,  а  затем  поднялся  на  холм,  от
которого начиналась тропинка к дому дона Косме.
   Въехав на вершину, я обернулся и взглянул на поле недавней битвы.
   Холодная полная луна освещала луг Ля-Вирхен. Трупов на траве не было.
   Гверильясы захватили с собой своих раненых  и  убитых,  а  наши  мертвецы
спали под землей в уединенном корале;  но  я  не  мог  не  вообразить  тощих
волков, крадущихся к ограде, и койотов, разрывающих когтями свежие могилы.
 
   Глава XXIII
   КОКУЙО
 
   Ночная поездка по пышному тропическому лесу, когда луна  заливает  светом
крупную, блестящую листву, когда ветер затихает и длинные листья безжизненно
склоняются долу, когда из темных зарослей, переплетенных  лианами,  тропинки
выводят  нас  на  светлые  цветочные  лужайки,  —  такая  поездка  настолько
прекрасна, что мне хотелось бы, чтобы ради нее не надо было ездить  в  Южную
Америку.
   Да, романтика наших северных лесов, романтика, осеняющая узловатые  сучья
дуба, клена и ясеня,  вздыхающая  ветром  в  ветвях  сикоморы,  ползущая  по
толстым сваленным стволам, гнездящаяся в темной листве, парящая над  крутыми
обрывами и дремлющая на серых скалах, сверкающая алмазными сталактитами льда
или скользящая по белым снегам, — эта романтика навевает далеко не те грезы,
которые охватывают путника в тропическом лесу...
   Все эти предметы, все эти эмблемы суровой природы скал и снега напоминают
о мрачных страстях, заставляют думать о  диких  и  кровавых  сценах  боя,  о
сражениях между дикарями, о рукопашных схватках, где противники не  уступают
в ярости диким лесным зверям. Невольно видишь перед собой ружье, томагавк  и
нож, в ушах отдаются вопли и страшное гиканье. Невольно грезишь о войне...
   Но не такие мысли лезут в голову, когда едешь под  благоуханными  ветвями
южноамериканского  леса  и,  раздвигая  шелковистую  листву,  топчешь   тень
великолепных пальм.
   Яркие кокуйо, жуки-светляки, освещают путь сквозь темные заросли, соловьи
приветствуют путника чудесным рокотом, нега разлита по тропическому  лесу  и
навевает тихий сон — сон любви...
   Таковы были наши чувства, когда мы с Клейли молча пробирались  по  лесной
тропинке.
   Мы вступили в темный лес, где протекала речка, и  переехали  ее  в  брод.
Рауль двигался впереди, служа нам проводником. После долгого молчания Клейли
вдруг обернулся.
   — Который час, капитан? — сказал он.
   — Десять, начало одиннадцатого, — отвечал я, взглянув при лунном свете на
циферблат.
   — Боюсь, что наш сеньор уже спит.
   — Не думаю. Он, вероятно, беспокоится: ведь он ждал нас час назад.
   — Совершенно верно: пока мы не  приедем,  он  не  ляжет.  Ну,  тогда  все
отлично...
   — Почему же тогда все отлично?
   — А потому, что тогда ужин от нас не уйдет. Холодный паштет  и  стаканчик
красного — как вам это понравится?
   — Я не голоден.
   — Ну, а я голоден, как волк. Я просто мечтаю о кладовой сеньора.
   — А разве вам не больше хочется видеть...
   — Только после ужина. Всему свое время и свое  место.  Когда  у  человека
желудок пуст, то ни к чему, кроме еды, у него аппетита не  бывает.  Даю  вам
слово, Галлер, в настоящий  момент  мне  было  бы  приятнее  видеть  старую,
толстую повариху Пепе, чем самую очаровательную девушку в Мексике,  то  есть
Марию Светлую.
   — Безобразие!..
   —  То  есть,  это  только  до  ужина.  А  затем  мои  чувства,   конечно,
переменятся...
   — Ах, Клейли, вы не знаете любви!
   — Почему же так, капитан?
   — У вас любовь не умеряет аппетита. На любимую вы глядите так же, как  на
картину или на редкое украшение.
   — Вы хотите сказать, что у меня «с глаз долой — из сердца вон»?
   — Вот именно, слово в слово. Я  думаю,  что  сердце  ваше  совершенно  не
затронуто, а то вы не стали бы тосковать об ужине. Вот я  могу  теперь  жить
без пищи целыми днями, могу терпеть всяческие лишения... Но нет, вы этого не
поймете.
   — Признаюсь, не пойму. Я слишком голоден.
   — Вы можете забыть — да я не удивлюсь, если вы уже и забыли, — решительно
все о вашей любимой, кроме того, что она блондинка с  золотистыми  волосами.
Разве не так?
   — Признаюсь, капитан, по памяти я бы мог набросать  только  очень  слабый
портрет...
   — А вот я, будь я художником, мог бы запечатлеть на полотне ее черты  так
же точно, как с натуры. Эти крупные листья складываются для меня в  овал  ее
лица, в блеске кокуйо мне горят  ее  темные  глаза,  перистые  листья  пальм
ниспадают ее черными волосами.
   — Стоп! Вы бредите, капитан! Глаза у нее вовсе не темные,  волосы  у  нее
вовсе не черные...
   — Что вы говорите?! У нее глаза не темные? Как воронье крыло, как  глухая
ночь!
   — У нее глаза голубые, как лазурь.
   — Нет, черные! Да вы о ком говорите?
   — О Марии Светлой...
   — Ах, это совсем другое дело! — И мы от всего сердца расхохотались.
   Снова воцарилось молчание. Тишина ночи нарушалась лишь топотом  коней  по
твердой земле, позвякиванием шпор и бряцанием железных  ножен,  бившихся  по
седлам.
   Мы пересекли заросшую кактусами песчаную полосу  и  подъезжали  к  опушке
высокого  леса,  когда  привычный  взгляд  Линкольна   различил   во   мраке
человеческий силуэт. Охотник сейчас же сказал об этом мне.
   — Стой, — крикнул я вполголоса.
   Отряд натянул поводья. Впереди, в кустах, был слышен шорох.
   — Quien viva? (Кто идет?) — крикнул Рауль, ехавший впереди.
   — Un amigo! (Друг!) — был ответ.
   Я поравнялся с Раулем и закричал:
   — Acercate! Acercate! (Подойдите поближе!)
   Человеческая фигура вынырнула из кустов и приблизилась ко мне.
   — Esta el capitan? (Капитан?)
   Я узнал проводника, которого дал нам дон Косме...
   Подойдя вплотную, мексиканец  подал  мне  клочок  бумаги.  Я  отъехал  на
открытое место и попытался прочесть записку при лунном свете. Но карандашные
строки расплывались перед глазами, и я не мог разобрать ни буквы.
   — Попробуйте вы, Клейли! Может быть, у вас глаза лучше моих.
   — Нет, — отвечал Клейли, разглядев бумажку. — Я еле вижу строки.
   — Esperate, mi amo! (Погодите!) — сказал мне  проводник.  Мы  застыли  на
месте.
   Мексиканец снял с головы тяжелое сомбреро и шагнул в темную глубину леса.
Через секунду с  кроны  palma  redonda  слетело  что-то  блестящее.  То  был
огромный тропический светляк — кокуйо. Он с тихим  жужжанием  закружился  на
высоте двух-трех метров над землей. Проводник подпрыгнул  и  шляпой  смахнул
его на траву, а потом накрыл его той же шляпой и, засунув туда руку, вытащил
блестящее насекомое и подал мне.
   — La! (Ну, вот!)
   — No muerde! (Не кусается!) — добавил он, видя, что я колеблюсь  взять  в
руки странное насекомое, похожее по форме на жука.
   Я  взял   кокуйо   в   руку.   Его   большие   круглые   глаза   сверкали
зеленовато-золотым светом. Я поднес жука к бумаге, но его  слабый  свет  еле
отразился на ней.
   —  Да  ведь,  чтобы  что-нибудь  прочесть,  нужно  набрать  дюжину  таких
светляков! — сказал я проводнику.
   — No, senor, uno basti: asi! (Нет, сеньор, довольно и одного: вот так!) —
И мексиканец, взяв  кокуйо  пальцами,  легонько  прижал  его  к  поверхности
бумаги. Насекомое сразу вспыхнуло ярким блеском и осветило на бумаге круг  в
несколько сантиметров диаметром.
   Буквы сразу резко выделились на белом фоне.
   — Поглядите, Клейли! — воскликнул я, удивляясь этой лампаде, вышедшей  из
рук самой природы.  —  Никогда  не  верьте  россказням  путешественников.  Я
слыхал, что если посадить дюжину таких насекомых в стеклянный сосуд, то  при
их свете можно будет читать самую мелкую печать.
   И, повторив эти слова по-испански, я спросил у проводника, верно ли это.
   — No, senor, ni cincuenta! (Нет,  сеньор,  и  пятидесяти  не  хватит!)  —
отвечал мексиканец.
   — А вот так хватает и одного! Но я совсем забыл  о  деле:  надо  прочесть
записку.
   И, наклонившись к бумажке, я прочел по-испански:
   — «Я сообщил о вашем положении американскому командованию».
   Никакой подписи не было.
   — От дона Косме? — шепотом спросил я мексиканца.
   — Да, сеньор! — был ответ.
   — А как же вы надеялись пробраться в кораль?
   — Asi! (Вот так!) — отвечал проводник, показывая волосатую  бычью  шкуру,
висевшую у него на руке.
   — У нас есть здесь друзья, Клейли! Возьмите, добрый человек! —  и  я  дал
проводнику золотой.
   — Вперед!
   И вновь забряцали манерки, зазвенели сабли и послышался топот  копыт.  Мы
двинулись по лесу, проникая в тенистые заросли.
 
   Глава XXIV
   ЛЮПЕ И ЛЮС
 
   Вскоре мы выехали на опушку, и потянулись владения  дона  Косме.  Пышная,
невиданная красота окружала нас,  привыкших  к  суровым  картинам  северного
пояса. Тропическая луна окутала все  предметы  газовой  вуалью,  смягчая  их
очертания. Кругом все спало, и только песня соловья нарушала тишину...
   Когда-то здесь была ванильная плантация; там и сям  попадались  ароматные
бобы, но на участке уже разрослись пита, акации и колючий  кактус.  Высохший
резервуар и разрушенная acequia свидетельствовали о заботливости, с какою  в
прежнее  время  производилось  орошение.  Пальмовые  и   апельсинные   живые
изгороди, заглушаемые лианами и жасмином,  разграничивали  старые  поля.  Со
склоненных ветвей свисали кисти цветов  и  плодов,  и  ночной  воздух  дышал