воих собратьев,
пронзительно ржал. Карлос нарочно  держал  его  на  самом  краю
утеса,  чтобы  он  освоился  здесь,  прежде  чем  приступить  к
нелегкому испытанию.
     Но вот  уже  и  черта  проведена;  меньше  двух  лошадиных
корпусов  отделяют ее от последних травинок, растущих на кромке
обрыва. Вискарра и Робладо потребовали было,  чтобы  расстояние
сделали  еще  короче,  но  в ответ раздался ропот неодобрения и
послышались даже негромкие, приглушенные возгласы: "Позор!"
     Чего добивались офицеры? Никто в толпе не знал  этого,  но
все  чувствовали:  они  хотят  погубить  охотника на бизонов. У
каждого из них были на то  свои  причины.  Оба  они  ненавидели
Карлоса.  Причина  или причины их ненависти возникли недавно, у
Робладо даже позже, чем  у  коменданта.  За  последний  час  он
заметил  нечто такое, что привело его в ярость. Он заметил, как
Карлос махнул белым платком, и так как он стоял у  скамей,  ему
было  видно,  кому  предназначалось  это  "прощай".  Изумление,
негодование вспыхнули в нем, и он стал разговаривать с Карлосом
заносчиво и грубо.
     Каким  чудовищным  не  покажется  это  предположение,  но,
сорвись  охотник  с утеса, оба - и Робладо и Вискарра - были бы
только рады. Разумеется, это чудовищно, но таковы были там люди
в те времена, и  в  этом  нет  ничего  невероятного.  Напротив,
подобное  варварство  -  желания  и  даже  поступки  еще  более
бесчеловечные - отнюдь не редкость и  сейчас  под  небом  Новой
Мексики.
     Молодой  скотовод,  который  вместе  с другими поднялся на
плоскогорье, настаивал,  чтобы  игра  велась  честно,  по  всем
правилам.  Всего-навсего  скотовод,  хоть  и  богатый,  он  был
человек смелый и отстаивал права Карлоса даже наперекор  усатым
грозным офицерам.
     - Послушай,  Карлос! - крикнул он, когда приготовления уже
шли полным  ходом.  -  Сдается  мне,  ты  готов  пойти  на  это
сумасшествие.  Раз  уже  не удалось отговорить тебя, я не стану
тебе мешать. Но, по крайней мере, не рискуй собой  ради  такого
пустяка. Вот мой кошелек! Спорь на сколько хочешь.
     С этими словами он протянул охотнику туго набитый кошелек
-     как видно, в нем было немало денег.
     С  минуту  Карлос  молча  смотрел на кошелек. Великодушное
предложение обрадовало его. По всему видно было, что он глубоко
тронут добротой юноши.
     - Нет, - сказал он наконец, -  нет,  дон  Хуан!  От  всего
сердца благодарю тебя, но взять кошелек не могу... Одну монету,
не больше. Я хотел бы поставить один золотой против коменданта.
     - Бери, сколько хочешь.
     - Спасибо,  дон  Хуан!  Только один золотой. И у меня есть
один - значит, всего два... Два золотых. Честное слово, никогда
еще я не спорил на  такие  большие  деньги!..  Слышите?  Бедный
охотник бьется об заклад на два золотых!
     - Ну  ладно,  если ты не хочешь, это сделаю я... Полковник
Вискарра! - громко обратился дон Хуан к коменданту. - Я  думаю,
вы  не  прочь  получить  назад  свою ставку. Карлос ставит один
золотой, а я предлагаю поспорить на десять.
     - Согласен, - сухо ответил комендант.
     - Решитесь ли вы удвоить ставку?
     - Решусь ли я? - повторил Вискарра в бешенстве, что с  ним
так  разговаривают  при  свидетелях.  -  Учетверим ее, если вам
угодно, сударь.
     - Ладно, учетверим, - тотчас  принял  вызов  дон  Хуан.  -
Спорю на сорок золотых, что Карлос выдержит испытание!
     - Хватит! Выкладывайте деньги!
     Золотые  монеты  отсчитаны,  вручены одному из свидетелей,
выбраны судьи.
     Вот уже все приготовления закончены. Зрители  отъехали  на
плоскогорье  и  предоставили мыс в полное распоряжение охотника
на бизонов и его коня.

     Глава VII

     Люди во все глаза смотрели на Карлоса, следили  за  каждым
его движением.
     Прежде  всего  он  спешился,  снял  плащ  и  положил его в
стороне.  Потом  осмотрел  шпоры  и   убедился,   что   ремешки
застегнуты  как  надо. Поправил опоясывающий его шарф, надвинул
сомбреро на лоб. От колен и до самых лодыжек застегнул  кожаные
боковые  отвороты  своих  бархатных штанов, чтобы они не мешали
ему. Охотничий нож и хлыст отдал на хранение дону Хуану.
     Потом он занялся конем, который все это время стоял, гордо
выгнув шею, словно угадывал, что ему предстоит совершить  нечто
из  ряда  вон выходящее. Первым делом Карлос тщательно осмотрел
уздечку, затем огромные стальные  удила  мамелюкского  образца,
проверяя,  нет  ли  где-нибудь  трещинки.  Головной  ремень  он
затянул ровно настолько,  насколько  нужно;  потом  пристально,
дюйм  за  дюймом,  осмотрел  поводья. Они были плотно и искусно
сплетены  из  волос  хвоста  дикой  лошади.  Кожаные  могли  бы
лопнуть,  а  за  эти,  прочные и гибкие, как струна, бояться не
приходилось.
     Дошла очередь и до седла.  Карлос  осмотрел  его  со  всех
сторон,  проверил стремянные ремни и большие деревянные колодки
стремян. Подпруга была последним, самым  важным  предметом  его
забот.  Он  ослабил  пряжки  по  обе стороны, а потом, упершись
коленом, затянул подпругу как можно крепче. Он  стянул  ее  так
основательно,  что  и  кончик  пальца нельзя было просунуть под
крепкий кожаный ремень.
     Все эти предосторожности никого не  могли  удивить.  Стоит
порваться   ремешку  или  соскользнуть  пряжке  -  и  смельчака
поглотит вечная ночь.
     Удостоверившись,  что  все  в  порядке,  Карлос   подобрал
поводья и легко вскочил в седло.
     Прежде  всего он направил лошадь шагом вдоль утеса всего в
нескольких футах от края: обоим, и коню и  всаднику,  следовало
привыкнуть к опасности.
     Вскоре он пустил вороного рысью, а потом и легким галопом.
Даже  на  это  нельзя  было  смотреть  без страха. Для тех, кто
глядел снизу, это было великолепное, но пугающее зрелище.
     Немного погодя он повернул к плоскогорью, поскакал крупным
галопом - тем аллюром, которым он  намеревался  приблизиться  к
краю  утеса,  - и вдруг опять натянул поводья, да так, что конь
едва не опрокинулся набок. Снова галоп  -  и  снова  остановка.
Карлос  повторил этот маневр раз десять-двенадцать, направляясь
то к краю утеса, то к плоскогорью. Разумеется, его конь мог  бы
скакать куда быстрее. Но о том, чтобы гнать во весь дух, и речи
не было. Остановить коня, мчащегося со всей быстротой, на какую
он  только  способен,  на  расстоянии двойной длины его тела от
края пропасти совершенно невозможно, даже если пожертвовать его
жизнью. Пуля, попавшая в сердце, и та не  смогла  бы  мгновенно
остановить  на  таком  небольшом  расстоянии  скачущую  лошадь.
Хороший галоп - большего нельзя было ожидать в таких  условиях;
так  решили  и  судьи,  наблюдавшие  за  приготовлениями, когда
Карлос спросил их об этом.
     Наконец он повернул коня к  утесу  и  поудобнее  уселся  в
седле.   Его  решительный  взгляд  говорил,  что  пришло  время
приступить к испытанию.
     Легкое прикосновение шпор - конь тронулся  с  места.  И  в
следующую секунду он уже скакал галопом прямо к краю утеса.
     Все   взгляды,   пристальные,   напряженные,  прикованы  к
всаднику. Все сердца тревожно бьются, зрители  замерли;  слышно
лишь  их  неровное  дыхание  да  стук  копыт  о  твердый  грунт
плоскогорья.
     Неизвестность длится  недолго.  В  двадцать  скачков  конь
приблизился   почти  к  самому  краю,  от  черты  его  отделяет
расстояние не более шестикратной длины его тела, а поводья  все
еще  висят  свободно.  Карлос  не  натягивает их; он знает, что
стоит тронуть повод - и конь  остановится,  а  сделать  это  до
черты - значит проиграть. Еще прыжок... еще... еще...
     - Эй!  Он  перескочил...  Великий  Боже!  Он  свалится ! -
раздались возгласы среди зрителей.
     Это они увидели, что Карлос на всем скаку  пересек  черту.
Но тотчас же раздались громкие приветственные крики. "Viva! " -
неслось  из  долины.  "Viva!  "  -  кричали  те,  кто следил за
Карлосом с плоскогорья.
     В тот миг, когда конь, казалось, готов был перемахнуть  за
край  обрыва,  Карлос  резко натянул поводья, и передние копыта
коня застыли в воздухе. Осев на задние ноги, он словно  врос  в
твердую, надежную почву плоскогорья. Так он замер в какихнибудь
трех  футах  от края утеса. И тогда всадник поднял правую руку,
снял сомбреро, помахал им в знак приветствия и вновь надел.
     Для тех, кто смотрел снизу, это было великолепное зрелище.
Темные силуэты коня и всадника, полные силы и красоты,  застыли
над  обрывом,  вырисовываясь  на  фоне синего неба. Руки и ноги
всадника, каждый изгиб  тела  коня,  даже  конская  сбруя  были
отчетливо  видны.  В то краткое мгновение, когда они неподвижно
застыли над бездной, казалось, что это конная  статуя,  отлитая
из бронзы, и вершина утеса служит ей пьедесталом.
     Это  длилось  секунду,  а  воздух  уже  дрожал  от громких
"viva". Потом  смотревшие  снизу  увидели,  как  всадник  круто
повернул коня и скрылся за кромкой утеса.
     Испытание  окончилось,  и  чувствительные  женские сердца,
тревожно, неистово стучавшие в груди всего  минуту  назад,  уже
снова бились спокойно и размеренно.

     Глава VIII

     Когда  охотник  на  бизонов вернулся в долину, все с новой
силой закричали "viva" и замахали платками, приветствуя его.  А
он  заметил  лишь  один платок, но большего ему и не надо было.
Других он не увидел, да и  не  хотел  видеть.  Этот  надушенный
кусочек батиста, обшитый кружевом, был для него знаком надежды,
знаменем, под которым он готов был пойти на еще более дерзкие и
опасные  подвиги.  Маленькая,  украшенная драгоценностями ручка
высоко подняла платок и радостно махнула им в знак приветствия.
Он видел это и был счастлив.
     Он  миновал  скамьи,  подъехал  к  повозке,   спешился   и
поцеловал  мать  и  сестру.  Следом подъехал дон Хуан, тот, что
держал за него пари, и некоторые  заметили,  что  светловолосая
девушка  глядит  не только на брата - ему приходиться делить ее
нежные взгляды с другим, и этот другой - молодой скотовод. Даже
последний тупица не мог не увидеть, что отвечают ей взгляды еще
более нежные. Без сомнения, то  была  любовь,  и  они  знали  о
чувствах друг друга.
     Хотя дон Хуан был богатый скотовод и его величали "доном",
однако  на  общественной лестнице он стоял лишь ступенькой выше
охотника  на  бизонов;  этой  ступени   помогло   ему   достичь
богатство.  Он не принадлежал к местной аристократии, да и мало
заботился об этом, но он был храбр,  энергичен  и,  пожелай  он
того,  мог  бы  сблизиться с теми, в чьих жилах текла "голубая"
кровь. Но, как видно, он вовсе не стремился к  этому  и  уж  во
всяком случае он не хотел использовать для этого женитьбу.
     Всякий, кто видел, какими пылкими взглядами он обменивался
с сестрой  охотника  на бизонов, мог без труда предсказать, что
дон Хуан не женится на аристократке.
     Они были счастливы, те несколько человек, что собрались  у
повозки,  и  решили  отпраздновать  событие  сластями, оршадом,
лучшим вином из Эль Пасо. Дон Хуан не боялся потратить  лишнее,
да  и чего ему было бояться, когда у него в кармане позвякивали
пятьдесят золотых чистого выигрыша - те самые,  потеря  которых
не давала покоя коменданту.
     Сейчас  комендант  с  хмурым видом бродил вокруг; время от
времени  он  подходил  ближе  и  нагло  посматривал  в  сторону
повозки.   Он,  разумеется,  смотрел  на  Роситу.  Избалованный
сознанием,  что  он  здесь  неограниченный  владыка,  полковник
Вискарра  не  привык, да и не старался скрывать свои намерения.
Он так беззастенчиво выражал свое восхищение, что мало для кого
оно осталось тайной. Встречаясь с ним взглядом, бедная  девушка
робко  опускала  глаза,  и,  когда дон Хуан заметил все это, им
овладели гнев и тревога. Он  знал,  что  за  человек  комендант
Вискарра,  знал, как опасен он, вооруженный властью. О свобода!
Как ты  прекрасна!  Сколько  рушится  надежд,  сколько  горьких
испытаний  выпадает на долю любви, сколько разбивается сердец в
краю, где нет тебя,  где  тираны  властны  вторгаться  в  чужую
жизнь, властны преградить путь живому потоку чувства!
     На  лугу все еще продолжались игры, но они уже не вызывали
прежнего интереса. Блистательный подвиг Карлоса на время затмил
все остальное, притом, кое- кто из представителей власти был не
в духе. Вискарра хмурился,  Робладо  выходил  из  себя,  ревнуя
Каталину. Алькальд с помощником надулись: оба крупно проиграли,
поставив  на рыжего петуха. Отцы иезуиты проигрались в карты, и
христианское  смирение  изменило  им.   Один   лишь   городской
священник был в духе и не прочь был снова пустить своего петуха
в бой.
     Наконец   объявлены   были   заключительные  состязания  -
петушиные гонки.  Это  весьма  увлекательный  вид  спорта,  вот
почему  карты  и прочие мелкие забавы были снова отложены и все
приготовились смотреть гонки.
     Петушиные  гонки  -  типичная  новомексиканская  игра.  Ее
нетрудно  описать.  Вот  она.  Петуха  подвешивают за ноги вниз
головой к горизонтальной ветке на такой высоте,  чтобы  всадник
мог  достать  до его головы и шеи. Петух привязан так, что если
умело ухватить его и дернуть, можно сорвать его  с  дерева;  но
сделать  это совсем не просто, потому что и шея и голова петуха
намылены. Всадник должен галопом проскакать мимо дерева,  и  за
тем,   кто   сорвет  петуха,  тотчас  пускаются  в  погоню  все
остальные,  всячески  стараясь  отнять   у   него   добычу.   В
условленном   месте   он   должен  повернуть  обратно  и  вновь
прискакать к тому дереву, откуда  начались  гонки.  Иногда  его
настигают  на  полпути  и  выхватывают у него петуха, а нередко
бывает и так, что в горячке игры злополучную птицу разрывают на
части. Если же удачливый всадник вернется,  сохранив  петуха  в
целости, его провозглашают победителем. Дело кончается тем, что
он кладет свою добычу к ногам возлюбленной, и она - обычно одна
из  деревенских  красоток  -  в  этот  вечер танцует фанданго с
пернатым трофеем под мышкой. Это знак,  что  она  высоко  ценит
внимание  своего  поклонника,  а  все  остальные  танцоры могут
воочию  убедиться,  что  ее  возлюбленный  ловок  и  смел.  Это
жестокое  развлечение.  Ведь нельзя же забывать, что несчастный
петух, которого хватают и рвут на части, живое существо! Однако
вряд ли кому- нибудь из жителей Новой Мексики хоть  раз  пришло
на  ум,  что это жестоко. А если кто и подумал об этом, так, уж
конечно, женщина:  ведь  обитательницы  этой  страны  столь  же
милосердны,  сколь жестоки их мужья и братья. Женщины мирятся с
петушиными гонками, потому что таков обычай  Новой  Мексики.  И
найдется ли такая страна, где нет своих жестоких игр? Разве это
разумно  и  последовательно  - убиваться над петухом, если мы и
сами превесело скачем по следу несчастной, затравленной лисы?
     Есть два вида петушиных гонок.  Один  только  что  описан.
Другой отличается лишь тем, что петуха не привязывают к дереву,
а   по  шею  зарывают  в  землю.  Всадники  так  же  скачут  по
заведенному порядку, но  только  каждый  наклоняется  с  седла,
стараясь выдернуть птицу из земли. В остальном условия те же.
     Итак,   к   ветке   подвесили  первого  петуха,  участники
выстроились в одну линию - игра началась.
     Несколько человек попробовали ухватить птицу за голову,  и
им это даже удалось, но мыло испортило все дело.
     Сержант-улан  решил снова попытать счастья, но поставил ли
что-нибудь на него  полковник  и  на  этот  раз  -  неизвестно.
Комендант  уже  достаточно  рисковал  сегодня, и он куда острее
почувствовал бы потерю,  не  будь  ему  утешением  небольшая  и
совершенно незаконная дань, которую он взимал с рудников, и еще
кое-какие  установленные  обычаем  доходы. А ведь он вполне мог
прожить безбедно, не беря взяток, на те деньги, которые получал
от вице-королевского правительства.
     Сержанту, у которого, как вы уже знаете, было преимущество
- высокий рост и крупный конь, -  удалось  ухватить  петуха  за
шею.  Как  стало  известно  потом,  он заранее набрал пригоршню
песку - это помогло ему сорвать петуха с ветки, и  он  поскакал
прочь.
     Но  были там всадники и на более быстрых конях, и не успел
сержант обогнуть  столб,  служивший  вехой  поворота,  как  его
настиг  бойкий  пастух  и  вырвал  у  птицы крыло; второе крыло
оторвал другой преследователь, и  сержант  вернулся  к  дереву,
держа  в  руке  лишь жалкие остатки. И, конечно, на его долю не
досталось ни криков "viva", ни рукоплесканий.
     Карлос,  охотник  на  бизонов,  не   участвовал   в   этом
состязании.  Он  знал,  что  завоевал  сегодня  довольно славы,
приобрел и врагов и друзей, и не стремился  умножить  число  ни
тех,  ни  других. Однако кое-кто из зрителей стал поддразнивать
его - им просто хотелось снова поглядеть на прекрасного мастера
верховой езды. Некоторое время он сопротивлялся,  до  тех  пор,
пока   с   дерева   не   сорвали   еще  двух  петухов.  Одного,
целехонького,  привез  и  положил  к  ногам  своей  улыбающейся
возлюбленной тот самый пастух, о котором уже упоминалось.
     И  тут,  должно быть, новая мысль пришла на ум Карлосу. Он
выехал вперед, очевидно, готовый принять  участие  в  следующем
заезде.
     - Теперь  мне  не  скоро  придется  быть  на  празднике, -
заметил он дону Хуану. - Послезавтра я уезжаю  в  прерии.  Надо
сегодня ничего не пропустить.
     Игра  теперь пошла по-другому. Птицу закопали в землю. Суд
по  длинной  шее  и  остроконечному  клюву,  это  не  петух,  а
снежно-белая  цапля, одна из многих видов, какие водятся в этих
местах. Ее нежную, тонкую шею не стали мазать  мылом.  На  этот
раз  трудность  была  в  том, что у цапли оставалось достаточно
свободы, и она никак не давалась в руки; она резко  отдергивала
голову то вправо, то влево, и ухватить ее было нелегко.
     Дан  сигнал,  и  всадники  поскакали.  Карлос  был в числе
последних, но, доскакав, увидел, что белая изгибающаяся шея все
еще на месте. Он оказался проворнее птицы,  мгновенно  выхватил
ее   из  покорно  раздавшегося  песка,  и  вот  она  уже  машет
белоснежными крыльями над гривой его коня.
     Карлосу требовалась  не  только  быстрота,  но  и  большая
ловкость,  чтобы  ускользнуть от толпы всадников, устремившихся
со всех сторон ему наперерез. Он то кинется  вперед,  то  вдруг
остановится,   круто   свернет,  чтобы  миновать  какого-нибудь
всадника и проскакать позади него. Так он маневрировал снова  и
снова, и наконец его вороной конь вырвался из кольца соперников
и  понесся  к  столбу  -  знаку  поворота.  Обогнув его, Карлос
поскакал назад, высоко  подняв  свою  добычу,  незапятнанную  и
неповрежденную,    и    зрители    встретили    его    громкими
рукоплесканиями.
     Догадкам,  предположениям  не  было  конца.  Кому  же   он
преподнесет свою добычу? Уж, наверно, он выберет девушку своего
круга, говорили в толпе, какую-нибудь деревенскую красавицу или
дочку  скотовода.  Казалось,  охотник  не  спешил удовлетворить
общее любопытство. Но немного погодя он поразил всех: подбросил
птицу высоко вверх и отпустил на свободу.  Цапля  гордо  взмыла
вверх, вытянула длинную шею и полетела в дальний конец долины.
     Однако,  прежде  чем расстаться со своей пленницей, Карлос
вырвал  из  ее  крыльев  несколько  длинных,  прозрачных,   как
паутина, перьев, по которым всегда узнаешь цаплю, и связал их в
плюмаж. Покончив с этим, он дал шпоры коню и галопом поскакал к
скамьям.  Там  он гибким движением наклонился в седле и положил
трофей к ногам... Каталины де Крусес!
     Возглас изумления пронесся по толпе, и сразу же все сурово
осудили Карлоса.
     Как! Простой  охотник  на  бизонов,  никому  не  известный
бедняк  хочет,  чтобы его одарила улыбкой дочь богача? Нет, это
не  любезность  -  это  уже   оскорбление!   Что   за   дерзкая
самонадеянность!
     И  возмущались  не только сеньоры и сеньориты. Деревенские
красотки и дочки скотоводов  были  разгневаны  не  меньше.  Ими
пренебрегли,  на них не обратили внимания, их обманули - и кто?
Один из их же среды! Ему, видит