арнизона. Не теряйте времени.
     - Ни минуты не потеряю, - ответил Робладо. И, наклонившись
над парапетом, крикнул: - Эй, Хосе! Коня!
     Вскоре  пришел  вестовой  и  доложил, что лошадь оседлана.
Робладо уже  шагнул  к  лестнице,  но  тут  навстречу  ему  над
каменным  полом  асотеи показалась коротко остриженная голова с
выбритой на темени круглой, как плешь, тонзурой. Еще  мгновение
- и на асотее появился сам отец Хоакин, учтивый и улыбающийся.

     Глава L

     Это  тот  самый служитель церкви, который присутствовал на
праздничном обеде в  крепости  в  день  святого  Иоанна.  Он  -
старший  из  двух  отцов  иезуитов и безраздельно хозяйничает в
миссии.  Младший  его   собрат,   отец   Хорхе,   поселился   в
Сан-Ильдефонсо   недавно,  тогда  как  отец  Хоакин  заправляет
миссией почти с  самого  ее  основания.  Он  здесь  старожил  и
поэтому  знает  всю  подноготную каждого жителя долины. К семье
Карлоса,  охотника  на  бизонов,  он  почему-то  всегда   питал
глубокую  неприязнь, которую и обнаружил в тот вечер на обеде у
Вискарры, хотя и не объяснил, чем  она  вызвана.  Он  ненавидит
"белоголовых"  совсем  не  потому,  что считает их еретиками, -
отец Хоакин в душе не придает подобным вещам никакого значения,
хотя всегда грозно  обрушивается  на  отступников  церкви.  Его
религиозное   рвение   -  это  чистейшее  лицемерие  и  мирская
хитрость.  Нет  такого  порока,  распространенного   в   долине
Сан-Ильдефонсо,  которому  не  предавался  бы  больше всех отец
Хоакин. Он искусный  игрок  в  монте  и  при  случае  не  прочь
смошенничать,  он  авторитетнейший  судья  в петушиных гонках и
всегда готов поставить несколоко золотых. Но это  еще  не  все,
чем  может похвастаться святой отец. Бывая под хмельком - а это
не  редкость,  -  он  любит  рассказывать  о   своих   любовных
похождениях   в   молодости  и  даже  совсем  недавно.  И  хотя
новообращенным  при  миссии  полагалось  бы  быть   темнокожими
тагносами,  там  постоянно  вертятся  несколько  юных  метисов,
мальчишек и девчонок, которых  здесь  называют  племянницами  и
племянниками отца Хоакина.
     Вы, наверно, считаете, что все это сильно преувеличено.
     Можно  ли  себе  представить, чтобы какой-нибудь почтенный
священник пользовался уважением своей паствы, ведя такой  образ
жизни?  И я бы так думал, если бы мне не привелось собственными
глазами наблюдать нравы духовенства Мексики.  Безнравственность
отца  Хоакина  -  отнюдь  не  исключение в среде его собратьев.
Напротив,  это  явление  очень  распространенное,  можно   даже
сказать
-     общее правило.
     Итак,  совсем не религиозный пыл восстановил монаха против
семьи бедного охотника, ничуть не бывало. Он затаил  злобу  еще
против  покойного  главы семьи: иезуиту порядком доставалось от
него при прежнем коменданте.
     Отец Хоакин взошел на асотею суетливый и озабоченный,  ему
явно  не  терпелось рассказать какую-то новость, и, судя по его
торжествующей  улыбке,  он  заранее   предвкушал   впечатление,
которое произведет эта новость на слушателей.
     - Добрый   день,   святой   отец!..   Добрый   день,  ваше
преподобие! - в один голос сказали комендант и Робладо.
     - Добрый день, дети мои! - ответил иезуит.
     - Вы пришли очень кстати, святой отец, - сказал Робладо. -
Вы избавили меня от поездки в миссию - я как  раз  собирался  к
вам.
     - Что  ж,  если  бы  вы  пришли, капитан, я угостил бы вас
отменным завтраком. Мы наконец получили бизоньи языки.
     - Вот как! - разом воскликнули Вискарра и Робладо с  таким
оживлением, что отец Хоакин даже удивился.
     - Ах  вы,  разбойники  прожорливые!  Понимаю,  к  чему  вы
клоните. Вы не прочь получить от  меня  несколько  штучек.  Так
знайте,  что  вы  и  ломтика  не  получите,  пока не дадите мне
чего-нибудь промыть пыль в глотке. Я умираю от жажды!
     Офицеры громко расхохотались:
     - А чего бы вам хотелось, святой отец?
     - Погодите, дайте подумать... Ага! Стаканчик  того  самого
бордо, которое вам недавно прислали.
     Принесли  вина;  отец  Хоакин  выпил залпом целый стакан и
причмокнул губами  как  знаток,  вполне  оценивший  достоинства
напитка.
     - Прекрасно! Превосходно! - воскликнул он и возвел глаза к
небу, как будто все хорошее исходит оттуда и туда возвращается.
     - Так  вы  получили  бизоньи  языки? - нетерпеливо спросил
Робладо. - Значит, ваши охотники вернулись?
     - Да, вернулись. Из-за этого я и пришел к вам.
     - Великолепно! А я как раз из-за этого собирался в миссию.
     - Ставлю золотой, что у нас на уме одно и то же! - объявил
отец Хоакин.
     - Мне невыгодно спорить, отец мой, вы всегда выигрываете.
     - Бросьте! За мои новости вы с радостью отдадите золотой.
     - Какие новости?.. Какие у вас  новости?  -  подступили  к
нему оба офицера.
     - Еще стаканчик бордо, или я задохнусь. Эта пыльная дорога
хуже чистилища. Ну, вот это мне поможет!
     И  святой  отец  осушил  еще  один  стакан  вина  и  снова
причмокнул губами.
     - А теперь выкладывайте свои новости, ваше преподобие!
     - Так вот, слушайте: наши охотники вернулись.
     - Ну и что?
     - Что? Они привезли новости.
     - Какие?
     - О нашем друге, охотнике на бизонов.
     - О Карлосе?
     - О ком же еще!
     - Какие новости? Они его видели?
     - Его самого  не  видели,  но  напали  на  его  след.  Они
обнаружили его логово и знают, где он сейчас.
     - Прекрасно! - воскликнули Вискарра и Робладо.
     - Они берутся найти его в любое время.
     - Великолепно!
     - Вот  видите,  друзья  мои, что у меня за новости. Можете
ими воспользоваться как вам угодно.
     - Дорогой падре, - заметил Вискарра, - вы  умный  человек,
помогите  нам  советом.  Вы ведь знаете, как обстоит дело. Наши
уланы не способны поймать этого негодяя. Что  нам  делать,  как
по-вашему?
     Такое доверие очень польстило иезуиту.
     - Друзья,  -  сказал он, привлекая к себе обоих сразу, - я
уже думал об этом. На мой взгляд, вы великолепно  обойдетесь  и
без   улан.  Посвятите  наших  двух  охотников,  насколько  это
необходимо, в свои дела, снарядите их, и пускай отправляются по
следу. И если они вам не поймают этого негодяя еретика, значит,
отец Хоакин ничего не смыслит в людях.
     - Как раз об этом мы и думали!  -  воскликнул  Робладо.  -
Ведь я из-за этого и собирался к вам!
     - И  вы  правильно рассудили, дети мои. Я полагаю, что это
самый верный путь.
     - А возьмутся ли за это наши охотники? Они люди свободные,
они могут и не пойти на такое рискованное дело.
     - Рискованное! - повторил иезуит. - Опасность не  испугает
их,  можете мне поверить. Они храбры, как львы, и проворны, как
тигры. Будьте спокойны, они не остановятся перед опасностью.
     - Так вы думаете, они согласятся?
     - Можете считать, что они согласились, я уже выяснил  это.
У них свои причины не слишком любить Карлоса, и вам не придется
долго уговаривать их. Да они, наверно, уже собрались в дорогу -
ведь  они  прочитали  объявление  -  и, надо думать, прикинули,
какое богатство сулит  поимка  Карлоса.  Подтвердите,  что  они
получат  солидное вознаграждение, и не пройдет и трех дней, как
они принесут вам уши этого охотника на бизонов или его  скальп,
а не то и всю тушу, если вам это больше нравится. Уж они-то его
выследят, будьте покойны!
     - А  не  послать  ли  с  ними солдат? Карлос может быть не
один. У нас есть основания полагать, что  с  ним  метис  -  его
правая  рука,  а  с  такой  поддержкой  он  окажется нешуточным
противником для ваших охотников.
     - Вряд ли. Ведь это сущие дьяволы. Но спросите  их  самих.
Им  лучше знать, нуждаются ли они в подмоге. Это их дело, пусть
они и решают.
     - Послать за ними сейчас или вы сами пришлете их  сюда?  -
спросил Робладо.
     - А  не  лучше  ли  кому-нибудь  из вас отправиться к ним?
Такое дело не терпит  огласки.  Если  они  явятся  сюда,  люди,
пожалуй,  догадаются, о чем у вас с ними может быть разговор. А
уж если до Карлоса дойдет, что эти молодцы его ищут, тогда едва
ли им удастся его поймать.
     - Вы правы, отец мой,  -  сказал  Робладо.  -  А  как  нам
увидеться с ними, чтобы никто об этом не узнал?
     - Нет ничего проще, капитан. Отправляйтесь к ним в дом - в
лачугу,  вернее  сказать. Они живут в хибарке среди скал. Место
это глухое, вряд ли вы кого-нибудь  встретите  по  дороге.  Вам
надо  ехать  тропой  через заросли, но я дам вам проводника, он
знает это место и доведет  вас.  Молодчики  вас,  должно  быть,
ждут:  я  им  намекнул, чтобы они не уходили из дому на случай,
если понадобятся. Будьте покойны, вы наверняка их застанете.
     - А когда вы пришлете проводника?
     - Он уже здесь - мой  слуга  поведет  вас.  Он  внизу,  во
дворе, вам незачем терять время.
     - Конечно,  Робладо,  - поддержал комендант. - Лошадь ваша
оседлана, поезжайте, не откладывая.
     - Еду, сейчас же!.. Где ваш проводник, отец мой?
     - Эстебан! Эй, Эстебан! - крикнул иезуит, наклонившись над
парапетом.
     - Я здесь, сеньор! - ответили снизу.
     - Иди сюда! Быстро!
     На асотее тотчас появился мальчик-индеец: он снял шляпу  и
почтительно приблизился к отцу Хоакину.
     - Проводишь  капитана  по  тропе  через  заросли  к хижине
охотников.
     - Хорошо, сеньор.
     - Да смотри, никому ни слова об этом!
     - Хорошо, сеньор.
     - Если скажешь, отхлестаю плетью. Ступай!
     Робладо в сопровождении мальчика  спустился  по  лестнице,
ему помогли сесть на лошадь, и он выехал из ворот крепости.
     Отец  Хоакин  осушил  еще  стаканчик  бордо,  предложенный
Вискаррой, затем вспомнил, что  в  миссии  его  ждет  роскошный
завтрак, и, распрощавшись с хозяином, отправился восвояси.
     Вискарра  остался  на  асотее один. Если бы кто-нибудь был
там и наблюдал за ним,  он  заметил  бы,  что  стоило  Вискарре
взглянуть  в сторону Утеса загубленной девушки, как на лице его
появлялось странное, тревожное выражение.

     Глава LI

     Робладо въехал в заросли; в нескольких шагах  впереди  его
лошади  рысцой  бежал  мальчик  Эстебан. Около полумили Робладо
ехал по проселочной дороге, которая вела из города к одному  из
проходов  в  скалах, затем свернул на узкую тропку, по которой,
кроме охотников да пастухов, разыскивающих  своих  овец,  почти
никто не ходил и не ездил. Еще две-три мили пути, и он добрался
до цели своего путешествия - жилища охотников, притулившегося у
подножия утеса.
     Это  и  в самом деле была жалкая хижина. Несколько стволов
древовидной юкки, в изобилии растущей вокруг, заменяли  столбы,
они  поддерживали  односкатную  крышу  - вернее, навес, верхним
краем примыкавший к утесу. Крыша была устлана жесткими листьями
той же юкки, наваленными плотным слоем. Было там и что-то вроде
двери, сделанной из досок, отщепленных от более толстых стволов
юкки, и подвешенной на полосах буйволовой кожи.  Окном  служило
отверстие  со ставнем из того же материала, подобным же образом
подвешенным. Стены были сплетены из виноградных лоз,  вкривь  и
вкось скрепленных тонкими жердями и кое-как промазанных глиной.
Хозяева  старались  тратить  поменьше  труда на постройку дома,
поэтому четвертую стену заменяла гладкая поверхность  отвесного
утеса,  и  полоса копоти отметила на ней путь дыма, выходившего
вместо трубы просто через отверстие в крыше.  Дверь  находилась
сбоку  и  примыкала  к  утесу, окно же было вырезано в передней
стене хижины, так что хозяева увидели бы всякого,  кто  вздумал
бы  прийти  сюда по тропе. Только случалось это редко: свирепые
охотники почти ни с кем не водили знакомства, и жилище их  было
в  стороне  от проезжей дороги. С одной стороны ее загораживали
скалы, с другой скрывали еще и густые заросли.
     За домом виднелся небольшой загон,  кое-как  сложенный  из
камней.  Там  стояли  три  тощих,  облезлых мула и две такие же
жалкие лошади. К  коралю  примыкало  поле,  вернее  -  то,  что
когда-то  было  полем;  теперь,  запущенное,  заброшенное,  оно
поросло  травой  и  сорняками.  Впрочем,  кое-где  можно   было
обнаружить  следы  человеческого  труда:  местами  в беспорядке
торчали неухоженные кустики маиса, а между ними тянулись  усики
дынь  и  тыкв. Сразу видно было, что люди, поселившиеся на этой
земле, ей не хозяева.
     У порога лежали пять или шесть собак,  больше  похожих  на
волков;   на  земле  под  нависшей  скалой  валялось  несколько
обтрепанных вьючных седел. Два старых, потертых,  рваных  седла
для  верховой  езды  торчали на горизонтальном шесте; на нем же
висели уздечки, связки вяленого мяса и стручки красного перца.
     Войдя в этот дом,  можно  было  увидеть  двух  не  слишком
опрятных индианок - одна месила тесто для грубого хлеба, другая
жарила мясо. У самой скалы меж двух камней горел огонь, а рядом
на  полу  были свалены в беспорядке глиняные горшки и тыквенные
бутылки.
     Стены  этого  жилища  украшали  луки,  колчаны   и   шкуры
животных;  покрытые  шкурами  камни,  сложенные  в  двух  углах
комнаты (там была только одна  комната),  служили  постелью.  В
третьем углу стояли два охотничьих ружья, одно длинноствольное,
другое  испанское,  с  коротким стволом, и два длинных копья, а
над ними висели охотничьи ножи,  пороховницы,  сумки  и  всякое
другое снаряжение, необходимое охотнику Скалистых гор. Были там
и  сети  и  прочие  принадлежности  для рыбной ловли и охоты за
мелкой дичью. Вот и вся обстановка и утварь  этой  лачуги.  Все
это  Робладо  увидел бы, войди он в хижину; но он не вошел, так
как те, кто был ему нужен, не сидели в  четырех  стенах.  Мулат
лежал, растянувшись на земле, а самбо, по обычаю своей родины -
побережья  жарких  стран,  -  в  гамаке,  повешенном  меж  двух
деревьев.
     Вид  этих  людей  внушил  бы  отвращение  всякому,  однако
Робладо  он  успокоил.  Именно  такие пособники ему и нужны! Он
видел обоих и раньше, но никогда  к  ним  не  приглядывался.  А
теперь,  глядя  на  их  наглые,  мрачные  физиономии  и  темные
мускулистые  тела,  он  подумал:  "Да,  вот  эти  справятся   с
Карлосом.  Внушительная  парочка.  Если судить по внешности, то
любой без труда его одолеет - они и крупнее и плотнее его".
     Мулат был повыше своего приятеля.  Тот  уступал  ему  и  в
силе,  и  в  храбрости,  и  в проницательности. Если не считать
самбо,  вряд  ли  можно  было  сыскать  во  всей   стране   еще
кого-нибудь  с  такой  отталкивающей физиономией, как у мулата.
Ну, а самбо - тот был ему под стать.
     У мулата была  темно-желтого  цвета  кожа,  редкие  усы  и
борода.   За   толстыми   фиолетовыми,   как  у  негра,  губами
красовались  два  ряда  огромных  волчьих   зубов.   Желтоватые
крапинки густо усеивали белки его ввалившихся глаз. Над глазами
нависли  густые  черные, широко раздвинутые брови; дырами зияли
вывернутые ноздри толстого  приплюснутого  носа.  Густая  копна
курчавых  волос,  вернее  -  шерсти,  скрывала огромные уши. На
голове на манер тюрбана был повязан старый клетчатый мадрасский
платок, давным-давно не приходивший в соприкосновение с  мылом.
Курчавые  волосы,  вылезавшие  из-под  складок  тюрбана на лоб,
придавали лицу мулата еще более дикое и свирепое выражение. Все
в этой  физиономии  говорило  о  жестокости,  наглой  дерзости,
коварстве и отсутствии каких бы то ни было человеческих чувств.
     Одежда  мулата мало чем отличалась от той, какую носят все
охотники прерий. Она состояла из шкур и  одеяла.  Необычен  был
лишь  головной  убор  -  память о тех временах, когда мулат был
невольником в Южных штатах.
     У самбо было лицо не менее свирепое, чем у  его  приятеля.
Отличалось  оно  только цветом кожи. Оно было бронзово-черным -
сочетание окраски кожи двух рас,  к  которым  принадлежали  его
родители.  Губы у него были толстые и лоб покатый, как у негра,
а  индеец  сказывался  в  волосах,  почти  гладких,   свисавших
длинными  змеевидными  прядями  на  шею  и  плечи.  Однако  его
внешность  обращала  на  себя  меньше  внимания,  чем  вид  его
дружка-мулата.  Он  носил  обычную  для своего племени одежду -
широкие шаровары из грубой бумажной ткани и безрукавку  из  той
же  материи,  грубое  серапе  и  вместо пояса шарф. Грудь, шея,
плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.
     Робладо  подоспел  как  раз  к  концу  сценки,  в  которой
наглядно выразился характер самбо.
     Полулежа  в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время
от времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул
одну из женщин, свою теперешнюю жену:
     - Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?
     - Нет еще, - ответил голос из хижины.
     - Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!
     - Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме,
-     прозвучал ответ.
     - Поди сюда! Ты мне нужна!
     Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась  к
гамаку.
     Пока   она  не  подошла  совсем  близко,  самбо  сидел  не
шевелясь, потом неожиданно взмахнул бичом, который  он  до  сих
пор  прятал  за  спиной,  и  изо всей силы обрушил его на плечи
женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары  сыпались  один
за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти
на безопасное расстояние.
     - Так-то,  девчонка! В другой раз, когда я попрошу лепешку
и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?
     И, снова улегшись в  гамаке,  дикарь  разразился  громовым
хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так
же  поступить  и со своей дражайшей половиной, но как раз в эту
критическую минуту у хижины остановился Робладо.
     Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они
знали, кто он такой. Разговор поддерживал в  основном  мулат  -
ведь из них двоих он был главный, - самбо же оставался в тени.
     Беседа  велась  вполголоса,  чтобы  не  услышали женщины и
Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты  для
того,  чтобы  выследить  охотника  на  бизонов  и, мертвого или
живого, доставить его в крепость. В первом  случае  их  ожидало
немалое вознаграждение, во втором - почти вдвое большее.
     Они  не  пожелали  помощи  солдат. Это их не прельщало. Им
вовсе не хотелось уменьшить щедрую награду,  делить  ее  еще  с
кем-нибудь.  Для  двоих  эта  сумма была бы целым состоянием, и
блестящая  перспектива  ее  получить  разжигала  их  стремление
добиться успеха.
     Покончив   с   этим  делом,  капитан  поскакал  обратно  в
крепость, а мулат и самбо стали тут же собираться на  охоту  за
человеком.

     Глава LII

     Через  полчаса  мулат  и  самбо  -  первого звали Мануэль,
второго Пепе - готовы были отправиться в путь. Сборы не  отняли
и  половины  этого  времени,  но  добрых  пятнадцать минут было
затрачено на  то,  чтобы  подкрепиться  жарким  и  выкурить  по
крепкой  сигаре;  а лошади пока что грызли брошенные им початки
кукурузы.
     Но вот  сигары  докурены;  приятели  вскочили  в  седла  и
поскакали.
     Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно
пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с
тяжелым  крепким  клинком,  обоюдоострым на несколько дюймов от
конца, - страшным оружием в единоборстве. И то и другое Мануэль
привез  с  собой  из  долины  Миссисипи,  там  же  он  научился
пользоваться этим оружием.
     У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье
ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож - мачете, а за
спиной  -  лук  и  колчан  со  стрелами.  В некоторых случаях -
например, когда нужно добыть дичь или нанести удар, не поднимая
шума, - мачете и лук удобнее, чем любое  огнестрельное  оружие.
Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая стрела не
попала в цель, что ж, это не пуля - меньше вероятности, что она
выдаст намеченной жертве врага.
     Кроме  этого  оружия,  у каждого охотника за поясом торчал
пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.
     Позади, на крупе лошадей,  они  везли  провизи