тспер.
   - Генри Голтспер!.. Генри Голтспер! - подхватили голоса, как если бы  это
имя было знакомо всем и с ним связывалось нечто особенное.
   - Тот самый, что всегда ездит на вороном коне, - пояснил  кто-то.  -  Его
здесь зовут Черный Всадник. Он совсем недавно появился в наших краях.  Живет
в старом доме у Каменной Балки. Никто его здесь не знает.
   - И, однако, все говорят о нем.  Загадочная  личность!  Быть  может,  это
какой-нибудь трубадур из восточных стран? - сказала Уинифрид Уайленд.
   - Вернее,  какой-нибудь  купец  с  запада,  -  смеясь,  возразила  Дороти
Дэйрелл, - откуда он и вывез свой идеал о равенстве  и  своего  первобытного
слугу. Вы не видели его индейца, мистер Уэд?
   - Нет, - отвечал юноша. - Я и его самого не очень хорошо видел - ведь  мы
ехали ночью. Но я надеюсь посмотреть на него сегодня. Он обещал приехать.
   - И не приехал?
   - По-моему, нет. По крайней мере, я его еще не видел. Но, может быть,  он
уже где-нибудь здесь, в толпе, или  среди  зрителей  на  площадке.  Если  вы
разрешите, сударыня, я пойду поищу его.
   - Да-да, поищите!  -  хором  воскликнули  женские  голоса.  -  Вы  должны
непременно отыскать его, мистер Уэд, и представить его нам.  Можете  сказать
ему, что мы все жаждем познакомиться с ним.
   Уолтер, с трудом пробираясь через толпу, обошел  кругом  всю  площадку  и
вернулся один.
   - Как это жестоко с его стороны, что он не едет! -  с  усмешкой  заметила
Дороти Дэйрелл, видя, что Уолтер возвращается один.  -  Если  бы  он  только
знал, как мы все огорчены! Мы, конечно, не были бы так разочарованы, если бы
вы, мистер Уэд, не сказали нам, что он собирался  приехать.  А  теперь  этот
праздник будет казаться очень скучным без него!
   - Может быть, он еще и приедет, - сказал Уолтер. - Мне  кажется,  еще  не
все гости собрались.
   - Ваша правда, мистер Уэд, - вмешался один из стоявших рядом. -  Вон  там
кто-то едет верхом за оградой и, кажется, направляется к воротам.
   Все взгляды устремились  в  ту  сторону,  куда  указывал  говоривший.  На
расстоянии примерно ста ярдов от ограды парка по равнине мчался всадник.  Но
он не направлялся к воротам.
   - Да нет, он вовсе не сюда едет! -  воскликнула  Дороти.  -  Наверно,  он
передумал... Ах, смотрите! Он гонит свою лошадь прямо на ограду! Неужели  он
собирается перескочить через нее? Смотрите, смотрите! Ах,  готово!  Вот  это
действительно прыжок! -  И  красотка  Дороти,  не  удержавшись,  восторженно
захлопала в ладоши.
   Но не она одна следила с восхищением за этим прыжком, хоть та, другая,  и
не выражала так шумно своего восторга. Глаза Марион Уэд радостно засверкали,
едва только она увидела приближающегося всадника, и сейчас  взгляд  ее  сиял
гордостью и торжеством.
   - Кто это такой? - слышалось со всех сторон, так как многие  видели  этот
великолепный прыжок.
   - Это он, тот самый, о ком мы только что говорили,  -  отвечал  Уолтер  и
бросился навстречу гостю, который приближался легкой рысью.
   - Черный Всадник! Черный Всадник! - раздавалось кругом, и поселяне толпой
ринулись по откосу на вал, приветствуя новоприбывшего.
   - Ура Черному Всаднику! -  прокатился  возглас,  когда  тот,  подъехав  к
толпе, остановил коня.
   - Они-то, во всяком случае,  знают  его!  -  заметила  красотка  Дэйрелл,
надменно кивнув головой  в  сторону  толпы.  -  По-видимому,  он  пользуется
популярностью. Чем это можно объяснить?
   - А это обычно так бывает с  никому  не  ведомыми  людьми,  -  иронически
отвечал джентльмен, стоявший  рядом  с  ней,  -  в  особенности,  когда  они
окружают себя некоторой таинственностью. У  деревенских  людей,  вы  знаете,
просто страсть ко всему таинственному.
   Марион стояла молча. Она гордилась этим почетным  приемом,  который  люди
оказывали избраннику  ее  сердца.  Она  могла  бы  ответить  на  язвительные
расспросы Дороти Дэйрелл.
   "Высокая, благородная душа - вот  чем  объясняется  его  популярность!  -
мысленно отвечала она. - У народа верное чутье, он редко ошибается  в  своем
выборе. Он предан народу. Неудивительно, что они так радуются ему!"
   Для самой Марион радость была еще вся впереди.
   Толпа любопытных, собравшихся поглядеть на Черного  Всадника,  постепенно
расходилась.  На  площадке  возобновились   игры   и   состязания.   Многие,
оглядываясь, следили восхищенным взглядом за черным  скакуном,  стоявшим  на
лугу под деревьями. Крестьяне с присущей им чуткостью  оставили  всадника  в
обществе молодого хозяина, который, выполняя данное им обещание,  повел  его
представляться дамам.
   Уолтер остановился с всадником в нескольких шагах от Марион.  Она  стояла
отвернувшись, как если бы не видела, кто подошел. Но сердце ее  чувствовало,
что он здесь,  рядом.  И  она  слышала  перешептывания  окружающих.  Она  не
решалась повернуться к нему. Ей страшно было встретить его взгляд:  а  вдруг
она прочтет в нем презрение?
   Но наконец больше уже нельзя было делать вид, что она  не  замечает  его.
Она подняла глаза, и взгляд ее остановился, но не на его лице, а выше  -  на
полях его шляпы, где, резко выделяясь на черном бархате,  красовалась  белая
перчатка. Какое счастье! Никакие слова не сказали бы ей яснее  то,  что  она
так жаждала узнать. Он поднял дар и сохранил его. Он принял ее нежный вызов!
Глава 16 ЛЮБОВНЫЙ ДАР

   Перчатка, лента или прядь волос - в те времена у кавалеров  было  принято
носить на шляпах такого рода украшения. Это было  свидетельством  того,  что
обладатель сего дара  пользуется  благосклонностью  дамы  своего  сердца.  У
многих молодых людей, среди собравшихся здесь, шляпы были украшены подобными
сувенирами. Поэтому никто не обратил внимания на перчатку, красовавшуюся  на
шляпе Генри Голтспера, за исключением тех, для кого это представляло  особый
интерес.
   Их было двое - интересовавшихся этим, хотя и по разным  причинам:  Марион
Уэд и Лора Лавлейс. Марион, узнав  свою  перчатку,  очень  обрадовалась:  но
через минуту ее охватил страх. Почему? Да потому, что она боялась, как бы ее
не узнал кто-то другой. Лора, увидев эту  перчатку,  удивилась.  Но  почему,
собственно? Да потому, что она ее узнала, узнала с первого взгляда. Это была
перчатка ее кузины.
   Вот этого-то и боялась Марион. Не того,  что  ее  перчатку  может  узнать
кто-то из посторонних, и даже не того, что ее может узнать отец; она  знала,
что ее отец занят гораздо более серьезными вещами  и  не  способен  заметить
перчатку или отличить ее от других. Но вот кузина - это совсем другое  дело:
она-то как раз хорошо разбирается  во  всяких  таких  пустяках  и,  конечно,
заметит.
   Страхи Марион оправдались. По глазам Лоры она сразу догадалась,  что  эта
предательская улика - перчатка - сильно взволновала ее.
   - Это твоя, Марион? - прошептала она, указывая на шляпу всадника и  глядя
на кузину не столько вопросительным, сколько испуганным взглядом.
   - Моя? Что ты,  Лора!  Эта  черная  шляпа  с  перьями?  Подумай,  что  ты
говоришь!
   - Ах, Марион, ты смеешься надо мной! Видишь, там, под перьями, - ну,  что
это по-твоему, скажи?
   - Кажется, что-то вроде дамской перчатки, не правда ли?
   - Да, Марион, это перчатка.
   -  Да-да,  так  оно  и  есть!  По-видимому,  у  этого   незнакомца   есть
возлюбленная. Кто бы это мог подумать!
   - Это твоя перчатка, сестричка!
   - Моя? Моя перчатка? Ты шутишь, милочка!
   - Это  ты  шутишь,  Марион.  Разве  ты  не  говорила  мне,  что  потеряла
перчатку?
   - Да, верно, потеряла. Я обронила ее где-то - не знаю где.
   -  Так,  значит,   этот   незнакомец   поднял   ее,   -   сказала   Лора,
многозначительно подчеркивая последние слова.
   - Ну что ты, милая Лора! Нет, ты  в  самом  деле  думаешь,  что  это  моя
перчатка?
   - О, Марион, Марион, ты знаешь, что это твоя! - В  голосе  Лоры  слышался
упрек.
   - А может быть, ты ошибаешься, - уклончиво возразила Марион. -  Дай-ка  я
посмотрю хорошенько! Д-да... Честное слово, Лора, ты, кажется, права.  Очень
похожа на мою перчатку, на ту самую, что я потеряла, когда ездила на охоту с
соколом; он еще тогда искогтил мне всю руку до крови, потому  что  она  была
без перчатки. Да, в самом деле удивительно похожа на мою!
   - Так похожа, что это и есть твоя.
   - Но тогда как же она  к  нему  попала?  -  явно  недоумевая,  промолвила
Марион.
   - Вот именно - как? - переспросила Лора.
   - Может быть, он нашел ее в лесу?
   - Тогда это просто неслыханная дерзость с его стороны, что он носит ее на
своей шляпе.
   - Да, в самом деле...
   - Подумай, если кто-нибудь узнает, что это твоя перчатка! Представь себе,
если дядя узнает...
   - Ну, этого можно не опасаться, - перебила ее Марион. -  Я  надевала  эти
перчатки всего только два раза. Ты одна только и видела их у меня на  руках.
Папа даже и не знает о них. Ты ведь не скажешь ему, Лора?
   - А почему я не должна говорить ему?
   - Да потому что... это может привести к неприятностям. Может  быть,  этот
незнакомец даже и понятия не имеет,  чья  это  перчатка.  Просто  поднял  ее
где-нибудь на дороге и нацепил  себе  на  шляпу  -  ну,  взбрела  ему  такая
фантазия! Или, может быть, ему захотелось почваниться. Я слышала, что многие
носят эти сувениры просто так. Пусть себе носит, если ему это  нравится.  Не
все ли мне равно, лишь бы он не знал, кому принадлежит эта  перчатка!  Прошу
тебя, пожалуйста, не говори об этом никому.  А  то,  если  узнает  отец  или
Уолтер... Ах, ты не знаешь Уолтера!  Как  он  ни  молод,  он  не  задумается
вызвать его на поединок. А я не сомневаюсь, что этот Черный Всадник -  очень
опасный противник.
   - Ах, Марион, нет, я никому не скажу! - вскричала Лора, которая пришла  в
ужас даже от одной мысли, что такая вещь может случиться. -  И  ты  тоже  не
говори никому, умоляю тебя! Пусть  носит  себе  эту  перчатку,  хоть  это  и
бесчестно с его стороны. Какое мне до этого дело, лишь бы это  не  коснулось
тебя!
   - Ну, на этот счет можно не опасаться, - уверенно сказала  Марион,  очень
довольная тем, что ей так легко удалось выпутаться.
   В эту минуту разговор, который  вели  между  собой  шепотом  кузины,  был
прерван Уолтером, подошедшим к ним вместе с Черным  Всадником.  Юный  Уолтер
сдержал свое обещание и представил Генри Голтспера всем  дамам  по  очереди,
причем сделал это с истинно придворной грацией.
   Быть представленным, когда все взоры устремлены на тебя с любопытством, и
не проявить ни малейшего смущения, - это требует большой выдержки. Но то  же
невозмутимое хладнокровие, которое обнаружил всадник при встрече с Гартом  и
его сообщниками, он сохранил и теперь, при встрече  с  более  учтивыми,  но,
быть может, более опасными противниками.
   Его ничуть не смущали лукавые взгляды, и,  знакомясь  с  этим  изысканным
обществом,  он  держал  себя  с  той   непринужденной   простотой,   которая
свидетельствует о подлинном благородстве.
   И только когда его наконец представили Марион Уэд, - как ни странно,  она
оказалась последней в этой церемонии, - только  тогда  мог  бы  внимательный
наблюдатель  заметить  некоторое  отступление  от  этой   обычной   светской
условности. В беглом обмене взглядами он мог бы уловить нечто  большее,  чем
пустую учтивость. Но взгляды эти встретились и разошлись так мгновенно,  что
их вряд ли успел кто-нибудь заметить. Вряд ли  кто-нибудь  мог  подозревать,
что Марион Уэд и Генри Голтспер уже встречались раньше, - а они  встречались
не раз и не раз глядели друг другу  в  глаза,  и  глаза  их  успели  сказать
многое, хотя они до сих пор не обменялись друг с другом ни одним словом.
   Как жаждала Марион Уэд услышать этот голос,  который  сейчас  звучал  так
мягко и сердечно, лаская ее слух, словно чарующая музыка! Но он не говорил с
ней на языке любви. Это было невозможно:  на  них  были  устремлены  десятки
внимательных глаз, и все настороженно ловили каждое слово,  слетавшее  с  их
уст. Они не могли позволить себе даже намека на то чувство, в котором им так
хотелось открыться друг другу. Такой вынужденный разговор вряд ли доставляет
радость влюбленным, он тяготит и утомляет их.  Поэтому  они  не  огорчились,
когда  возгласы  и  движение   в   толпе   положили   конец   их   обоюдному
замешательству.

Глава 17
НАРОДНЫЕ ПЛЯСКИ

   Смятение в толпе, прервавшее влюбленных как  нельзя  более  кстати,  было
вызвано появлением  костюмированной  группы  танцоров,  которые  только  что
закончили  репетицию  сцены  из  Робина  Гуда  <  Робин  Гуд  -  легендарный
английский разбойник,  живший,  по  преданию,  в  XII-XIII  веках.  Храбрец,
весельчак и защитник бедняков, Робин Гуд грабил только богачей, расправлялся
с  угнетающими  народ  феодалами  и  королевскими  чиновниками,  боролся   с
захватчиками-норманнами.  Поэтический  образ  Робина  Гуда,  олицетворяющего
свободолюбие английского народа,  воспет  в  английских  народных  балладах.
Подвиги Робина Гуда и его товарищей изображались в  народных  представлениях
под открытым небом.>  и  теперь  готовились  начать  свое  представление  на
площадке перед валом, где сэр Мармадьюк уже расположился со своими друзьями,
чтобы полюбоваться этим живописным зрелищем.
   Танцоры были обоего пола: девушки  в  ярких  лифах  и  юбках,  мужчины  в
цветных рубахах, с лентами на руках и ногах, с бубенчиками  на  подвязках  и
прочими украшениями, подобающими этой народной пляске.
   Главные действующие лица были в соответствующих костюмах: один  изображал
смелого разбойника Робина Гуда, другой - его  верного  помощника  Маленького
Джона, третий - веселого монаха Тука и так далее; среди девушек многие также
были в костюмах, и по ним можно было узнать и девицу  Марианну,  и  Королеву
Мая, и многих других любимых персонажей народной легенды.
   Танцоры скоро стали центром всеобщего внимания. Поселяне, собравшиеся  на
праздник  сэра  Мармадьюка  Уэда,  насытившись  вдоволь  обильным  угощением
щедрого  хозяина,  снова  стекались  на   площадку   и,   обступая   кольцом
исполнителей народной пляски, смотрели на них  с  нескрываемым  восхищением.
Игра в мяч, в шары, борьба, фехтование  -  все  это  было  сейчас  на  время
оставлено, так как пляска и сцены  из  Робина  Гуда  всеми  считались  самым
интересным зрелищем.
   И хотя в этих плясках участвовали только крестьянские девушки, среди  них
многие  отличались  статным  сложением  и  той  удивительной  миловидностью,
которой славятся поселянки Чилтернских холмов.  Две  из  них  в  особенности
выделялись своей красотой: смуглая брюнетка  цыганского  типа,  изображавшая
девицу Марианну, и белокурая Королева Мая, темноглазая, с светлыми, как лен,
косами.
   Не один молодой  парень  из  участвующих  в  пляске,  а  также  из  толпы
приятелей следил за этими сельскими красотками пламенным взором. И многие из
разряженных кавалеров заглядывались на смуглую Марианну и на Королеву Мая.
   Были и такие, что громко восхваляли их красоту и расточали  им  галантные
комплименты, между тем как многие  стоящие  тут  же  прекрасные  дамы,  быть
может, испытывали ревность; некоторые и в самом деле испытывали ее. И  среди
них - увы! - была и Марион  Уэд.  Хотя  это  чувство  было  неведомо  ей  и,
казалось бы, для него не было никаких оснований, все же  его  жестокое  жало
проникло в ее сердце. Первый раз в жизни она почувствовала  его  уколы,  ибо
это была ее первая любовь, и это чувство было для нее так ново, что она  еще
не знала, какие горести оно несет с собой. И вдруг сердце ее пронзила острая
боль! Она даже не могла сказать, что это такое,  она  могла  только  назвать
причину этой боли. Голтспер стоял в первом  ряду  зрителей,  и  прямо  перед
ними, чуть не задевая их, кружились  пляшущие.  Когда  красотка  Бет  Дэнси,
изображавшая Марианну, проносилась мимо него  а  фигурах  танца,  ее  черные
цыганские глаза всякий раз смотрели на него страстно и пламенно. Марион  Уэд
не могла не заметить этих взоров - до такой степени они были откровенны.  Но
не это пронзило ее сердце. Дочь лесничего могла бы хоть целый день  смотреть
не отрываясь на Генри Голтспера, не вызывая ни малейшей ревности  у  Марион,
если бы взгляд ее оставался без ответа. Но однажды, когда Бет,  изогнувшись,
повернулась к Голтсперу, Марион показалось, что  он  ответил  на  ее  взгляд
таким же пламенным взглядом.
   И вот тут сердце ее  сжалось  от  нестерпимой  боли,  как  будто  в  него
вонзилась отравленная стрела, и она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.  В
этой сельской красавице она почувствовала соперницу.
   Никогда до сих пор Марион не испытывала такой боли, но,  быть  может,  от
этого она казалась ей еще более  ощутимой.  Она  стояла  поникшая,  бледная,
устремив свои синие глаза на Генри Голтспера и с мучительной тревогой  следя
за каждым изменением его лица.
   Мрачные подозрения, охватившие ее, рассеялись не сразу. Едва  только  она
начала свои горестные наблюдения, как танцы внезапно прервались.
   Среди взрывов смеха, шуток и  одобрительных  возгласов,  раздававшихся  в
толпе зрителей, сначала только несколько человек из стоящих  по  ту  сторону
рва, окружавшего площадку, услышали какой-то странный и непонятный  шум.  Он
доносился откуда-то из-за ограды, с дороги, которая вела к воротам парка,  и
был похож на бряцание стальных доспехов и  стук  подков  множества  лошадей,
двигающихся размеренным шагом; казалось, это приближается отряд конницы.
   Те немногие, которые услышали этот шум, еще не успели ни сообразить,  что
это такое, ни поделиться  своими  соображениями  с  другими,  когда  до  них
донесся звук рожка,  явно  свидетельствующий  о  том,  что  где-то  недалеко
движется конный отряд. Рожок протрубил сигнал "смирно".
   Стук подков мгновенно затих, и когда последние отголоски  рожка  замерли,
прокатившись в лесной чаще, наступила глубокая  тишина,  прерываемая  только
мягким воркованьем лесных горлинок и звонким свистом дрозда.
   В парке тоже воцарилась полная тишина. Непривычный звук военного  сигнала
заставил смолкнуть веселый смех, крики и шутки. Все взоры устремились  в  ту
сторону, откуда донесся  этот  звук,  все  настороженно  прислушивались,  не
повторится ли он еще раз.
   Было что-то зловещее в том, как этот  неожиданный  сигнал  сразу  нарушил
общее веселье; казалось, все почувствовали  в  нем  что-то  недоброе.  Лица,
сиявшие радостным оживлением, внезапно омрачились тревогой.
   - Солдаты! - воскликнуло  сразу  несколько  голосов,  и  толпа,  забыв  о
плясках, бросилась по откосу на вал и застыла, прислушиваясь.
   И вот снова звонко затрубил рожок, на этот раз подавая сигнал "Вперед!" -
и еще многоголосое эхо не смолкло среди холмов, как первые шеренги кирасиров
уже вступили в главные ворота парка и двинулись по аллее, ведущей к дому.
   Они ехали попарно, ровным  строем,  и  каждый  всадник,  появляясь  из-за
деревьев, сверкал на  солнце  ослепительным  блеском,  вспыхивающим  на  его
доспехах.
   Когда отряд, вытянувшись длинной колонной, выехал на открытое место и все
еще продолжал двигаться, людям, глядевшим на него  сверху,  казалось,  будто
какая-то чудовищная змея ползет в ворота парка: стальные  кирасы  напоминали
чешуйчатую кожу, а ровная двойная шеренга - скользящее туловище удава.
   Наконец последняя пара въехала в ворота, и колонна начала подниматься  по
аллее, которая вилась по склону и вела к дому; и тут  сходство  с  громадной
змеей стало еще более заметным; великолепная, но смертоносная змея, медленно
подкрадывающаяся к своей жертве.
   - Королевские кирасиры!
   Многие из стоявших на валу узнали  кирасиров,  прежде  чем  этот  возглас
пронесся  в  толпе.  Кирасы  поверх  кожаных  камзолов,  стальные  шлемы   и
нагрудники, латы, прикрывающие бедра,  наплечники,  нарукавники  -  все  это
входило в боевое облачение кирасиров,  а  королевское  знамя,  развевавшееся
впереди отряда в руках корнета, оповещало, что это - королевские кирасиры.
   Рядом с корнетом  ехал  другой  офицер;  его  прекрасное  обмундирование,
великолепны