ее
кузина говорила об этом даже в шутку. Для Марион это было слишком  серьезным
шагом, и она предпочитала не думать о нем, пока не получит отказа отца.
   - Но ты говоришь, что ему грозит  опасность?  -  сказала  Лора.  -  Какая
опасность?
   - Шш! - остановила ее Марион, внезапно  повернувшись  спиной  к  зеркалу,
перед которым  она  расчесывала  свои  длинные  густые  волосы,  окутывавшие
золотой мантией ее белоснежные плечи. - Ты слышала?
   - Это, должно быть, ветер.
   - Нет, это не ветер. Сейчас нет никакого ветра. Но небо черное  -  видно,
собирается гроза. Мне показалось, что я слышу топот лошадей на  аллее  около
дома. Погаси свет, Лора, чтобы можно было выглянуть в окно.
   Лора вытянула свои хорошенькие губки и задула свечу.
   Комната погрузилась в полную темноту.
   Марион  полураздетая  подошла  к  окну  и,  осторожно  раздвинув   шторы,
посмотрела вниз.
   Она ничего не увидела - ночь была темна, хоть глаз выколи!
   Она опять прислушалась, на этот раз еще внимательнее, и ее снова охватило
предчувствие опасности, угрожающей ее возлюбленному,  предчувствие,  которое
весь день не давало ей ни минуты покоя. Ее обострившийся  слух  уловил  стук
подков по усыпанной песком аллее... Да, вот опять! Она ясно слышит  его,  не
так громко, как раньше, но его слышно... Правда, все слабей и слабей...
   На этот раз его услышала и Лора.
   Может быть, это лошадь с жеребенком убежала с пастбища и забрела в  парк?
Но звонкий стук подков ясно  свидетельствовал,  что  эти  лошади  повинуются
узде, что на них кто-то едет.
   - Кто-то уезжает! Кто бы это  мог  быть  в  такой  час?  Ведь  уже  скоро
полночь!
   - Уж, наверно, пробило полночь, - возразила Лора. - Мы очень  задержались
за игрой в  ландскнехт  <  Ландскнехт  -  карточная  игра,  получившая  свое
название от ландскнехтов - наемных немецких солдат XV - XVII веков,  которые
ввели ее в употребление.>. Было уже половина двенадцатого, когда мы кончили.
Но кто же это мог уехать так поздно, хотелось бы мне знать?
   Обе девушки стояли в амбразуре окна, тщетно стараясь проникнуть  взглядом
в густой мрак.
   Все их старания были безуспешны; но вдруг яркая борозда молнии  прорезала
небо и на секунду озарила парк до самой ограды.
   Окна спальни Марион выходили на аллею, ведущую к  западным  воротам.  То,
что сейчас представилось их глазам, на том самом месте, которое будило в ней
сладостные воспоминания, усилило в ее душе опасения и тревогу.
   Два всадника, плотно закутанные в плащи,  ехали  по  аллее,  удаляясь  от
дома; по-видимому, они только что выехали. Они ехали не оглядываясь, а  если
бы они  оглянулись,  картина,  которая  предстала  бы  перед  ними  в  свете
вспыхнувшей молнии, быть может, заставила бы их повернуть обратно.
   В  широкой  нише  окна  с  низким  подоконником  стояли  две   прелестные
полураздетые девушки; тесно сдвинув головки, они стояли обнявшись и  положив
друг другу на плечи обнаженные руки.
   Это очаровательное видение  возникло  на  один  миг  и  тут  же  исчезло.
Испугавшись, что они очутились на виду, хотя видеть их  могло  только  небо,
смущенные девушки мигом отпрянули от окна. Но как ни короток был  этот  миг,
обе они успели узнать закутанных всадников, ехавших по аллее.
   - Скэрти! - воскликнула Марион.
   - Стаббс! - вскричала Лора.

Глава 35
ЗАГОВОР

   Каково было бы удивление сестер, если бы они могли проникнуть  взором  за
ограду парка и заглянуть на лесистые склоны мили за две к  северо-западу  от
Бэлстрода!
   По  проселочным  дорогам  и  тропинкам,  соединяющим  города  Эксбридж  и
Биконсфилд с  близлежащими  селениями  -  Фулмир,  Сток,  Хеджерли  и  двумя
Челфонтами, - они увидели бы не двух путников, а по меньшей  мере  двадцать;
они ехали верхом и  большей  частью  поодиночке;  лишь  изредка  можно  было
увидеть группы по два, по три человека.
   Все эти путники ехали по разным дорогам и, казалось бы, в разные стороны;
но все они, по-видимому, держали путь в одно место, и, по мере того как  они
приближались к цели своего путешествия, можно было безошибочно сказать,  что
это место - старый дом в Каменной Балке.
   Один за другим путники въезжали в ворота и, приблизившись к  дому,  молча
слезали с коней и  отдавали  поводья  трем  слугам,  которым  было  поручено
смотреть за лошадьми. Затем они проходили под аркой высокого портала, где их
встречал юный темнокожий слуга и, не говоря ни  слова,  провожал  по  тускло
освещенному  коридору  до  дверей  большого  зала.  Одежда  и  осанка   этих
молчаливых, угрюмых гостей  выдавала  людей  знатного  происхождения,  а  их
запыленные плащи  и  ботфорты  свидетельствовали  о  том,  что  им  пришлось
проделать немалый путь, чтобы попасть в Каменную Балку.
   Странным казалось, что такие  знатные  кавалеры  путешествуют  без  слуг,
однако люди, исполнявшие обязанности конюхов, не выражали по этому поводу ни
малейшего удивления и, молча приняв из их рук поводья,  отводили  лошадей  в
конюшню.
   Ни один из людей, выполнявших обязанности конюхов, не был одет подобающим
образом, и по всему было видно, что они непривычны к этому делу.
   Двое были в обычной крестьянской одежде, и по некоторым  признакам,  если
приглядеться повнимательнее, в них можно было  узнать  лесорубов.  Это  были
наши знакомцы - Дик Дэнси и его помощник Уилл Уэлфорд.
   По внешнему виду третьего трудно было определить  род  его  занятий.  Его
одежда представляла собой какую-то странную смесь различных частей,  которые
отнюдь не подходили одна к другой и принадлежали, по-видимому, совсем разным
людям. На нем  были  высокие  ботфорты  из  прекрасной  коричневой  кожи,  с
красивыми  белыми  отворотами,  вполне  достойные   красоваться   на   ногах
какого-нибудь  изящного  кавалера;  плисовые  штаны,  доходившие  до  колен,
представляли странный контраст  с  этими  великолепными  ботфортами.  Из-под
пояса штанов вылезала сорочка тончайшего полотна, но далеко  не  безупречной
чистоты; поверх был  накинут  камзол  из  грубой  сермяги,  с  прорезями  на
рукавах, подбитый плисом. В довершение ко всему и в полном несоответствии со
всей остальной экипировкой,  поверх  камзола  красовался  широкий  кружевной
воротник, а из рукавов торчали кружевные манжеты, причем и то и другое имело
такой вид, как будто их вытащили из корзины с грязным бельем, не  дождавшись
стирки и глажения.
   Прибавьте еще к этому  наряду  высокую  фетровую  шляпу,  с  обтрепанными
полями и полинялой лентой, но без единого  пера,  -  и  вы  получите  полное
представление о костюме третьего человека, исполнявшего обязанности конюха в
доме на Каменной Балке.
   Если бы подъезд был освещен и приезжие могли разглядеть черты этого столь
необычно одетого конюха, возможно, многие из них задумались бы,  прежде  чем
решиться отдать на его попечение своего коня, ибо в высокой, статной фигуре,
которая различными частями своего одеяния  походила  то  на  мужика,  то  на
дворянина, они не преминули бы узнать старого знакомца, отнюдь не внушающего
доверия и пользующегося громкой славой грозного грабителя Грегори Гарта.
   Но в темноте Грегори не грозила опасность быть узнанным, и он преспокойно
выступал в почтенной роли конюха, нимало не  думая  о  том,  что  его  могут
изобличить.
   К  тому  времени,  как  большие  часы  на  челфонтской  церкви  отзвонили
двенадцать, в ворота старого дома на Каменной Балке уже въехало  по  меньшей
мере  два  десятка  всадников;  но  стук  подков,  доносившийся  с   дороги,
свидетельствовал, что еще кто-то из запоздавших торопится и шпорит коня.
   Примерно в это время два всадника, въехавшие вместе в ворота, подъехали к
дому. Подобно всем остальным, они сошли с  лошадей  и  отдали  поводья  двум
людям, подошедшим, чтобы принять их.
   Лошадей повели в конюшню, но всадники, вместо того, чтобы пройти под арку
портала, как это делали все, дождались, пока конюхи с их лошадьми исчезли из
виду, после чего, переглянувшись с третьим конюхом, который сделал  им  знак
следовать за ним, пошли сначала вдоль фасада, а затем, обогнув дом,  подошли
к нему с задней стороны.
   Если бы даже светила луна, трудно было бы узнать, кто были эти  приезжие,
не пожелавшие войти в дом с парадного крыльца. Оба они с ног до головы  были
закутаны в широкие плащи, но, так как ночь была теплая, вряд ли  можно  было
предположить, что они предусмотрительно укрылись от надвигающейся грозы.
   Зайдя за дом, человек, шедший впереди, остановился и поглядел через плечо
на своих спутников. Яркая вспышка молнии озарила его лицо: это  был  лесоруб
Уилл Уэлфорд.
   Он был бледен как полотно; эта мертвенная бледность  изобличала  нечистую
совесть, а глубоко посаженные  водянистые  глаза,  сверкавшие  из-под  белых
бровей, придавали его безобразным чертам какое-то дьявольское выражение.
   Молния осветила также лица обоих кавалеров. В одном  из  них  можно  было
узнать красивое лицо капитана Скэрти, которое  в  этом  ослепительном  свете
казалось таким же неестественно бледным, как и лицо их  проводника.  Другое,
лицо туповатое и румяное, принадлежало корнету Стаббсу.
   Уэлфорд сделал им знак поторопиться.
   - Идите скорее, нельзя ни минуты мешкать! - тревожно и опасливо прошептал
он. - У этого индейского чучела глаза на затылке, и ежели он вас увидит, так
сейчас же поведет к остальным, а ведь это вам вряд ли подойдет.
   - Нет, это нам совсем не подходит, - пробормотал Скэрти, прибавляя  шагу.
- Наше присутствие там испортит все дело. Веди, не бойся,  приятель,  мы  от
тебя не отстанем!
   И они молча зашагали вперед. Стаббс еле-еле поспевал сзади.
   Так они  обошли  правое  крыло  дома  -  молча,  бесшумно,  словно  шайка
грабителей, собирающаяся произвести взлом.
   Даже если бы кто-нибудь и попался им на  пути,  вряд  ли  их  можно  было
заметить в этом предгрозовом мраке; но кругом не было ни души, и некому было
увидеть, как они крадучись обогнули дом и проскользнули в маленькую  боковую
дверь, открывавшуюся в тесный проход, и очутились в нежилой части дома  -  в
маленькой, темной комнатке с наглухо  закрытой  грязной  стеклянной  дверью,
ведущей в большую залу, где собрались гости Генри Голтспера.
   - Позиция - лучше не придумаешь! - прошептал Скэрти,  когда,  заглянув  в
стекло, он увидел фигуры людей, расхаживающих  в  ярко  освещенной  зале,  и
услышал неясный гул голосов. - Превосходный наблюдательный пост, как раз то,
о чем я мечтал! Ну, теперь ступай, приятель, - шепнул он на ухо Уэлфорду.  -
Минут через двадцать выведи осторожно наших лошадей из конюшни  и  держи  их
наготове. Мы вернемся к парадному крыльцу. Твои достойные собратья ничего не
узнают, они подумают,  что  мы  из  этой  почтенной  компании.  А  если  они
что-нибудь заподозрят, так у меня с собой две металлические штучки, и я  при
помощи той или другой сумею их успокоить.
   Вытолкнув своего недавнего проводника в коридор, Скэрти тихонько затворил
за ним дверь и подвел Стаббса к заросшему паутиной стеклу. Оба,  согнувшись,
уставились в залу, притаившись,  словно  два  гигантских  паука  в  ожидании
добычи.
   Они стояли не двигаясь, не решаясь говорить даже шепотом.  Они  прекрасно
понимали,  какой  опасности  подвергаются,  если  их   застанут   здесь   за
подслушиванием, сознавали, что они могут поплатиться за это  жизнью  или  по
меньшей мере подвергнуться жестокому наказанию на месте, а потом  попадут  в
опалу, ибо будут опозорены. То, на что они решились, - не шуточное дело,  не
детская игра в прятки, но дерзкая и опасная затея: шпионаж, который  угрожал
не только личной свободе, но и жизни многих людей  из  самых  знатных  семей
графства.
   Скэрти отлично понимал все  это,  и,  если  бы  его  не  толкала  бешеная
ревность - самая жестокая из страстей, с которой не всегда  может  совладать
человек, - он, может быть, и не решился бы поставить себя в такое положение.
Его политические убеждения никогда не склонили бы его к такому неосторожному
поступку. Как ни был он привержен королю, он не способен был из  преданности
к нему шпионить за собранием заговорщиков, - его  толкнуло  на  это  гораздо
более сильное чувство; а в том,  что  эти  люди  замышляют  заговор,  Скэрти
нисколько не сомневался.
   Решившись на такое опасное  дело,  он  не  просто  положился  на  случай.
Искусный стратег, каким он и  был  в  самом  деле,  он  произвел  тщательную
рекогносцировку, прежде  чем  начать  действовать.  Его  помощник,  Уэлфорд,
побуждаемый таким же чувством, снабдил его  всеми  сведениями,  которые  ему
были нужны. Благодаря знакомству со стариком сторожем, который  присматривал
за домом до того времени, как его занял Голтспер, Уэлфорд хорошо знал дом на
Каменной Балке; ему были известны все входы и выходы, люки и потайные двери,
каждый уголок и лесенка от подвала до чердака. Уэлфорд уверил шпионов, что в
комнату, куда  он  тайно  провел  их,  никогда  никто  не  заглядывает,  что
стеклянную дверь, соединяющую ее с большим залом, нельзя открыть не взломав.
Замок ее давно  заржавел,  и  вся  она  приколочена  гвоздями  к  стоякам  и
притолокам.
   Можно было не опасаться, что  их  увидят,  так  как  все  стекла  заросли
паутиной. А уж что до того, чтобы их не услышали, так это зависело только от
них самих.
   Все  остальное  было  нетрудно  устроить.  В  толпе  незнакомых   гостей,
приехавших ночью, даже если бы в доме был  постоянный  штат  слуг,  вряд  ли
можно было отличить приглашенных от непрошеных; тем более этого  можно  было
не бояться в тех  исключительных  обстоятельствах,  которые  хорошо  оценили
Скэрти и его товарищ.
   Ни Дэнси, ни Гарт, по-видимому, не знали в лицо никого  из  них.  И  хотя
Ориоли также никогда не видел их, Уэлфорд больше опасался чутья индейца, чем
наблюдательности своих товарищей.
   До сих пор, однако, ему удалось их  обойти.  Скэрти  начал  с  того,  что
осторожно удалил  паутину  и  протер  небольшой  кусочек  стекла,  величиной
примерно с монету, через который можно было ясно видеть.
   Приложив глаз к  стеклу,  капитан  увидел  обширное  помещение  и  людей,
которые там находились.
   А слушать ему ничто не мешало.  Даже  обыкновенный  разговор  был  хорошо
слышен через стекло; если же кто-нибудь говорил громче,  чем  остальные,  то
можно было разобрать каждое слово.
   С  первого  же  момента  своих  наблюдений  Скэрти  обнаружил,  что   ему
приходится шпионить за весьма изысканным  обществом.  Среди  собравшихся  не
было ни одного, кто хоть сколько-нибудь походил бы на простого поселянина.
   Он скоро уловил общий тон разговоров  и  убедился  в  правильности  своих
предположений: это было совещание заговорщиков.  Так  про  себя  назвал  его
капитан-роялист, хотя справедливей было бы назвать его совещанием  патриотов
и, быть может, самых благородных, когда-либо собиравшихся на земле.
   Трое  или  четверо  из  выступавших   пользовались,   очевидно,   большим
авторитетом у собравшихся, и, когда тот или другой из них брал слово, в зале
воцарялось почтительное молчание.
   Скэрти не знал лично ни одного из этих выдающихся людей. Но когда с места
поднялся высокий человек с благородным лицом и все сразу  умолкли,  устремив
на  него  восхищенные  взоры,  полные  беспредельной  преданности,  вряд  ли
презренному королевскому шпиону могло прийти в голову, что он слушает самого
бескорыстного патриота, когда-либо жившего в Англии,  славного  чилтернского
героя - Джона Гемпдена.
   Для него также осталось неизвестным,  что  следующий  оратор,  человек  в
зрелых летах, выступавший с большим  красноречием,  был  будущий  обвинитель
Страффорда, мужественный патриот, который отправил на  плаху  этого  подлого
ренегата.
   Не узнал Скэрти и в юном, но серьезном ораторе, горячо защищавшем религию
диссидентов < Диссиденты (от латинского dissideo - не соглашаюсь, расхожусь)
- в  данном  случае:  противники  господствовавшей  в  Англии  епископальной
англиканской церкви.>, самоотверженного дворянина, сэра Генри Вена; ни того,
кто мгновенно находил ответ каждому оппоненту и  весело  острил  по  всякому
поводу и у кого под его напускным дендизмом билось сердце, преданное свободе
Англии, - сердце Гарри Мартена из Беркса.
   Скэрти из своего укрытия видел всех этих благородных, героических  людей,
но не узнавал их. Они не интересовали его, и он не обращал внимания  на  то,
что они делали или говорили. Его глаза и уши жаждали увидеть и услышать лишь
одного человека, который еще не  показывался,  -  хозяина  дома,  того,  кто
созвал этих гостей; его одного хотел видеть и слышать Скэрти.
   Хотя королевский шпион уже вполне убедился, что  все  происходящее  может
служить достаточным доказательством вины Голтспера, он все же хотел услышать
хотя бы одно слово, которое могло бы наверняка привести его к осуждению.
   Он не отчаивался. Можно ли было ожидать, что Генри Голтспер  не  выступит
на таком собрании!  Хотя  все  считали  его  человеком  дела,  а  отнюдь  не
оратором, многие ждали его выступления и с таким жадным  интересом,  который
больше   свидетельствует   об   истинном   одобрении,   чем   самые   бурные
рукоплескания. Будучи хозяином дома, он  до  сих  пор  скромно  предоставлял
слово другим, пока не почувствовал, что пришла и его очередь выступить.
   Пим в своем выступлении, длившемся  более  часа,  привел  собранию  целый
список обид, от которых стонал народ, - оно послужило своего рода конспектом
для той знаменитой речи, которая  впоследствии  вошла  в  обвинительный  акт
Страффорда. Это выступление усилило  решимость  собравшихся  бороться  всеми
силами против притеснений тирании, и многие из присутствующих дворян заявили
о своей готовности пойти на какой угодно риск, пожертвовать всем  состоянием
или даже своей жизнью, но не подчиняться  более  незаконным  вымогательствам
короля.
   Тут встал Голтспер и, выступив вперед, сказал:
   - Долго ли мы будем  говорить  загадками?  Я  скажу  прямо:  мне  надоело
выступать с претензиями и делать вид, будто мы  недовольны  слугами  короля,
тогда как нашему настоящему врагу не  предъявляется  никаких  обвинений.  Не
Страффорд, не Лод, не Финч < Финч  Джон  (1584  -  1660)  -  судья,  лорд  -
хранитель печати, спикер палаты  общин  при  Карле  I,  ревностный  защитник
абсолютизма.>, не Мэйнуэринг < Мэйнуэринг Роджер (1590  -  1653)  -  епископ
собора  Святого  Давида,  капеллан  Карла  I;  провозглашал,  что  те,   кто
отказывается платить введенный королем налог,  будут  осуждены  на  Страшном
суде.>, не Уиндбэнк < Уиндбэнк Фрэнсис (  1582  -  1646)  -  государственный
секретарь  при  Карле  I.  После  победы  революции  бежал  во  Францию.>  -
угнетатели народа. Они лишь орудие в руках тирана. Уничтожьте их - и  завтра
же на их место найдутся другие, такие же угодливые и бездушные!  К  чему  же
тогда все наши протесты  и  обвинения?  Гидру  деспотизма  можно  сокрушить,
только отрубив ей голову. Ядовитое дерево зла нельзя уничтожить, обрубая  то
там, то здесь одну ветку. Его можно обезвредить,  только  вырвав  с  корнем!
Некоторые из присутствующих здесь джентльменов думают, по-видимому, что если
мы окружим короля добрыми  советниками,  то  сможем  заставить  его  править
справедливо. Но добрые советники под влиянием  развращенного  монарха  могут
очень скоро измениться, и тогда все придется начинать сначала. Посмотрите на
Страффорда! Если бы десять лет назад мы собрались так,  как  сегодня,  Томас
Уэнтворт был бы с нами, первым нашим советчиком. Видите губительное действие
королевской милости! И так будет всегда, пока люди,  сотворив  себе  кумира,
называют его королем и, падая перед ним ниц, поклоняются ему!  Что  касается
меня, я не люблю говорить  обиняками.  Я  знаю  только  одного  преступника,
заслуживающего наших обвинений, и это не советник, не секретарь, не епископ,
но господин всех троих. И я думаю, джентльмены,  сейчас  вопрос  не  в  том,
хороший или плохой король будет править нами, а в том, допустим ли мы, чтобы
нами правил ко