ания; он теперь уже  не  сомневался,
что Марион - возлюбленная Голтспера. Эта мысль вызывала в нем жгучее чувство
ревности, которое заглушало все его благоразумие и осторожность и неудержимо
толкало заговорить с Марион.
   Призвав на помощь все свое самообладание и хитрость, он взял себя в руки,
постаравшись  принять  спокойный  вид,  и  решил  завязать  с  ней  любезный
разговор.
   Марион в эту минуту приблизилась к тому месту, где он стоял. Она невольно
вздрогнула, увидев выскользнувшего из-за  деревьев  Скэрти.  Дикая  страсть,
сверкавшая в его глазах, не могла не испугать ее, но она ничем не обнаружила
своего испуга. Марион была  слишком  хорошо  воспитана,  чтобы  выдать  свое
смятение даже в минуту опасности.
   - Добрый вечер, сэр, - сказала она коротко в ответ на его приветствие.
   - Простите мне мой вопрос, мисс Уэд, - сказал он, поравнявшись  с  ней  и
идя рядом. - Вы не боитесь выходить  одна  в  такой  поздний  час,  особенно
теперь, когда здесь в окрестностях орудуют свирепые грабители, вроде того, о
котором мне рассказывал ваш брат? Ха-ха-ха!
   - О! - возразила Марион в том же шутливом тоне. - Это было до  того,  как
капитан Скэрти со своими грозными кирасирами поселился у нас в доме. Под  их
защитой нам, я думаю, уже нечего  бояться  не  только  грабителей,  но  даже
разбойников с большой дороги!
   - Благодарю вас за комплимент, мисс Марион. Если бы я  мог  льстить  себя
надеждой, что Марион Уэд считает наше  присутствие  защитой  для  себя,  это
весьма облегчило бы мне мое неприятное  положение  в  качестве  вынужденного
гостя в доме ее отца.
   - Вы очень любезны, сэр, - сказала она, легким кивком давая  понять,  что
принимает его извинения.
   Но, бросив украдкой испытующий взгляд  на  лицо  капитана,  она  подумала
невольно: "Если это честный человек, тогда, значит, и сатана не так страшен,
потому что, если то, что он сказал, - правда, я  никогда  не  видела,  чтобы
взгляд так противоречил словам".
   - Поверьте, мисс Уэд, - продолжал  лицемер,  -  меня  очень  тяготит  мое
положение здесь. Я чувствую, что мое присутствие здесь  всем  досаждает.  Да
иначе и быть не может! Несмотря на  удовольствие,  которое  может  доставить
гостеприимство вашей благородной семьи,  я  охотно  отказался  бы  от  столь
высокой чести, если бы я не изменил  этим  своему  долгу  службы,  а  служба
королю - это превыше всего!
   - В самом деле?
   - Для офицера кирасирского полка его величества иначе не может быть.
   - Это только во Франции  или  во  Фландрии,  где  вы,  кажется,  изволили
воевать. В Англии, сэр, на  взгляд  каждой  английской  женщины,  существует
нечто более высокое, чем служба королю. Неужели вам никогда не  приходило  в
голову, что у  вас  есть  долг  и  по  отношению  к  народу,  или,  если  вы
предпочитаете другое выражение, к государству?
   - Государство - это король! Ибо, как изрек монарх: "Государство - это я!"
- вот кредо Ричарда Скэрти.
   - Если даже ваш король - тиран?
   - Я солдат. Мое ли дело судить о королевской  власти!  Мое  дело  -  лишь
повиноваться ее приказам.
   - Благородное кредо! Благородные чувства для  солдата!  Хотите  выслушать
мое кредо, сэр?
   - С великим удовольствием, мисс Уэд! - ответил Скэрти, присмирев  под  ее
презрительным взглядом.
   - Если бы я была мужчиной, - сказала Марион, и глаза ее засверкали,  -  я
скорее выбрила бы себе макушку и покрыла ее монашеским клобуком, чем владеть
мечом на службе недостойного короля! О! Есть  люди  в  нашей  стране,  слава
которых переживет жалкую известность властителей. Когда имена тиранов  будут
преданы забвению, имена Вена, Пима, Кромвеля < Кромвель Оливер (1599 - 1658)
-  крупнейший  деятель   английской   буржуазной   революции,   руководитель
индепендентов. Во время гражданской  войны  проявил  выдающиеся  способности
полководца и организатора. Созданная им армия из  крестьян  и  ремесленников
разбила войска короля. Но, подавляя монархистов, Кромвель сурово расправился
и с демократическими партиями  левеллеров  и  диггеров,  а  затем  возглавил
захватническую  войну  против  Ирландии.  Последние  годы  жизни   Кромвель,
провозглашенный  в  1653  году  лордом-протектором,  правил   единолично   и
пользовался диктаторской властью.>, Гемпдена и Голт... - она  запнулась,  не
решаясь произнести имя того, кто был в ее глазах  достойней  всех,  -  будут
помнить и чтить в каждом доме!
   - Опасные речи, мисс Уэд! - возразил Скэрти, чья преданность королю и еще
не остывшая злоба боролись с невольным восхищением прекрасной бунтовщицей. -
Боюсь, что вы бунтовщица, и будь я так верен интересам моего короля, как мне
подобает быть, я должен был бы заключить вас в тюрьму! Ах! -  воскликнул  он
и, наклонившись, промолвил с мольбой в голосе: - Сделать вас узницей,  своей
узницей - вот это был бы поистине сладостный долг воина,  награда  всей  его
жизни!
   -  Ого!  -  воскликнула  Марион,  делая  вид,  что   не   понимает   этой
двусмысленной фразы. - Раз уж речь зашла о том, чтобы сделать меня  узницей,
мне нужно скорее скрыться от вас! Спокойной ночи, сэр!
   И,  весело  рассмеявшись,  Марион  бросилась  бегом  и,  оставив   позади
разочарованного поклонника, легко перебежала через мостик и  скоро  скрылась
за высокой стеной кустарника, окружающего цветник.

Глава 29
КУРЬЕР С ЭСКОРТОМ

   Расставшись  с  Марион,  Генри  Голтспер  должен  был  чувствовать   себя
счастливейшим из людей. Прелестнейшая женщина во всем графстве - а для  него
в целом свете - призналась ему в любви и поклялась в верности. Казалось  бы,
он мог не сомневаться в своем счастье. Но он не чувствовал себя  счастливым.
Наоборот, он ехал с тяжелым  сердцем  после  свидания  со  своей  прелестной
возлюбленной. Он знал, что этого свидания не должно было быть: Марион Уэд не
могла быть его возлюбленной!
   Отъехав шагов на пятьдесят, он повернулся в седле в  надежде  увидеть  ее
еще раз и оторваться хоть на минуту от своих тяжелых мыслей.
   Лучше бы ему не оборачиваться!
   Если до сих пор у него было тяжело на душе, то теперь то, что он  увидел,
заставило его почувствовать себя несчастнейшим из смертных.  Марион  шла  по
тропинке и уже  начала  подниматься  вверх  по  склону.  Ее  светлое  платье
отчетливо выступало во мгле сумерек. Голтспер  не  отрываясь  следил  за  ее
движениями, восхищаясь царственной грацией и легкой, плавной походкой.
   Марион шла быстрым шагом и была уже на полпути к дому, как  вдруг  кто-то
вышел из-за деревьев и направился вслед за ней.
   Через несколько секунд незнакомец поравнялся с Марион, и они пошли рядом.
Голтсперу, который наблюдал  за  ними  издалека,  казалось,  что  они  ведут
оживленную беседу.
   Незнакомец был в светлой одежде, с красной  перевязью  через  плечо  и  в
высокой шляпе с султаном из страусовых перьев.
   Это не мог быть брат Марион: Уолтер был гораздо ниже ростом. Не мог  быть
и ее отец: сэр Мармадьюк всегда ходил в черном.
   Когда аллея, поднимавшаяся по склону холма между двумя  рядами  каштанов,
кончилась, достигнув вершины, и Марион со своим спутником вышла на  открытое
место, Голтспер тотчас же узнал незнакомца.
   Это был Скэрти!
   Это открытие больно задело его.
   - Он, по-видимому, подстерегал, когда она пройдет.  Ведь  не  зря  же  он
прятался за деревьями! Что мне делать? Поскакать туда? Ведь опасно оставлять
ее наедине с ним. Мерзавец! - вскричал  он,  приподнявшись  на  стременах  и
грозя кулаком в спину капитана кирасиров. - Если  только  я  узнаю,  что  ты
посмел оскорбить ее словом или взглядом, я разделаюсь с тобой  не  так,  как
вчера, а много хуже! Какое ужасное  зрелище!  -  бормотал  он,  глядя  вслед
удаляющейся паре. - Волк рядом с овечкой!.. Но что это? Он нагибается к ней,
и она поворачивает к нему голову и, кажется, довольна? Боже мой! Возможно ли
это?
   Не помня себя, он схватился за рукоятку меча и пришпорил коня.
   Умное животное повернуло обратно к усадьбе, но Голтспер остановил его  на
всем скаку.
   - Я верно, с ума сошел, - пробормотал он, - а ты также, Хьюберт! Что  она
подумала бы обо мне? И что я могу сказать, когда появлюсь  перед  ней?  Нет,
это немыслимо! Но если я прав, тогда, значит, я напрасно испытывал угрызения
совести, напрасно винил себя... Вот они уже подходят к мосту.  Она  обгоняет
его, бежит от него... Вот она уже завернула к дому...  Он  стоит  один.  Он,
видимо, не  ожидал,  что  она  убежит!  О,  Марион,  если  я  оскорбил  тебя
подозрением, то лишь потому, что я обезумел  от  любви!  Прости,  прости!  Я
больше никогда не позволю себе следить за тобой!
   С этими словами Голтспер повернул коня, и, не  оборачиваясь,  поскакал  к
воротам.
   Выехав на большую дорогу, он помчался во  весь  опор.  Доехав  до  места,
откуда начиналась тропа на Каменную Балку, он остановил коня посреди дороги,
и вместо того чтобы свернуть на нее, в нерешительности опустил поводья.
   Взглянув на небо, просвечивающее сквозь зеленый свод деревьев, он увидел,
что на нем все еще догорают багровые отсветы заката, а на потемневшей синеве
на востоке четко выступает тонкий серп месяца.
   - Не стоит, пожалуй, и ехать домой, -  пробормотал  он,  вынимая  часы  и
поднося их к глазам. - Как быстро пролетел этот сладостный  час!  Скоро  все
уже должны собраться. Если я поеду не спеша, я буду там как раз  вовремя,  и
ты, Хьюберт, получишь ужин в конюшне "Головы сарацина"... Вон женская фигура
в окне! Ах, это Марион!
   Это восклицание вырвалось у него, когда он,  повернув  голову  в  сторону
бэлстродского  парка,  увидел  между  верхушками  каштанов  освещенные  окна
усадьбы. Взгляд  его  был  прикован  к  окну  в  верхнем  этаже,  где  между
раздвинутыми  занавесями,  ярко  освещенная  горевшей  в   комнате   лампой,
отчетливо выступала женская фигура. Она была слишком далеко, чтобы ее  можно
было разглядеть, но  в  ее  величественных  и  строгих  очертаниях  Голтспер
безошибочно угадал Марион Уэд.
   Он долго смотрел  на  нее  с  улыбкой,  потом  глубоко  вздохнул,  тронул
поводьями Хьюберта и медленно двинулся вперед.
   Вскоре он подъехал к  заброшенной  хижине  на  Джеррет  Хис;  месяц  ярко
освещал полуразвалившуюся лачугу - место засады  Грегори  Гарта.  Но  теперь
здесь уже не было ни его, ни его верных пособников; исчезли даже  шесты,  на
которых они держались, и трудно было представить себе  эту  свирепую  шайку,
пугавшую путешественника, остановленного  грозным  окриком  атамана:  "Стой!
Руки вверх!"
   Голтспер, вспомнив свое ночное приключение, остановил коня,  откинулся  в
седле и громко расхохотался.
   Хьюберт весело заржал, словно отвечая ему.  Может  быть,  ему  тоже  было
смешно? Но внезапно оба смолкли...
   В ответ на ржание  Хьюберта  послышалось  громкое  заливистое  ржание  не
одной, а нескольких лошадей.
   Голтспер, сразу насторожившись,  придержал  коня  и  прислушался.  Ржание
доносилось откуда-то со стороны Красного Холма, а за ним  вскоре  послышался
громкий стук копыт и звон доспехов.
   - Конный отряд! - прошептал Голтспер. - Должно быть, это кирасиры  Скэрти
возвращаются из Эксбриджа. Ну, Хьюберт, спрячемся скорей, чтобы они  нас  не
увидели!
   И он легким движением уздечки направил  коня  в  высокие  заросли  позади
хижины.
   Топот коней и звон оружия раздавались уже совсем близко; слышались грубые
голоса, смех, и наконец всадники  вынырнули  из-за  деревьев  и  выехали  на
открытую полянку перед хижиной.
   Их было семеро - один впереди, остальные за ним по  двое.  Первый  был  в
офицерском мундире, остальные - солдаты.
   Поравнявшись с хижиной, командир круто осадил коня; за ним остановились и
солдаты.
   - Сержант! - окликнул командир отряда, обернувшись к следовавшему за  ним
коннику. - А  не  то  ли  это  место,  где  ограбили  королевского  курьера?
Смотрите, вот развалившаяся лачуга, о которой он  говорил.  Наверно,  это  и
есть Джеррет Хис. Как вы думаете?
   - Похоже, что так, господин капитан, - ответил сержант, - ничего  другого
быть не может. Мы проехали от Эксбриджа добрых четыре мили, и отсюда, должно
быть, уже рукой подать до Бэлстрод Парка. Значит, это и есть Джеррет Хис.
   - Жаль, что эти мошенники не показываются сегодня! Дорого бы я дал, чтобы
привести их с собой, связанных по рукам и ногам! Все-таки это хоть  немножко
утешило бы беднягу Канлиффа, которого они  так  обобрали!  Подумать  только,
оставили в одних  чулках!  Ха-ха-ха!  Хотелось  бы  мне  посмотреть  на  эту
картину: придворный франт в одних чулках - в  лунном  свете!  Ха-ха-ха!  Мне
кажется, я слышал где-то неподалеку ржание лошади, - продолжал он. - Если бы
эти грабители не были бездомными бродягами, мы, может быть, и застали бы  их
здесь.
   - Вы забыли, господин капитан, - заметил  сержант,  -  ведь  у  господина
Канлиффа отобрали лошадь. Может,  этот  разбойничий  атаман  теперь  уже  не
бродит, а разъезжает верхом.
   -  Да  нет!  -  отвечал  офицер.  -  Наверно,  это   ржала   какая-нибудь
крестьянская кляча, которую пустили пастись ночью в поле. Ну, едем! Мы и так
потеряли здесь слишком много времени. Если это Джеррет Хис, так  мы  вот-вот
должны быть на месте. Вперед!
   И командир со своим отрядом помчался во весь  опор  по  дороге.  А  Генри
Голтспер, притаившийся  в  тени  за  деревьями,  проводил  их  презрительным
смехом, потонувшим в топоте коней и бряцании оружия.
   - Еще один королевский курьер к Скэрти!  -  пробормотал  он,  выезжая  на
дорогу. - С повторной грамотой! Ха-ха! Его королевскому  величеству,  видно,
не терпится, чтобы ее вручили. На этот раз он решил принять экстренные  меры
- эскорт из шести солдат. А все-таки, несмотря на это, достаточно  мне  было
бы кашлянуть разок погромче, и, как бы ни бахвалился их командир, они  мигом
прыснули бы отсюда, не стали бы здесь  прохлаждаться!  Вся  эта  зазнавшаяся
королевская челядь, "кавалеры", как они себя  называют,  -  самые  ничтожные
трусы, храбры только на  словах.  Ах,  скоро  ли  настанет  тот  час,  когда
англичане поймут наконец, что права надо  отстаивать  мечом  -  единственный
способ, которым их можно добыть! Тогда, надо  надеяться,  все  эти  хвастуны
полетят вон и будут выметены, как сор, защитниками свободы! Дай  Бог,  чтобы
этот час настал поскорее! Вперед, Хьюберт! Надо поторопиться!
   Хьюберт повиновался легкому знаку, взвился  с  места  и  плавным  галопом
помчался по дороге к Красному Холму, а потом вниз по отлогому  склону  и  по
широким зеленым колнским лугам.

Глава 30
"ГОЛОВА САРАЦИНА"

   Харчевня "Голова сарацина" стояла в полумиле от  реки  Колн  и  точно  на
таком же расстоянии от окраины Эксбриджа. Чтобы  попасть  в  харчевню,  надо
было переехать через реку по высокому старинному мосту.
   "Голова сарацина" стояла на проезжей дороге и была такой же давности, как
и мост; возможно, что она существовала со времени крестовых походов,  отчего
и получила свое странное название.
   Это была та самая харчевня, где Скэрти со своими  кирасирами  остановился
на ночлег накануне своего появления в Бэлстрод Парке. Впоследствии ее  стали
называть "Головой королевы" - название, которое она  сохранила  и  до  наших
дней. Это новое название, появившееся на вывеске, было делом рук не честного
сакса Бонифаса, содержавшего харчевню в дни  царствования  Карла  Первого  <
Карл I (1600 - 1649) - английский король  в  1625  -  1649  годах.  Проводил
реакционную  феодально-абсолютистскую   политику,   вызвавшую   недовольство
значительной части дворянства, буржуазии и протест широких масс  народа.  Во
время английской буржуазной революции XVII века был  свергнут  и  казнен  30
января  1649.>,  но  разодетого  в  шелк  и   бархат   богатого   владельца,
наследовавшего ему в подлые дни Реставрации < Реставрация - в данном  случае
восстановление в 1660 году на престоле Карла II - сына казненного  Карла  I.
Царствование Карла II (1660 - 1685) отличалось, в противоположность  строгим
и суровым нравам пуритан, распущенностью и цинизмом.>.
   В описываемое нами время хозяин харчевни мастер Джервис мог бы  присвоить
ей другое, не менее подходящее, а может быть, даже и более меткое название -
"Голова короля"; ибо под этой кровлей  подобные  слова  нередко  произносили
шепотом, а иной раз и громко, вкладывая в них совсем  особый  смысл,  сильно
отличавшийся от того, с коим их  произносят  обычно.  Может  быть,  слова  и
мысли, которыми обменивались люди, собиравшиеся в стенах  старой  гостиницы,
способствовали тому, что  некий  король  лишился  своей  головы;  во  всяком
случае, они ускорили это важное событие.
   В тот вечер, когда Генри Голтcпер мчался во весь опор по склону  Красного
Холма, торопясь к месту своего назначения - в харчевню "Голова сарацина",  -
примерно в это же время можно было увидеть группы пешеходов по два,  по  три
человека, которые одна за другой переходили мост у Эксбриджа и  направлялись
к харчевне.
   Одна за другой эти группы входили в харчевню, обменявшись приветствиями с
хозяином, который встречал их в дверях.
   Так продолжалось  до  тех  пор,  пока  под  увитую  плющом  арку  "Головы
сарацина" не вошло примерно человек пятьдесят.
   Все это были мужчины; среди них не было видно ни одной женщины.
   В этих людях можно было сразу узнать ремесленников того или другого цеха,
ибо каждому ремеслу в то время была присвоена особая одежда,  они  не  имели
праздничного вида.  Мясник  пришел  в  высоких  кожаных  сапогах,  пропахших
говяжьим салом; мельник - в белом колпаке,  из-под  которого  виднелись  его
пропыленные мукой волосы; кузнец - в шароварах, прикрытых спереди прожженным
кожаным фартуком, а кривоногий портной - в плисовых штанах.
   Были здесь люди и более щеголеватого вида: в высоких шляпах и камзолах из
хорошего сукна, в добротных желтых сапогах, в белых полотняных воротниках  и
манжетах; но так как все они были одеты на один лад, по их  одежде  нетрудно
было узнать,  что  они  принадлежат  к  цеху  лавочников,  ныне  неправильно
именуемых торговцами.
   По вечерам, - а особенно, когда была теплая погода, - в "Голове сарацина"
нередко можно было встретить компанию этих людей, потому что погреб харчевни
славился на всю округу и здесь собирались завсегдатаи даже из Эксбриджа.  Но
в тот вечер, о котором идет речь, наплыв посетителей в харчевню в один и тот
же, и довольно-таки поздний,  час  вызван  был,  по-видимому,  чем-то  более
важным, а не просто потребностью выпить в компании знаменитого пива  мастера
Джервиса.
   У всех этих людей,  направлявшихся  к  "Голове  сарацина",  был  необычно
деловой  вид;  они  разговаривали  между  собой,  понизив  голос,  и  по  их
озабоченному тону чувствовалось, что они говорят о каких-то весьма серьезных
вещах. Видно было, что они не просто вышли прогуляться, а идут по делу, ради
которого заранее решили собраться в условленный час.
   Как мы говорили выше,  хозяин  харчевни  встречал  каждого  посетителя  в
дверях. В молчаливом приветствии, которым он обменивался с каждым входившим,
было что-то необычное и даже загадочное, ибо хозяина "Головы сарацина" никак
нельзя было заподозрить в необщительности. Не менее загадочным  было  и  то,
что каждый входивший поднимал правую руку с загнутым внутрь большим  пальцем
и на секунду подносил ее чуть ли не к самому носу мастера Джервиса.
   По-видимому, это был какой-то условный  знак,  а  легкий  кивок,  которым
хозяин отвечал на этот загадочный жест, давал разрешение войти.
   Войдя в дверь, посетители направлялись не в общий зал  для  гостей,  а  в
глубь  помещения;  длинный  коридор  вел  в  большую  обособленную  комнату,
по-видимому более  подходящую  для  такого  сборища.  Посетителей,  которые,
входя, здоровались с хозяином попросту, не поднимая руки, провожали в  общий
зал, или они сами направлялись туда, не дожидаясь, чтобы их проводили.
   Прошел час, если не больше, а группы людей, направлявшихся к харчевне  по
дороге из Эксбриджа,  все  еще  прибывали.  В  то  же  время  другие,  мен