она там? Во всяком случае, я ее не видел. В конце  концов,  ведь  это  может
быть и женатый человек. Не так уж он молод. Но нет, я забыл про эту перчатку
на его шляпе! Вряд  ли  это  перчатка  его  жены.  Ха-ха-ха!  Но  разве  это
что-нибудь доказывает? Я сам был когда-то женат, и это не мешало мне  носить
на шляпе любовные сувениры. Хотел бы я знать, кому принадлежит эта перчатка!
Ах, черт возьми!
   Скэрти теперь уже не ходил, а метался по комнате, как будто бурный  поток
мыслей увлекал его за собой. Но едва это проклятье сорвалось с его  уст,  он
вдруг точно застыл на месте, приковавшись взглядом к  какому-то  попавшемуся
ему на глаза предмету.
   Прямо перед ним на маленьком столике, стоявшем в глубине комнаты,  лежала
небрежно брошенная перчатка. Это была дамская перчатка  с  прикрепленными  к
ней отворотами, расшитыми золотой нитью и украшенными кружевом. Она казалась
парой той перчатки, которая занимала сейчас его мысли, той  самой  перчатки,
которая вчера красовалась на шляпе Генри Голтспера!
   - Клянусь Небом, та же самая! - воскликнул он, и вся краска отхлынула  от
его лица, когда он, наклонившись, стал разглядывать ее.  -  Нет,  не  та  же
самая, - промолвил он, взяв перчатку и внимательно вглядываясь в нее.  -  Не
та же самая, но парная к ней! Сходство полное: кружево, вышивка, узор - все!
Я не могу ошибиться! - И, произнося эти слова, он  злобно  топнул  ногой.  -
Здесь что-то кроется! - продолжал он, овладев собой. - До вчерашнего дня сэр
Мармадьюк не знал его. Он не может быть знаком с дочерью сэра Мармадьюка!  И
тем не менее он открыто носит ее перчатку  на  своей  шляпе.  Но  ее  ли  та
перчатка?.. А чья же? Может быть, она принадлежит  той  другой,  племяннице?
Нет-нет! Как ни мала эта перчатка, все же она слишком велика  для  крошечной
лапки. Это перчатка Марион!
   Несколько  секунд  Скэрти  стоял,  вертя  в  руках  замшевую  перчатку  и
рассматривая  ее  со  всех  сторон.  Его  побуждало  к  этому   не   простое
любопытство; более сильное чувство отражалось на его  мрачно  нахмуренном  и
побледневшем лице.
   - Меня опередили, клянусь Небом! - воскликнул он, и глаза  его  сверкнули
отчаяньем и гневом. - Лежи здесь, - промолвил он, пряча  перчатку  на  груди
под камзолом. - Лежи здесь, страшная улика, поближе к моему сердцу,  которое
ты отравила горькими подозрениями! Сейчас ты  никому  не  нужна,  но...  как
знать!.. может, ты мне еще пригодишься.
   И,  охваченный  мучительным  чувством  горечи  и  злобы,  он  с   мрачной
решимостью снова зашагал по комнате.

Глава 26
БУДУАР

   Теплый золотистый свет осеннего солнца пробивался сквозь  полураздвинутые
занавески окна в доме сэра Мармадьюка Уэда.
   Время было после полудня; окно, о котором шла речь, находилось в  верхнем
этаже и выходило на запад; из него открывался один из самых живописных видов
бэлстродского парка. Солнечные лучи, проникая сквозь раздвинутые  занавески,
освещали прелестно убранную комнату с изящной обстановкой, по которой  можно
было с первого взгляда сказать, что это спальня юной леди.
   Доказательство этому было налицо, так как сама юная леди стояла сейчас  в
оконной нише между раздвинутыми занавесями.
   Солнечные лучи, сливаясь с золотом ее волос, казалось,  нежились  в  этих
золотистых косах. И  солнечный  свет  тонул  в  ее  голубых  глазах,  как  в
бездонном синем небосводе. На щеках ее играл нежный румянец; может быть,  он
был немножко бледнее обычного и напоминал  собой  чуть  розовеющие  облачка,
тающие в закатном небе. Но никакое волнение не могло согнать краску  с  лица
Марион Уэд - розы на ее щеках никогда не уступали места лилиям.
   Юная леди стояла у окна и смотрела вдаль. Она обводила пытливым  взглядом
склоны холмов, всматривалась в густую завесу листвы  ветвистых  каштанов,  в
перелески и рощицы, где медленно бродило пестрое стадо или вдруг по  зеленой
опушке  стремительно  проносилась  лань.   Но   ничто   в   этой   панораме,
открывавшейся перед ее взором, не вызывало у нее интереса и не привлекало ее
внимания.
   Чаще всего взгляд ее устремлялся к высоким  воротам  с  серыми  каменными
столбами, сплошь заросшими плющом. Это был не главный въезд  в  парк;  этими
воротами пользовались лишь в редких случаях; они выходили с западной стороны
ограды прямо на большую дорогу.  Отсюда  был  кратчайший  путь  на  Каменную
Балку.
   В этих заросших плющом столбах не было ничего примечательного, что  могло
бы так заинтересовать Марион Уэд. Не было ничего замечательного и в  старых,
заржавленных воротах, выкрашенных в красную краску. Она видела эти ворота не
один раз в день, стоило только выглянуть из окна своей  комнаты.  Почему  же
теперь она так упорно не отрывала от них взгляда?
   Чтобы узнать это, нам придется заглянуть в ее мысли.
   "Он обещал приехать сегодня. Он сказал это Уолтеру, когда  уезжал,  после
того как одержал победу над тем человеком, который так  ненавидит  его...  и
еще большую победу над той, которая его любит. Нет, эту  победу  он  одержал
уже давно! О Боже! Так, значит, это любовь! Вот почему я так  стремлюсь  его
увидеть!"
   - Ах, Марион, ты еще не одевалась к обеду? А  ведь  осталось  всего  пять
минут!
   Это восклицание принадлежало маленькой Лоре Лавлейс, которая только  что,
переодевшись к обеду, смеясь и сияя, вбежала в ее комнату.
   На сердце у  нее  не  было  никакой  тяжести,  и  ничто  не  омрачало  ее
хорошенького личика. Она провела с Уолтером все утро,  и  это,  по-видимому,
было отнюдь не огорчительно.
   - Я не собираюсь переодеваться, - возразила Марион. - Я пойду  обедать  в
том, в чем я сейчас.
   - Как, Марион! А эти чужие офицеры, которые будут обедать с нами?
   - Какое мне дело до чужих! Вот именно поэтому я и не  хочу  одеваться.  И
если бы отец не настаивал, я просто не вышла бы к обеду. Сказать по  правде,
Лора, меня даже удивляет, что ты так стараешься понравиться  людям,  которых
нам навязали силком. Которому же из  двух  ты  расставляешь  сети,  милочка?
Тщеславному командиру или его дураку-помощнику?
   - О! - воскликнула Лора, укоризненно надув губки.  -  Ты  обижаешь  меня,
Марион. Я одевалась вовсе не для них. Ведь не одни же они будут  за  столом!
Кроме них, будут и другие.
   - А кто же? - спросила Марион.
   - Ну, как... кто...  -  запинаясь,  ответила  Лора  и  вспыхнула.  -  Ну,
разумеется, дядя, сэр Мармадьюк...
   - И все?
   - А еще... кузен Уолтер...
   -  Ха-ха-ха,  Лора!  Вот  удивительно,  что  тебе  пришло  в  голову  так
нарядиться для отца и Уолтера! Но, кажется, уже пора идти. Да я, собственно,
уже готова, вот только придется пойти на уступки моде и заколоть косы. Ну, и
еще вымыть руки.
   - О, Марион!
   - Нет-нет, никаких лент, только несколько  шпилек,  чтобы  закрепить  эту
гриву! Я бы с удовольствием остригла волосы. Ой, я, кажется, готова  выдрать
их с досады!
   - С досады? Отчего?
   - Как - отчего? Да оттого, что мне противно сидеть с этими хвастунами,  в
особенности когда хочется быть одной!
   - Но, кузина, ведь эти офицеры не виноваты, что им приходится быть здесь.
Они должны подчиняться приказу короля. Они ведут себя очень вежливо. Так мне
сказал Уолтер. А кроме того, дядя велел нам обращаться с ними любезно.
   - Ну нет, от меня они не дождутся любезности!  Я  буду  на  все  отвечать
только "да" и "нет", да и то не слишком любезно, если они не заслужат этого.
   - А если заслужат?
   - Если заслужат...
   - Уолтер говорит, что они очень извинялись и выражали сожаление...
   - Сожаление? По поводу чего?
   - По поводу того, что необходимость заставляет их жить у дяди в  качестве
непрошеных гостей.
   - Не верю, не верю ничему!  Вспомни,  как  они  отвратительно  вели  себя
вначале! Как он осмелился на глазах у всех  поцеловать  эту  девушку  -  Бет
Дэнси! Он получил поделом за свою наглость, этот капитан Скэрти!  А  теперь,
видите ли, "он сожалеет"! Не верю я  этому,  Лора!  Это  лицемерный,  лживый
человек. Ложь и тщеславие написаны на его лице. А что касается корнета,  так
на его лице можно прочесть только одно - глупость!
   Пока они вели разговор, Марион успела закончить свой туалет. Ей  не  было
необходимости прихорашиваться перед зеркалом - она была одинаково  прекрасна
в любом платье. Природа создала ее, как некий  совершенный  образец,  и  все
ухищрения  искусства  были  бессильны  изменить  что-либо  в  этом  чудесном
замысле.
   Приготовления Марион к обеду  состояли  в  том,  что  она  заменила  свой
утренний корсаж другим, с короткими рукавами, обнажавшими почти до плеча  ее
белоснежные руки. Затем она  ловко  скрутила  в  тяжелый  узел  свои  пышные
золотые волосы и заколола их на  затылке  двумя  большими  шпильками.  После
этого она вымыла руки в тазу, поспешно  вытерла  свои  розовые  пальчики  и,
бросив полотенце на стул, крикнула Лоре: "Идем!"
   Они вместе сошли в столовую, где оба офицера с нетерпением дожидались их.
   Принимая во внимание обстоятельства, которые  заставили  сэра  Мармадьюка
пригласить к своему столу этих посторонних людей,  неудивительно,  что  обед
протекал в натянутой обстановке.
   Подчеркнутая учтивость, с  которой  хозяин  обращался  к  своим  незваным
гостям,   не   помогла   рассеять   чувство    некоторого    замешательства,
проявлявшегося в разных мелочах.
   Капитан кирасиров  прилагал  все  усилия  разбить  лед.  Он  неоднократно
выражал свои сожаления по поводу того, что ему приходится пользоваться  этим
вынужденным гостеприимством; он даже  осмелился  выразить  свое  неодобрение
королю за то, что он поставил его в такое неудобное положение.
   Можно было бы подумать, что сэр Мармадьюк смягчается, слушая эти любезные
речи своего коварного гостя, если бы время от времени из-под косматых бровей
старого рыцаря не сверкал недоверчивый взгляд;  но  это  мог  заметить  лишь
очень внимательный наблюдатель.
   Марион, верная своему обещанию,  на  все  отвечала  односложно,  хотя  ее
прекрасное  лицо  не  выражало  ни  недоверия,  ни  отвращения.  Дочь   сэра
Мармадьюка  Уэда  была  слишком  горда,  чтобы  позволить  себе   обнаружить
что-либо, кроме равнодушия. Если она  чувствовала  презрение,  этого  нельзя
было заметить ни по ее глазам, ни по ее невозмутимо-холодной улыбке.
   Тщетно старался капитан Скэрти вызвать ее восхищение. Все его  любезности
принимались с ледяным равнодушием, а на его остроты и шутки отвечали  легкой
усмешкой, как того требовала вежливость.
   Если Марион иногда и обнаруживала некоторые  признаки  волнения,  то  это
было лишь тогда, когда взгляд ее устремлялся к окну; казалось,  ей  хотелось
что-то увидеть там, за окном. Грудь ее бурно поднималась, как  если  бы  она
сдерживала вздох, как если бы мысли ее были с кем-то, кого здесь не было.
   Как ни трудно было заметить  эти  признаки  волнения  у  Марион,  они  не
остались незамеченными для такого опытного человека, как Скэрти.  Он  увидел
их и наполовину угадал их значение; лицо его омрачилось, когда он представил
себе, как горько обманулся в своих надеждах.
   Хотя  Скэрти  сидел  спиной  к  окну,  он  несколько   раз   оборачивался
посмотреть, не видно ли там кого-нибудь.
   После  нескольких  бокалов  вина  он  сделался  менее   осторожным,   его
восхищенные взгляды стали смелее, его разговор -  не  столь  осмотрителен  и
сдержан.
   Корнет говорил мало. Время  от  времени  он  подтверждал  чувства  своего
командира кратким односложным восклицанием. Но хотя Стаббс сидел  молча,  он
был далеко не удовлетворен тем, что наблюдал за  столом;  взгляды,  которыми
обменивались Уолтер  и  Лора,  сидевшие  рядом,  отнюдь  не  доставляли  ему
удовольствия. Он очень скоро обнаружил, что кузен и  кузина  питают  друг  к
другу нежные чувства, и тут же сделал вывод, что сын сэра  Мармадьюка  стоит
ему поперек дороги.
   Скоро на его тупом, ничего не выражавшем лице появилось что-то похожее на
ревность, глаза вспыхнули такой же  злобой,  какой  сверкал  орлиный  взгляд
капитана кирасиров.
   Обед прошел без всяких неприятных осложнений, и через некоторое время все
разошлись:  сэр  Мармадьюк  извинился,  что  его  призывают  дела,  а  дамы,
простившись с гостями, отправились к себе.
   Уолтер, из любезности, задержался на несколько минут  дольше  в  обществе
офицеров, но, так как все чувствовали  себя  натянуто,  он  с  удовольствием
присоединился к их тосту "За короля!" - после чего сразу откланялся, так как
этот тост и поныне принято считать заключительным.
   Уолтер пошел разыскивать сестру и кузину - а может быть, только кузину! -
офицеры же, пока еще не получившие доступа в святая святых семейного  круга,
удалились к себе, чтобы  поделиться  впечатлениями  от  обеда  и  выработать
какой-нибудь план, который помог бы  им  добиться  ответа  на  их  пламенные
чувства.

Глава 27
ПОД ДЕРЕВЬЯМИ

   Марион Уэд снова стояла у окна между раздвинутыми занавесями, и глаза  ее
снова были устремлены на железные ворота и заросшие плющом каменные столбы.
   Все было, как прежде: пестрое стадо лениво бродило по склону, лань щипала
траву на лугу, весело щебетали птицы, перелетая с дерева на дерево.
   Только солнце спустилось ниже к горизонту и медленно, величаво опускалось
все ниже и  ниже  за  гряду  багряных  облаков.  Гребни  Чилтернских  холмов
окрасились в розовый цвет,  а  вершина  Бикон-Хилла  пылала  красным  огнем,
словно  маяк  ночью,  который  зажигают,  дабы  предупредить  о  приближении
вражеского флота по каналам Сиверна.
   Но как ни живописен был закат,  Марион  Уэд  его  не  видела:  ворота  из
ржавого  железа  и  серые  столбы,  виднеющиеся  из-за   деревьев,   сильнее
притягивали ее, чем пылающие краски заката.
   - Уолтер сказал, - шептала она, - что он приедет не раньше вечера.  И  он
приедет к папе, только к нему! Какое у него дело? Может быть, это что-нибудь
связанное с бедствием, которое на нас свалилось? Говорят, он против  короля,
на стороне народа. Поэтому Дороти Дэйрелл и говорила о нем так презрительно.
Разве я могла бы презирать его за это? Нет, никогда! Она говорила  еще,  что
он низкого происхождения. Это ложь и клевета! Он дворянин, или я никогда  не
видала дворянина! А как я должна относиться к тому, что произошло вчера? Эта
девушка с букетом цветов... Как я хотела бы, чтобы этого праздника не  было!
Никогда больше не пойду на праздник!.. Я  так  обрадовалась,  когда  увидела
свою перчатку у него на шляпе! А если теперь вместо нее красуются эти цветы,
я не хочу больше жить! Ни одного дня, ни одного часа!
   И вдруг лицо Марион Уэд изменилось.
   Кто-то открыл ворота! Мужчина - всадник на вороном коне!
   Инстинкт подсказал ей, кто был этот приближающийся всадник.  Глаза  любви
не нуждаются в подзорной трубе, а Марион следила  за  ним  глазами,  полными
любви.
   - Это он! - вскричала она, убедившись окончательно, когда всадник, выехав
из-под тени деревьев, начал подниматься по склону холма.
   Марион не отрывала от него пристального взгляда, пока он не  подъехал  ко
рву, окружавшему усадьбу. Можно было подумать, что она  все  еще  не  совсем
уверена, он ли это. Но нет! Она вглядывалась не в его лицо, не в его фигуру,
взгляд ее был устремлен на его шляпу, где она смутно видела что-то белое, но
что - она не могла сказать. По мере того  как  всадник  приближался,  Марион
постепенно  стала  различать  перчатку  с   тонкими   длинными   пальчиками,
вырисовывающимися на тулье шляпы и резко выделяющимися на ее темном фоне.
   - Моя перчатка! - прошептала она со вздохом облегчения, как будто сбросив
с себя ужасную тяжесть. - Он носит ее. О, какое счастье!
   Но вдруг  радость  ее  сменилась  мучительным  подозрением:  что-то  алое
мелькнуло на полях шляпы, рядом  с  перчаткой.  Что  это  -  цветок?  Цветы,
которые ему вчера поднесла Марианна, были такого же цвета. Неужели это  один
из них? Но тут алое пятно сверкнуло на солнце,  и  подозрения  Марион  мигом
рассеялись: это был не цветок, а пряжка, которая  держала  перчатку.  Марион
вспомнила эту пряжку. Она заметила ее еще вчера.
   Она снова вздохнула с  облегчением.  Ее  охватило  чувство  такой  бурной
радости, что она была не в силах смотреть на  приближающегося  всадника.  Ей
страшно было, что этот человек, завладевший ее сердцем, увидит  ее  пылающие
щеки. Она скрылась за занавесями, чтобы наедине  насладиться  восхитительным
ощущением своего счастья.
   Но через минуту она снова выглянула в окно. Увы, это было слишком поздно,
и она не видела, как он проехал по аллее мимо цветника. Но она знала, что он
вошел в дом и что сейчас он в библиотеке с ее отцом,  как  это  у  них  было
условлено. Она не знала, зачем он приехал к отцу... Ведь не может  это  быть
связано с ней!  Она  могла  только  предполагать,  что  это  имеет  какое-то
отношение  к  недавним  политическим   событиям,   о   которых   без   конца
разговаривали и спорили в каждом доме;  и  нередко  эти  споры  приводили  к
разногласиям в домашнем кругу и нарушали  спокойствие  и  счастье  не  одной
семьи.
   Марион знала, что Генри Голтспер приехал только к отцу.  У  него  к  нему
какое-то дело, он скоро уедет, и у нее не будет случая поговорить с ним. Она
невольно пожалела, что не дождалась его у окна. А вот  теперь  она  упустила
возможность, о которой так давно мечтала... А  сколько  раз  она  дожидалась
этой возможности и дожидалась напрасно!
   Вчера они обменялись всего несколькими словами -  пустые  учтивые  фразы,
когда их представляли друг другу, - а потом этот поединок! И так они  больше
и не виделись.
   Но теперь, когда брат познакомил ее с Голтспером, - с разрешения отца,  -
чего  же  ей  теперь  опасаться?  Даже  если  бы  ее   удерживала   излишняя
застенчивость, смешно избегать его. Она могла бы окликнуть  его  с  балкона,
принять его, когда он пришел. А что, если он видел ее у  окна?  Что  он  мог
подумать, когда она спряталась, словно нарочно, чтобы избежать его? Наверно,
он подумал, что это не очень учтиво. А вдруг ему придет  в  голову,  что  он
чем-нибудь оскорбил ее и, может быть, как раз тем, что  доставило  ей  такую
радость, - тем, что он так открыто носит ее перчатку на шляпе? А  что,  если
он обидится на нее за жеманство и снимет этот сувенир? Как она может сказать
ему, что она счастлива, что он его носит, что она только об этом и мечтала?
   - Ах, если бы я могла найти вторую перчатку! - прошептала она. - Я носила
бы ее так, чтобы он не мог не увидеть ее - на руке или на груди, или спереди
на шляпе, так же как носит он. И если бы он хоть раз увидел ее, это  открыло
бы ему без всяких слов мои желания!  Но  вот  досада  -  я  потеряла  вторую
перчатку! Я всюду ее искала - нигде нет! Куда я могла ее девать? Боюсь,  это
дурной знак, что я не могу ее найти, когда она мне так нужна! Если он сейчас
уедет, мне не удастся поговорить с ним. Мы даже не поздоровались... Вряд  ли
он  попросит  разрешения  повидаться  со  мной.  Он,  может  быть,  даже  не
обернется, когда поедет. Ведь не могу же я окликнуть его! Как быть?
   Марион  задумалась.  Потом  вдруг  лицо  ее  оживилось,  и  она  поспешно
высунулась из окна с таким видом, как будто она кого-то искала в саду.
   - Наверно, Лора с Уолтером бродят в парке! -  воскликнула  она.  -  Пойду
поищу их!
   Конечно, это был только предлог, который Марион придумала из естественной
девической скромности, пытаясь преодолеть пылкие чувства.
   Накинув плащ, Марион низко надвинула  капюшон,  чтобы  защитить  лицо  от
солнца, а может быть, и для того, чтобы скрыть яркий румянец, пылавший на ее
щеках, и, сбежав вниз по лестнице, отправилась разыскивать брата и кузину.
   Если у нее действительно  было  такое  намерение,  ему  не  суждено  было
сбыться: поиски ее никак не могли увенчаться успехом, потому что,  выйдя  из
дома, она пошла как раз в ту сторону, куда в это время не могли пойти Уолтер
и Лора; это была тропинка, которая вела к западным воротам парка.
   Если бы Марион пошла к развалинам древнегерманских  укреплений,  наверно,