ла  королевские  мундиры;  это  подтверждало,  что
местное население нисколько не боялось королевских наемников и  готово  было
вступить с ними в бой, заранее уверенное в победе.
   - Капитан, или, как вас теперь называют, полковник Ленсфорд, - начал  сэр
Ричард, подъехав к начальнику отряда, - вы ведете себя здесь, словно все еще
находитесь в Нидерландах, где можно было грабить беспрепятственно. Позвольте
напомнить вам, сэр, что здесь -Англия; здесь ваши повадки неприемлемы,  хотя
бы им покровительствовал сам король. Именем народа  предлагаю  вам  оставить
ваше намерение, в противном случае не сетовать на последствия вашего отказа.
   Разумеется, настоящий воин ответил бы на этот град  оскорблений  оружием.
Так  и  советовал  Ленсфорду  поступить  Реджинальд  Тревор,  который  также
проглотил молча немало  обид,  но  совсем  по  другим  причинам.  Однако  он
напрасно ободрял своего начальника. Тот растерянно молчал,  придумывая,  как
бы поудобнее вывернуться  из  создавшегося  критического  положения.  Одного
взгляда на его наемников  было  достаточно,  чтобы  убедиться  в  их  полной
ненадежности.
   Видя, что Ленсфорд совсем растерялся, сэр Ричард громко сказал:
   - Вы колеблетесь, вероятно, потому, что желаете избежать столкновения, со
свойственной вам гуманностью опасаясь подвергнуть опасности ваших наемников,
выглядящих кроткими агнцами. В таком случае я вполне сочувствую вам.
   Эти  иронические  слова  были  встречены  громким   смехом   со   стороны
форестерцев.
   Помолчав немного, рыцарь продолжил:
   - Если вам заблагорассудится удалиться отсюда, не показав нам,  насколько
хорошо вы умеете  владеть  оружием,  то  мы  готовы  примириться  с  этим  и
предоставить вам свободный выход. Но, быть может, вы все-таки решитесь  дать
возможность вашей сабле отличиться, - мы готовы и на это.
   Слушать эти насмешки было истинной пыткой для Ленсфорда, тем  более,  что
их сопровождал хохот и свист толпы, обрадованной смущением "храброго" воина.
Горше же всего для него было то,  что  из  окна  верхнего  этажа  насмешливо
смотрели две красавицы, одна  из  которых  только  что  была  предметом  его
восторгов.
   Однако, несмотря на все это, Ленсфорд не  мог  найти  в  себе  достаточно
мужества, чтобы принять вызов своего противника, и он уклончиво ответил:
   - Сэр Уольвейн, я нахожусь здесь вовсе не для того, чтобы сводить  личные
счеты. Это я успею сделать в более удобное время. Сейчас я здесь,  в  имении
мистера Эмброза Поуэля, в качестве начальника ополчения,  чтобы  получить  с
этого джентльмена ссуду для короля. Раз он отказался дать эту ссуду, мне, не
имеющему приказания доводить дело до крайностей, нежелательных  и  для  меня
самого, остается только отвезти его ответ моему начальству.
   Можно  представить  себе,  каким  гомерическим  хохотом  встретила  толпа
форестерцев эти  слова,  обнажавшие  до  самого  дна  всю  низменность  души
говорившего. Тот, кто до сих  пор  разыгрывал  из  себя  перед  этой  толпой
неустрашимого орла, вдруг оказался жалким,  трусливо  дрожащим  перед  силой
воробьем.
   Когда толпа немного притихла, сэр Ричард сказал Ленсфорду:
   - Да, сэр, это будет самое благоразумное, что вы можете  сделать.  И  чем
скорее сделаете, тем лучше будет и для вас самого, и для ваших людей.
   Ленсфорд молча повернул своего  коня  по  направлению  к  воротам.  Толпа
беспрепятственно пропустила его, Реджинальда Тревора и  весь  их  отряд,  но
потом провожала  долго  не  смолкавшим  гулом  всяческих  насмешек,  который
навсегда врезался в их память.
   Но Реджинальд Тревор, единственный из  всех,  выглядевший  гордым  львом,
припертым к стене настолько многочисленными охотниками,  что  сопротивляться
было бы бесполезно, и затаившим свою ярость, тут же вернулся назад.  Отозвав
в сторону своего двоюродного брата, он сказал ему:
   - Я испросил у своего начальника позволения переговорить с тобой.  Юстес,
как мог ты покинуть короля?
   - Спроси лучше: как мог покинуть король свой народ? - возразил ему Юстес.
- После всего того, чему я здесь был свидетелем и что  было  сделано  именем
короля и по его воле, я считаю себя вправе отвернуться от него.
   - Это объяснение может оправдывать тебя только в глазах  твоих  новых  и,
очевидно, уже очень дорогих твоему сердцу друзей, - иронизировал Реджинальд,
- но что скажет на это твой отец? Едва ли он одобрит тебя.
   - Очень может быть. Но что же делать! - произнес со вздохом юноша.
   - "Что же делать"? - укоризненно повторил Реджинальд. - Как быстро остыли
твои родственные чувства,  Юстес!  Ты  считался  одним  из  самых  преданных
сыновей, и вдруг...
   - И вдруг я достиг таких лет, когда принято считать  человека  достаточно
зрелым для того, чтобы он мог быть самостоятельным и не  нуждался  в  совете
даже таких мудрых братьев, как ты! - с легким раздражением досказал Юстес.
   - Хорошо, Юст, пусть будет так! - с горечью проговорил Реджинальд.  -  Но
смотри, как бы тебе не пришлось раскаяться в том, что ты сейчас делаешь!
   - Это тоже мое дело, - ответил юноша, нетерпеливо передернув  плечами.  -
Но о чем ты-то беспокоишься, Редж? Во всяком случае на тебя последствия моих
поступков не падут. Иди своей дорогой и не мешай мне следовать по моей.
   - Ах, Юст, погубишь ты себя... положишь свою юную голову на плаху!
   - Что ж, пойду и на это, если понадобится, - заявил храбрый юноша.  -  Но
если дело дойдет до плахи, то ведь она не только у короля. До сих пор те, на
чьей стороне находишься ты, не обладали исключительной  привилегией  снимать
головы, да, наверное, и не будут обладать ею. Те, кто  снял  с  плеч  голову
Страффорда, в один прекрасный день могут снести голову и кое-кому... повыше.
Он вполне заслужит это, если будет продолжать так, как начал.
   - Что-о!  Ах  ты,  молокосос!  -  вскричал  Реджинальд,  взбешенный  этим
ответом. - Ну, нет, будь уверен, что король сохранит и свою голову и  корону
на ней достаточно долго, чтобы успеть наказать  каждого  изменника,  каждого
презренного ренегата вроде тебя!
   Эти  гневные  слова  королевского  офицера  объяснялись  не  одной   лишь
преданностью королю, но и другим чувством, более субъективным,  относившимся
к одной из тех девушек, которые смотрели  из  верхнего  окна  дома  и  могли
слышать все, что говорилось во дворе.
   Юстес Тревор, со своей стороны, пылал  желанием  обнажить  оружие  против
своего обидчика, но тот был его кровным родственником, всегда относившимся к
нему хорошо. Как мог он решиться пролить эту  родственную  кровь?  Судорожно
сжимая рукоятку шпаги  и  чувствуя,  что  не  может  оставить  без  протеста
брошенное ему в лицо  обвинение  в  "ренегатстве",  юноша  глухо  проговорил
сквозь зубы:
   - Редж, помни, что если бы ты не был моим родственником, то...
   - То ты убил бы меня?! -  вскричал  Реджинальд.  -  Ну,  что  ж,  убивай,
если... осмелишься! - добавил он,  в  свою  очередь,  хватаясь  за  рукоятку
шпаги.
   - И осмелюсь, будь уверен! - дрожа от возбуждения, ответил  Юстес.  -  Но
только не здесь, не теперь...
   - Хорошо! - сказал старший кузен,  -  я  буду  ожидать  новой  встречи  с
тобой... быть может, на поле битвы. И тогда, клянусь тебе Небом, я  заставлю
тебя раскаяться, не дам тебе пощады. Я оправдаю наш девиз. Когда я  направлю
на тебя свое оружие, то ты услышишь из моих уст: "Без пощады!"
   - Хорошо, Редж, когда я услышу это от тебя, то  отвечу  тебе  тем  же!  -
твердо проговорил юноша.
   Реджинальд молча повернул коня и понесся  догонять  свой  отряд.  С  этой
минуты  в  его  отравленном  ревностью  сердце   созрело   твердое   решение
действительно не  давать  никакой  пощады  своему  двоюродному  брату,  если
придется встретиться с ним на поле битвы.

Глава XIV
НАЧАЛО СОБЫТИЙ

   Через  несколько  месяцев  после  описанных  событий  началась   страшная
междоусобица. Вся Англия резко разделилась на  два  противоположных  лагеря.
Помимо двух главных лагерей, каждое  графство,  каждый  округ  разбились  на
мелкие отряды, предводители которых шли друг на друга с таким же мужеством и
доблестью, как настоящие боевые военачальники.
   Большинство поместного дворянства укрылось в защищенных стенами  городах.
Те, которые были в состоянии укрепить свои  усадебные  дома,  оставались  на
месте  и  собирали  вокруг  себя  друзей  и  сторонников.  Дороги  сделались
небезопасными для мирных путников. Когда на них встречались не знакомые друг
другу люди, тотчас же раздавался окрик: "Вы за кого:  за  парламент  или  за
короля?" Если звучал неблагоприятный ответ, выхватывалось оружие и начинался
бой, сопровождаемый криками: "Без пощады!" и кончавшийся поражением  и  даже
смертью сторонников той или другой стороны.
   При возникновении так называемого "великого мятежа" - хотя  это  движение
следовало бы назвать иначе - в графствах, опоясывающих Уэльс, в  большинстве
были роялисты, если не по численности, то по  своему  весу  и  силе.  То  же
наблюдалось  и  в  самом  Уэльсе,  где  население  находилось  всецело   под
руководством  и   давлением   знатного   и   богатого   дворянства,   строго
контролировавшего его политические склонности и действия. Яркой иллюстрацией
к этому может послужить Монмаутсшир, где граф Вурстер держал  в  повиновении
самые буйные элементы, не оставляя без внимания и без своего  влияния  самые
укромные уголки.
   Там, где не было таких сильных влиятельных лиц, например,  в  Пемброке  и
Глеморгане, на юге Уэльса, в некоторых его северных  графствах  и  областях,
население тяготело, разумеется, к свободе.  Из  окраинных  графств  особенно
предано было королю Салопское. Это было очень естественно,  потому  что  его
население в течение целых столетий привыкло преклонять голову и колени  пред
своими деспотами - так что рабская покорность  и  угодливость  перед  знатью
крепко вошли в его плоть и кровь.
   То же самое, и даже в  еще  большей  степени,  было  и  в  Гирфорде.  Его
полупастушеское,   полуземледельческое   население   само,    без    всякого
принуждения, стояло на стороне королевской власти. Всюду и во все времена на
земле близость к природе и занятие мирным трудом,  среди  простора  полей  и
лугов, настраивало население на  тот  мечтательный  лад,  который  оказывает
своей кроткой пассивностью самую сильную поддержку своеволию и  тирании  его
деспотов. Не будь этого, никогда не мог бы иметь места "илистый" империализм
во Франции, не говоря уже о его еще более  "вязкой"  имитации  в  Англии.  К
счастью, по эту сторону  Канала  встречалось  низменных  элементов  все-таки
намного меньше, чем по ту.
   Итак, Гирфордское  графство  было  строго  монархическим,  но  все  же  с
примесью  противоположного  характера.  Многие   из   простого   народа,   в
особенности те, кому приходилось жить ближе к  Глостерскому  графству,  были
настроены иначе, и среди тамошнего дворянства встречались такие  благородные
исключения, как, например, Кэйрлы, Поуэли, Гоптоны и благороднейший из  всех
сэр Роберт Гарлей  из  Брамптон-Брайана.  Если  в  этом  славном  списке  не
встречается имени сэра Ричарда Уольвейна, то только потому, что автор  нашел
более удобным сохранить за этим доблестным рыцарем его боевое имя, умолчав о
действительном.
   Из западных графств, заслуживших  наибольшую  славу  на  свое  доблестное
поведение в дни великой скорби английского  народа,  более  всех  отличалось
Глостерское. Когда свет свободы повсюду еле теплился и очень чадил, он  ярко
горел только на берегах Северны, а в двух главных  городах  этого  графства,
Глостере и Бристоле, пылал ярчайшим костром. Этот свет, или костер, или маяк
освещал путь друзьям свободы и поддерживал в них необходимую бодрость духа в
борьбе с угнетателями.
   Бристоль как город портовый  был  важнее  Глостера.  Он  являлся  крупным
складом и  центром  заморской  торговли,  вследствие  чего  население  этого
города, разумеется,  было  свободно  от  узких  воззрений  и  предрассудков,
свойственных нашим островитянам. Некоторые из бристольских граждан уже в  то
время были достаточно просвещены и поняли,  что  мир  создан  вовсе  не  для
наслаждения одних лишь королевских сибаритов и для мучений  их  подданных  и
рабов. Сообразно этому бристольцы и отдавали предпочтение парламенту,  когда
пробил час выбирать  между  собранием  народных  представителей  и  королем.
Поэтому, когда  в  Бристоль  был  назначен  военным  губернатором  полковник
Эссекс, сын лорда, главнокомандующего армией парламента, его там  приняли  с
распростертыми объятиями, и ни один голос не возвысился против него.
   Однако вскоре  же  свободомыслящие  бристольцы  сделали  открытие,  очень
удивившее и  смутившее  их.  Открытие  это  состояло  в  том,  что  человек,
присланный самим  парламентом  для  защиты  интересов  сторонников  свободы,
оказался способным скорее на другое. Живи полковник в наше время, он был  бы
вигом, хотя и с уклоном в сторону тори. Будучи бристольским  губернатором  в
1642 году, он настолько был  расположен  к  роялизму,  что  хвастался  своей
нестриженой головой и покровительствовал тем, кто носил длинные локоны и  не
иначе как с пеной у рта говорил о пуританах и  квакерах.  В  Бристоле  тогда
было много длиннокудрых дворян в качестве пленников, взятых  Стемфордом  при
Гирфорде и живших совершенно свободно в городе. Снисходительный полковник не
только постоянно бывал с этими пленными в одной компании, но и состязался  с
ними за кубком вина в  насмешках  над  "круглоголовыми",  принадлежавшими  к
плебеям и лишенными всякого вкуса к дворянскому чванству.
   К счастью, язык этого полуренегата был длиннее его осторожности, а  голос
оказался настолько громким, что достиг чуткого слуха  парламента.  Благодаря
этому, в один прекрасный вечер, когда Эссекс участвовал в очередной  пирушке
со своими друзьями-роялистами, он  был  вызван  в  переднюю,  где  его  ждал
человек, который сурово сказал ему:
   - Полковник, на меня возложена неприятная обязанность арестовать вас.
   - Арестовать?.. Меня?.. - повторил губернатор, сверкнув глазами. - Да  вы
с ума сошли, милостивый государь! Кто вы?
   - Этот документ подтвердит вам  мои  полномочия  и  объяснит,  кто  я,  -
спокойно ответил суровый человек.
   С этими словами он вручил губернатору сложенный вдвое листок  пергамента,
на котором красовалась печать, но не королевская, а парламентская.  На  этом
листе был написан приказ, обязывающий полковника Натаниэля Финса  взять  под
стражу бристольского военного губернатора, полковника Эссекса, и занять  его
место. Под приказом, кроме печати, была подпись: "Обер-секретарь  парламента
Ленталь".
   Пораженный губернатор выразил было шумный протест, но тем и  ограничился,
потому что весь гарнизон крепости, еще утром находившийся под его  командой,
также оказался арестованным. Эти  "доблестные"  защитники  города,  узнав  о
смене  их   начальства,   нашли   более   благоразумным   молча   покориться
обстоятельствам.
   Таким образом, низложенный губернатор, вынужденный расстаться  со  своими
приятными собутыльниками, был препровожден в крепостную тюрьму, как  простой
преступник. Это он-то, сын графа Эссекса, военный губернатор одной из  самых
важных крепостей! Тот же самый парламент, который вначале  облек  его  таким
высоким доверием, низложил его, когда убедился в его двоедушии.

Глава XV
СЕРЖАНТ НАРОДНОЙ ГВАРДИИ

   - Ну, вот, теперь мы скоро доберемся и до города, Уинни. Ах, как  я  рад!
Наверное, не меньше меня радуешься и ты, приятель, а?
   Так говорил Джек-Прыгун, обращаясь то к сестре, шагавшей рядом с ним,  то
к своему ослику, как всегда,  тащившему  на  своей  натруженной  спине  пару
больших корзин.
   На этот раз мы встречаем брата и сестру не на одной из форестских  дорог,
а на пути к Бристолю, высокие  здания  которого  начали  уже  вырисовываться
вдали.
   Можно было подумать, что животное поняло слова  своего  хозяина:  осел  с
оживлением поднял голову, весело тряхнул своими длинными  ушами  и  прибавил
шагу.
   - Ну, до города еще добрых три мили, - заметила девушка.  -  Нескоро  еще
доберемся до него.
   - Нам нужно попасть в него не позже семи часов,  -  продолжал  Прыгун.  -
Авось поспеем.
   -  Поспеем,  если  нас  ничто  не  задержит,  -  проговорила  девушка,  с
беспокойством оглядываясь вокруг.
   - Ну, что же может задержать нас? - возразил ее спутник,  отирая  рукавом
куртки вспотевший лоб. - Губернатор в Глостере сказал, что здесь мы  если  и
встретим кого, то разве только разъезды наших солдат.  Хорошо,  кабы  так...
Ах, как стало теперь неприятно путешествовать! Каждую минуту так и жди,  что
на  тебя  налетят  эти  королевские  сорванцы.  Если  бы   нам   давеча   не
посчастливилось незаметно  прошмыгнуть  мимо  той  компании,  которая  сломя
голову неслась в Берклей, и моя деревяшка была бы прозрачной, то  я  мог  бы
лишиться не только последней ноги, но,  пожалуй,  и  головы.  Ну,  а  здесь,
полагаю, не так страшно. Эта сторона пока еще в руках у наших...
   - Ну, ты не очень надейся на это, Джек, - возразила сестра. - Пока мы  не
попадем в город, нужно всего опасаться. Разве ты  не  слыхал,  как  говорили
бывалые люди, что королевские драгуны рыщут  по  всей  стране.  Их  главарь,
принц Руперт, прямо какой-то бешеный зверь: давит народ конями,  стреляет  в
людей из пистолета, словно в лесную дичь. Как бы и нам не  попасть  здесь  в
какую-нибудь беду, Джек. Меня томит какое-то предчувствие...  Впрочем,  быть
может, оно и ошибочное...
   - Будем надеяться, что оно ошибочное, Уинни. Пока ведь с нами  ничего  не
случилось особенного, хотя, конечно, можно наткнуться на беду и перед  самым
городом. Но, Бог даст, с нами ничего не случится такого... Не  забывай,  что
если мы попадем благополучно в город  и  выполним  поручение,  то  и  пользу
получим хорошую. Мы сразу заработаем столько, сколько нам не выручить  и  за
целый год нашей торговлей. Разве это не важно для нас с тобой, Уинни, как ты
думаешь, а?
   - Конечно, важно, иначе я ни за что не отправилась бы в такой  дальний  и
опасный путь, - согласилась девушка.
   Говоря так, она, однако, кривила душой. Главная цель предпринятого  ею  с
братом действительно  рискованного  и  дальнего  путешествия  была  иная:  в
Бристоле девушка  надеялась  встретить  человека,  которого  не  видела  уже
несколько месяцев и который был ей дороже всего на свете. Этот человек, как,
вероятно, уже догадался читатель, был Роб Уайльд, местный браконьер. Он стал
солдатом и, произведенный вскоре за особое отличие в чин  сержанта  народной
гвардии, состоял в числе мелких командиров бристольского гарнизона.
   - Бодрись, Джинкем, бодрись, дружище! Скоро доберемся до отдыха и вот как
накормим тебя! - поощрял Джек осла.
   И они все трое ускоренным шагом продолжали путь, мечтая каждый  о  своем:
безногий - о награде, которую он должен получить в  Бристоле,  девушка  -  о
свидании с близким другом, а осел - об отдыхе и обещанном корме.
   Пока наши путники шагают, бросим беглый взгляд на разыгравшиеся события.
   Это случилось вскоре после взятия Сиренстера принцем Рупертом, когда  все
население города было  почти  поголовно  истреблено,  без  различия  пола  и
возраста, а уцелевшие в резне были уведены или, точнее, уволочены в  Оксфорд
в качестве "приятного" зрелища для короля. Чтобы встретить это "триумфальное
шествие", король в сопровождении всех своих придворных и сподвижников, отбыл
из этого города, хотя и вмещавшего в своих  пределах  много  высших  учебных
заведений, но больше хваставшегося своим просвещением, нежели обладавшего им
в действительности. Почти десять миль проехал  этот  нарядный  сброд,  желая
поскорее насладиться зрелищем сотен несчастных пленников, полунагих,  босых,
окоченевших от зимнего холода, покрытых ранами, облепленных грязью дорог, по
которым их гнали, как скотину на рынок.
   Один беспристрастный историк - во всяком случае, не сторонник парламента,
- так описывает эту ужасную кар