Точно поняв, что  ему  говорят  и  какую  оказывают  милость,  осел  стал
напрягать последние силы, истощенные долгим трудным  переходом  по  горам  и
такой же долгой голодовкой.
   Хозяева осла были  мужчина  и  женщина,  оба  довольно  необычного  вида.
Мужчина отличался очень маленьким  ростом  и  ковылял  на  деревянной  ноге.
Женщина была выше его на целую голову, именно потому, что сам-то он  был  уж
очень мал. Простая, домотканая, мешковато скроенная и сшитая одежда не могла
испортить ее красивой стройной фигуры; а глаза и волосы были так хороши, что
многие герцогини и принцессы охотно отдали бы за них все свои драгоценности,
если бы можно было купить такие живые глаза и заставить чужие  волосы  расти
на своей голове. Эти волосы, черные, как вороново крыло, длинные  и  густые,
были свернуты жгутом и заколоты вокруг головы шпильками. Как волосы,  так  и
огромные черные глаза под такими же черными пушистыми  бровями,  с  длинными
ресницами, бронзовый цвет кожи и черты лица были присущи  скорее  цыганскому
типу. Напоминало об этом же и то, что на всем облике молодой женщины  лежала
печать привычной неопрятности, и каждый, взглянув на нее, мог сказать:
   "Какая бы это была красавица, если бы она  имела  обыкновение  умываться,
причесываться и одеваться!"
   Тот, с кем она шла, был ее старший брат, за свою подпрыгивающую  походку,
к которой вынуждала его деревянная нога,  прозванный  "Джеком-Прыгуном".  Он
тоже был похож на цыгана, хотя вместе с сестрой происходили от одних  и  тех
же родителей,  коренных  англичан.  Оба  они,  подобно  цыганам,  занимались
продажей кур и другой птицы на двух ближайших рынках - в Монмаутсе и  Россе.
Тщедушный и вялый, Джек невольно подчинялся своей младшей сестре, Уинифреде,
обладавшей избытком силы и энергии.
   День был рыночный, и брат с сестрой ходили в Монмаутс, где  продали  свой
товар и накупили себе кое-чего другого, необходимого в хозяйстве. До вершины
перевала оставалось немного, а остальная часть дороги была легче для усталых
путников. Впрочем, Уинифреда поднималась таким легким  и  эластичным  шагом,
словно и понятия не имела об усталости. Измучились  только  Джек  да  больше
всего бедный ослик.
   Но отдых для этого терпеливого четвероногого неожиданно наступил  раньше,
чем ему было обещано хозяином. В одном месте,  где  дорога  врезалась  между
двумя откосами, поросшими густым кустарником, из-за  кустов  вдруг  выскочил
человек, вид которого мог привести в содрогание любых  мирных  путников,  не
подготовленных к таким встречам. Но  те,  перед  которыми  он  так  внезапно
появился, не только не выразили  испуга,  а,  напротив,  вполне  по-дружески
приветствовали его.
   Это был мужчина  лет  за  тридцать,  исполинского  роста  и  богатырского
телосложения, с целой копной темно-русых щетинистых, торчащих во все стороны
волос на  огромной  голове,  с  рыжей  окладистой  всклокоченной  бородой  и
глазами, похожими на горящие уголья; он также напоминал  цыгана.  Кафтан  из
толстого сукна бутылочного цвета и красный  плисовый  жилет  были  изодраны,
словно их владельцу пришлось продираться сквозь колючую растительность. Лицо
и руки у него были такие  же  грязные,  как  у  той,  которая  в  это  время
приоткрыла в улыбке свои прекрасные зубы.
   -  Ну,  что  слышно   нового   внизу,   возле   Моннертса?   -   спросил,
поздоровавшись, исполин, хлопнув Джека по плечу.
   - Нового много, Роб, -  ответил  тот.  -  Так  много,  что  если  бы  все
написать, то понадобилось бы столько бумаги, сколько войдет, примерно, в обе
эти корзины.
   Хромой привык разнообразить свой товар, отбирая все, что ему  попадало  в
руки; так же разнообразны были и цветистые обороты его речи.
   - Поделись со мной  хоть  частью  этих  новостей,  Джек,  -  сказал  тот,
которого звали Робом, и спокойно присел  на  выступе  откоса,  вынуждая  тем
самым  остановиться  и  своих   собеседников,   к   огромному   удовольствию
измученного осла.
   - Гроза надвигается, Роб, гроза с оглушительным  громом  и  смертоносными
молниями, - начал Джек, располагаясь рядом с приятелем, между  тем  как  его
сестра осталась стоять, сложив руки под своим  грязным  передником.  -  Весь
рынок был полон забияк  как  от  Реглена,  так  и  от  лорда  Уорстера.  Они
заставляли всех встречных и поперечных кричать здравицу  королю,  а  кто  не
хотел, тех лупили с обеих сторон.
   - А Джек этого очень боится, потому и орал громче всех. Я думала, у  него
глотка лопнет от усердия! - насмешливо добавила сестра.
   - А ты полагаешь, сладко бы  мне  было,  если  бы  за  мое  молчание  они
повалили бы меня, сняли мою деревяшку да ею и переломали  бы  мне  ребра?  -
огрызался Джек. - Разве ты не видела,  как  одного  храбреца,  осмелившегося
крикнуть: "Да здравствует парламент", чуть в клочья не разнесли? Поэтому я и
орал что было мочи: "Да здравствует король", а про себя добавлял другое.  От
этого у меня в душе ничего не изменилось, да и тело  не  пострадало.  Оно  у
меня и так уже достаточно искалечено. Роб знает, о чем я думаю. Он во мне не
усомнится, как ты, сестрица, ни зубоскаль.
   - Знаю, знаю, - успокоительно сказал Роб. - Ты такой же свободнорожденный
форестерец, как и я, и не можешь быть заодно с теми роялистами и  папистами,
которые хотят закрепостить нас и заставляют работать дни и  ночи  только  на
них да их разодетых кукол-любовниц, черт бы их всех побрал!  А  что  зря  не
следует лезть в петлю или под нож - с этим я тоже согласен...
   Круто оборвав разговор с Джеком, рыжебородый обратился к Уинифреде,  всем
своим видом показывая, что ему хотелось бы поговорить с  нею  наедине.  Джек
понял это и потихоньку погнал осла дальше.  Роб  поднялся  и  стал  напротив
молодой девушки.
   Эти двое людей вполне подходили  друг  другу.  Оба  высокие,  сильные,  в
цветущем возрасте - Уинифреда была лет на десять моложе  Роба;  оба  смелые,
бесстрашные и решительные, и, несмотря на убожество одежды и даже  некоторую
неопрятность, оба полны особого, природного величия, не зависящего от  среды
и обстановки. Чувствовалось, что они должны любить друг друга.  И  это  было
верно: их взаимная любовь была такая же пламенная, чистая и нежная, как если
бы их сердца бились не под грязными лохмотьями,  а  под  шелком  и  бархатом
придворных одежд. Но, оставшись наедине, они не обменялись ни одним словом о
любви. Должно быть, они считали это излишним.
   - Обо мне ты ничего там не слыхала, Уинни? - спросил  Роб,  наклоняясь  к
девушке, хотя она была не намного ниже его.
   - Слышала, Роб.
   - Да? А что именно?
   - Удивляются, как это ты бежал из тюрьмы, и обвиняют Уилли Моргана в том,
что он помог тебе. Третьего дня пришел  отряд  из  Лиднея  с  тем  офицером,
который недавно поступил на службу к  сэру  Джону  Уинтору...  Кажется,  его
называли Тревором...
   - Верно, Тревором. Я его знаю. Это он меня и засадил в тюрьму, -  перебил
Роб.
   - Разве он?.. Хорошо, запомним. Ну, так вот, этот Тревор схватил  Моргана
и потащил его в  Лидней,  где  сэр  Джон  устроил  собственную  тюрьму.  Там
случилась маленькая передряга. Моннертский губернатор, лорд Герберт, сказал,
что Морган подсуден ему, а лорд Уинтор объявил, что так как  ты  попался  на
браконьерстве в здешних лесах, а Морган тебе помогал, то это  дело  подсудно
ему, Уинтору. Ну, за ним и осталось последнее слово, и Уилли теперь у  него.
А он и вправду немножко помог тебе, Роб?
   - Не только немножко, а полностью. Если бы не он, я и по сей  день  сидел
бы в Лиднее. А вот теперь он и сам попал туда. Но я думаю, ему  недолго  там
быть, если то, что я сам слышал, верно...
   - А что ты слышал, Роб?
   - Да я познакомился с теми, кто на днях побывал в Лиднее и принес  оттуда
слухи, что  парламент  выгнал  из  Лондона  короля  и  повернул  теперь  все
по-своему. Если это  окажется  верным,  то  ведь  и  лорду  Уинтору  недолго
осталось своевольничать. Мы, форестерцы, покажем ему теперь то,  что  он  не
привык видеть. Нам поможет один человек. Быть может, он и станет  у  нас  во
главе всех.
   - Кто же это, Роб?
   - Это один из настоящих друзей народа. Он только что  вернулся  с  войны.
Храбрец такой, каких мало, и притом честный человек.
   - О, я знаю, о ком ты говоришь! - воскликнула девушка. - О  сэре  Ричарде
Уольвейне, верно?
   - Совершенно верно, Уинни. Он самый и есть. А ты разве знаешь его?
   - Знаю. Он прежде часто бывал в Холлимиде, чуть ли не каждый день. И как,
бывало, едет мимо нас, непременно остановится, чтобы  поговорить  с  Джеком.
Думается, кое-кто в Холлимиде помнит его еще лучше меня.
   - Кто же именно?
   - Старшая дочка мистера Поуэля, мисс Сабрина. Я это знаю по секрету от их
прислуги.
   Девушка пустилась в подробности, не забыв упомянуть о слуге сэра Ричарда,
Губерте, который, по ее словам, тоже не упускал случая "почесать язык" с  ее
братом. Эти подробности заставили было Роба  нахмуриться,  но  он  превозмог
себя и, не высказав мелькнувшего у него ревнивого  подозрения,  заговорил  с
девушкой более теплым тоном:
   - Ну, вот, дорогая Уинни, - продолжал он беседу, - этот самый сэр Ричард,
как мне говорили, начинает набирать солдат для парламента. Если это  правда,
то одним из этих солдат,  и,  наверное,  не  худшим,  будет  и  Роб  Уайльд.
Надеюсь, что он в грязь лицом не ударит.
   - О, ты будешь самым храбрым из всех, милый Роб! - вскричала девушка.
   И в пламенном порыве она бросилась своему собеседнику  на  шею,  покрывая
его лицо жгучими поцелуями.
   Весь дрожа от блаженства, Роб отвечал девушке такой же бурной лаской,  до
боли стиснув ее в своих мощных объятиях, хотя она и сама была не из хрупких.
Но вдруг он разжал руки, к чему-то прислушиваясь. Его примеру последовала  и
девушка. Тонкий слух лесного браконьера не обманул Роба: со стороны Руардина
ясно слышался топот, по крайней мере, двух лошадей. Может статься, это  были
друзья, но, быть может, и враги. Совесть человека, промышлявшего чужой дичью
и вдобавок еще убежавшего из тюрьмы,  подсказывала,  что  это  скорее  всего
враги. Поэтому первым движением Роба было броситься назад в кусты и оставить
девушку одну на дороге; ее, наверное, никто не тронет.  Но,  пока  он  будет
карабкаться на крутой откос, к месту, где густо разросся кустарник  и  можно
укрыться, всадники легко увидят его. Они неслись вскачь и в любое  мгновение
могли их  обнаружить.  К  счастью,  Роб  заметил  в  противоположном  откосе
покрытый сорняком пролом и вспомнил, что это, должно быть,  вход  в  старые,
давно заброшенные каменоломни, где  когда-то  добывался  известняк.  Недолго
думая, он схватил девушку за руку и  увлек  за  собой  в  пролом.  Уинифреда
поняла, в чем дело, и доверчиво последовала за ним.
   Но было поздно. Ехавший впереди  всадник  -  Реджинальд  Тревор  -  успел
заметить беглецов и пустил своего коня  вслед  за  ними.  Через  минуту,  не
слезая с седла, так как пролом был достаточно высок и широк  для  лошади  со
всадником, преследователь очутился в обширной каменоломне, лицом  к  лицу  с
Робом и его возлюбленной. Видя, что их попытка скрыться не удалась,  молодые
люди остановились и стали ожидать преследователя.
   - А, это ты, мой милый великан! - весело  закричал  Реджинальд,  окидывая
беглецов насмешливым взглядом. - А с тобой сестрица Джека-Прыгуна. Знаю и их
обоих. В любовь, что ли, вы тут играете? Ха-ха-ха!  Парочка  подобралась  на
славу... Жаль, что мне невольно пришлось прервать ваше приятное свидание. Но
вы сами виноваты: что бы вам пораньше, не у меня на глазах, залезть сюда,  а
не целоваться на открытой дороге?.. Эх, неприятно мне это, но делать нечего.
Придется разлучить вас, милые голубки... Ну, -  продолжал  всадник,  обнажая
шпагу, - марш за мной, мистер Роб! В Лиднее соскучились по  тебе,  и  я  дал
слово, что недолго заставлю тамошних  твоих  друзей  томиться  в  разлуке  с
тобой.
   - Как бы вам не пришлось нарушить ваше  слово,  -  спокойно  сказал  Роб,
вытаскивая из-под кафтана длинный складной нож и готовясь к защите.
   Это было полной неожиданностью для королевского офицера, не предвидевшего
сопротивления. Не показав, однако, и вида, что удивлен, Реджинальд  направил
коня прямо на браконьера с очевидной целью опрокинуть его и взмахнул  саблей
для удара.
   Но нанести удар ему не удалось.  Роб  быстро  бросился  вперед  и  вонзил
лезвие своего ножа прямо в ноздрю белому коню, который, пронзительно  заржав
от боли, поднялся на дыбы и обернулся кругом. Это сразу  отдало  офицера  во
власть того, над кем он только что  смеялся,  и  в  следующее  мгновение  он
почувствовал, как железные руки обхватили его и стащили с седла.
   Слуга Реджинальда не оставался праздным зрителем  и  поспешил  на  помощь
своему господину. Но едва он успел приблизиться с обнаженным  кортиком,  как
Уинифреда, на которую слуга не  обратил  было  никакого  внимания,  тигрицей
набросилась на него, сдернула с лошади и швырнула на землю.  Таким  образом,
не прошло и нескольких минут,  как  офицер  и  его  слуга,  обезоруженные  и
спешенные, очутились в плену у своих почти безоружных противников.
   Вдоволь насмеявшись над своими пленниками, Роб, наконец, сказал:
   - Я  отпущу  вас  обоих,  если  вы  дадите  мне  слово,  что  не  станете
злоупотреблять моим великодушием и не нападете снова на меня...  Впрочем,  -
прервал он сам себя, - от этой опасности я на время могу избавиться и другим
способом... Вот, смотрите! - продолжал он, ломая на  куски  шпагу  и  кортик
пленников и бросая обломки им под ноги. - Теперь можете сесть на  лошадей  и
продолжать свой путь, - с насмешливым поклоном заключил браконьер,  отступая
назад.
   Королевский офицер молча встал, помог своему слуге подняться  на  ноги  и
сесть в седло, потом сел и сам на свою лошадь, все еще дрожавшую от боли,  в
то время как из носа ее текла кровь. После этого господин и слуга  поспешили
выбраться из пещеры,  где  все  произошло  иначе,  чем  они  ожидали,  когда
въезжали в нее, и пустились прямо к дороге.
   - Ну, на время мы от них избавились, Уинни! - произнес Роб,  глядя  вслед
исчезающим за поворотом  всадникам.  -  А  ловко  мы  с  ними  расправились,
ха-ха-ха! Но, разумеется, этим дело не кончится, и нам немало  придется  еще
повозиться с этими франтами... Впрочем, быть может, мы и одолеем их, как  ты
думаешь, Уинни, а?
   - Конечно, милый Роб! Бог нам  поможет!  -  убежденно  ответила  девушка,
снова бросаясь в крепкие объятия своего возлюбленного.

Глава IX
ПОДГОТОВКА К БУДУЩЕМУ

   Хотя дошедший до Роба Уайльда слух о том, что парламент будто  бы  выгнал
короля из Лондона, и был преувеличен, но доля правды в  нем  все-таки  была.
Действительно, встретив со стороны парламента довольно сильный отпор в своем
смелом стремлении не считаться с  конституцией,  Карл  почувствовал  себя  в
столице  крайне  неуютно.  Мало  того,  поговаривали,  что  парламент  хочет
ограничить власть и королевы, отчего эта тонкая интриганка находилась теперь
в растерянности; она поняла шаткость  тех  прав,  которые  привыкла  считать
незыблемыми и неприкосновенными.
   Страффорд лишился своей гордой головы, Лод сидел в тюрьме,  готовый  тоже
потерять голову. Королева могла ожидать, что не сегодня-завтра  "кровожадные
островитяне"  захотят  положить  под  свой  острый  топор  и   ее   красивую
венценосную головку. Ведь одна,  подобная  ей  и  даже  прекраснее  ее,  уже
скатилась под этим топором. Начало было положено. Ежедневно по улицам и мимо
дворца  двигались  громадные  толпы  черни,  и  их  грозные  крики:   "Долой
епископов!" врывались в дворцовые окна.  Слушая  эти  крики,  Карл  в  ужасе
дрожал, вспоминая слова  своего  отца:  "Не  будет  епископов,  не  будет  и
королей". Не лучше ли искать более  безопасного  убежища,  чем  уайтгольский
дворец? И королевская чета переселилась в Виндзор, где  королева  потихоньку
собралась и затем через Дувр ускользнула в Голландию.
   Она захватила с собой столько золота и драгоценностей, что могла  держать
двор и  за  границей,  давая  пиры  и  даже  набирая  армию  для  повторного
завоевания и закрепления за собой ограбленной ею страны.
   Не очень приятно останавливаться на этих подробностях  и  еще  неприятнее
говорить о них. Грустно подумать, что  хотя  Англия  и  повзрослела  на  два
столетия после Карлов Стюартов и Генриетт Медичи,  всячески  оскорблявших  и
грабивших население этой страны, она за это  время  нисколько  не  поумнела.
Последняя победа либералов как будто противоречит этому выводу, однако,  что
значит  эта  так  называемая  "победа",   когда   поведение   представителей
английского народа в парламенте в течение последних десяти  лет  покрыло  их
имена долго не смываемым позором? Понадобится  еще  несколько  веков,  чтобы
цивилизованным миром был забыт этот позор.
   Сравним "Долгий" парламент и нынешний. Когда первый открыл  свои  славные
заседания, то входящие в него истинные патриоты думали лишь о том, чтобы  не
пропустить безнаказанным ни одного  преступления  против  страны  и  народа.
"Лишить головы Страффорда! Лода и двенадцать непокорных епископов - в Тауэр!
Очистить звездную палату и палату  высшей  комиссии!  Уничтожить  монополии,
личные  королевские  займы  и  все  несправедливые  налоги  и  поборы!"  Эти
требования не только предъявлялись, но тут же и  приводились  в  исполнение,
как по мановению волшебной палочки. Но тогда судьбы Англии  определялись  ее
добрым гением, и ей все удавалось. Слетела голова Страффорда, Лод отправился
в Тауэр, и пресловутые королевские  эдикты  за  последнее  десятилетие  были
вырваны из книги государственных актов.
   А что же теперь, в наши дни? Мы слышим много  прекрасных  речей  и  видим
парламент, образовавшийся в  условиях,  почти  одинаковых  с  теми,  которые
вызвали к жизни "Долгий" парламент, и  как  бы  повторявший  его.  Видели  и
стушевавшихся перед этим парламентом  министров,  оскорблявших  народ  не  в
меньшей степени,  чем  делали  это  Страффорды,  Дигби  и  Лоды.  Но  вместо
привлечения  к  ответственности,  заключения  в  Тауэр  и  смертной   казни,
постигших министров 1640 года, министры 1880-го были  награждены  очередными
орденами и титулами.
   Живи Томас  Уентворт,  граф  Страффорд,  в  наше  время,  его  голова  не
скатилась бы под секирой палача на эшафоте, а была  бы  украшена  еще  одной
короной - герцогской. Лод же, наверное, удостоился  бы  причисления  к  лику
святых, потому что иной земной почести для него как  архиепископа  в  Англии
уже не оставалось.
   Как только Карл благополучно проводил свою жену за море, он сам  поспешил
в Йорк, где, окруженный сонмом местных  усердных  своих  сторонников,  начал
проявлять некоторую деятельность. В наши дни столицы севера и юга поменялись
характерами. При Карле Йорк был наполнен врагами  свободы,  а  Лондон  -  ее
друзьями; теперь же Йорк поднялся на вершину  свободолюбия,  между  тем  как
Лондон тонет в липкой тине беспросветного рабства.
   Перемену эту нетрудно объяснить. Живущие в королевских столицах  ближе  к
источнику нравственной заразы. Там царит кумовство и сватовство; там  каждый
жалкий писака может найти  себе  покровительство,  поощрение  и  успех;  там
развращающее  влияние  современной  финансовой  системы  питает  целый  сонм
биржевых игроков, учредителей дутых акционерных обществ, торговых мошенников
и всякого рода  трутней,  живущих  за  чужой  счет.  И  компания  таких  лиц
вытеснила  тех  честных  купцов  и  ремесленников,  которые  в  золотые  дни
парламента по справедливости заняли господствующее положение в стране...
   Разошедшись с парламентом,  Карл  внял  сладким  голосам  окружавших  его
Гертфордов и Дигби, внушавших ему, что его королевское  достоинство  требует
победоносной борьбы с мятежным собранием.  Король  стал  готовиться  к  этой
борьбе, принимать меры для своей  безопасности,  рассылать  по  всей  стране
полутребования-полупросьбы о ссуде ему денег  и  придумывать  разные  дру