ом и после  нескольких  лет
службы в армии. Кроме сабли, лошади, вооружения и надетой на нем одежды,  он
ровно ничего не имел, но зато все  это  было  всегда  первосортным.  Он  был
истинным военным франтом, и все, что получал, тратил на  свой  внешний  вид.
Мало того: ради поддержания своей блестящей внешности он влезал в неоплатные
долги. Реджинальд занимал в армии довольно  видный  пост,  поэтому  ему  был
открыт широкий кредит, которым он и пользовался, не  слишком  задумываясь  о
будущем. И когда его удалили из комиссии, в которой он участвовал, причем он
разделил участь с самим Ленсфордом и другими после их возвращения с  севера,
он несколько месяцев околачивался в Лондоне,  перебиваясь  кое-какими  чудом
сохранившимися у него деньжатами. В то время  на  храбрых  рубак  был  спрос
везде. И в качестве такового он был приглашен Джоном Уинтором в его  родовой
замок, который Уинтор пожелал превратить в крепость для  защиты  королевских
интересов. И вот уже с месяц Реджинальд  Тревор  находился  в  числе  других
наемных офицеров на новом месте, где исполнял сразу несколько  обязанностей:
администратора,  специалиста  по  вопросам  обороны  и  дипломата,   ведшего
переговоры с лицами другого лагеря.
   В качестве дипломата ему  приходилось  бывать  во  многих  домах  местной
форестерской  знати.  Особенно  привлекательным  показалось   ему   поместье
Холлимид, владельцем которого был отец Сабрины и Веги мистер Эмброз  Поуэль;
таким привлекательным, что ему хотелось бы остаться в кем навсегда. Это было
странно,  и  как  бы  совсем  не  вязалось   с   легкомысленным   характером
Реджинальда, не любившего захолустий, а Холлимид находился вдали от  больших
дорог, даже от других поместий.
   Но в Холлимид, как мы уже знаем, притягивали два сильных магнита: Сабрина
и Вега. На бесшабашного офицера особенно действовал именно последний.  Почти
при первом же взгляде на прелестную блондинку Реджинальд Тревор  влюбился  в
нее, как говорится, по уши, и, что всего страннее,  его  страсть  к  девушке
была совершенно чистая, потому что оказалась  первой  серьезной  любовью.  И
намерения его по отношению к Веге были чисты и честны. Он ухаживал за ней не
с той грубой, бесцеремонной настойчивостью, с какой обыкновенно преследовали
понравившуюся  им  женщину  молодые  дворяне  того  времени,  а   сдержанно,
почтительно, отчасти даже робко.
   Однако Реджинальду и в этом случае не повезло. Ему не  только  намекнули,
но  прямо  и  решительно  высказали,  хотя  и  в  вежливой  форме,  что  его
участившиеся посещения Холлимида совсем нежелательны.  Разумеется,  все  это
было сказано не самой Вегой, а ее отцом.  И  Реджинальд  с  тяжелым  сердцем
перестал бывать в Холлимиде.
   Но вот прошло не более  двух  недель,  и  он  снова  направлялся  в  дом,
посещать который ему было запрещено. Впрочем, он теперь  ехал  туда  с  иной
целью и иными чувствами, чем раньше, но не по отношению к Веге. Его  страсть
к очаровательной блондинке еще не угасла  в  его  сердце,  напротив,  только
сильнее разгорелась, хотя и была совершенно безнадежной. Отказ отца дома сам
по себе не много бы значил, если бы со стороны  самой  красавицы,  пленившей
молодого человека, проявился хотя бы малейший признак взаимности и поощрение
ухаживаниям блестящего кавалера. Но все же ему трудно было убедить себя, что
она осталась к нему полностью равнодушной. Он привык к легким победам  и  ни
разу еще не встречал серьезного отпора  своим  ухаживаниям,  поэтому  считал
себя неотразимым. Тем более в данном случае, когда его чувство было глубоким
и чистым. И эта уверенность утешала и поддерживала его.
   Все-таки не по собственному побуждению, даже против своей воли ехал он  в
описываемый вечер в Холлимид. Ехать вынудили его  обстоятельства,  и  притом
такие, которые должны были еще больше  ухудшить  отношение  к  нему  Эмброза
Поуэля.
   Темнее тучи было его лицо, когда он спускался к Дрейбруку, а в его глазах
вспыхивали молнии гнева, когда он вспоминал, какое оскорбление было нанесено
его самолюбию в Холлимиде. Но  в  то  же  время  он  несколько  утешал  себя
сознанием того, что везет мистеру Поуэлю нечто такое,  что  может  послужить
как бы отместкой за него, - некий  документик,  который  многим  был  не  по
сердцу и даже возбуждал в них  злобу.  Этим  документиком  была  грамота  за
подписью и печатью короля, заключавшая в себе  требование  выплаты  ссуды  в
королевскую казну.
   Но вернемся к сестрам.
   - Да, кажется, это Реджинальд Тревор, - сказала Сабрина  с  таким  видом,
точно всадник был именно тот, кого она желала видеть.
   - Наверное он, - подчеркнула Вега. -  Узнаю  его  по  гнедой  лошади,  на
которой он постоянно ездит: узнаю и его одежду по цвету. Должно быть, у него
только одна и есть, иначе бы мы, при  его  явной  склонности  к  щегольству,
видели бы на нем и другие наряды. Впрочем, может быть, сейчас он и в  новом,
только похожем на прежнюю, - с кокетливой гримаской добавила шалунья.
   - Да, теперь и я больше не сомневаюсь, что это  Реджинальд  Тревор,  -  с
кажущейся  заинтересованностью  произнесла  Сабрина,  не  спуская   глаз   с
всадника, все больше и больше приближавшегося, так что почти уже можно  было
рассмотреть черты его лица. - Да, это его лошадь, и одежда, и  красное  перо
на шляпе. Но куда он едет? Не в Холлимид же? Не знаешь, Вега?
   - Ах, Саб, какой странный вопрос!.. Ну откуда мне знать намерения мистера
Тревора? - почти с негодованием возразила Вега.
   - Ха-ха-ха! - рассмеялась Сабрина. - Какая же  ты  хитрая,  Вега,  и  как
мастерски умеешь притворяться! Я до сих пор и не подозревала  у  тебя  такой
способности.
   - Саб, ты  хочешь  меня  рассердить  и  отчасти  уже  добилась  этого!  -
воскликнула Вега. - Право, я начинаю на тебя сердиться.
   - Напрасно. Не вижу никакого повода.
   - Как не видишь?
   - Конечно. Какой же это повод?
   - Ты, кажется, подозреваешь, что у меня есть тайна и я способна скрыть ее
от тебя, Саб. Это ужасно! - воскликнула Вега, и на ее глазах блеснули слезы.
   - Вот так логика! - вскричала в свою очередь Сабрина.  -  Ты  только  что
обвиняла меня в том, что я, будто бы, что-то скрываю от тебя.  А  теперь  ты
сердишься за то, что я говорю тебе правду... Да, да, не гляди на меня такими
изумленными глазами, Вегочка! Ясно, что ты хотя и на три года  моложе  меня,
но в некоторых делах гораздо опытнее, и, между прочим, в этих делах.
   - В каких, Саб? Я не понимаю.
   - Разве? Ну я, может быть, не так выразилась. Я  хотела  только  сказать,
что тебе, вероятно, не безразлично, куда именно направляется этот всадник.
   - Ах, Саб, ты меня не только обижаешь, но даже оскорбляешь! -  с  упреком
вырвалось у Веги. - Я нисколько, ни капельки,  не  интересуюсь  Реджинальдом
Тревором. Твои намеки не имеют никакого основания.
   - Ты правду говоришь, Вега? - со сдержанной тревогой спросила брюнетка, и
в ее прекрасном строгом лице  выразилось  глубокое  и  искреннее  чувство  к
сестре.
   - Ты обвинила  меня  в  несносном  любопытстве,  а  сама  еще  хуже  меня
любопытствуешь. Хорошо ли  это,  Саб?  -  с  оттенком  злорадства  возразила
блондинка, радуясь тому, что ей так скоро удалось  отплатить  сестре  за  ее
любопытство.
   Впрочем,  злорадство  Веги  было  не  серьезное,  а  такое   же   легкое,
ребяческое, как и вся она.
   Сабрина оставила возражение сестры без ответа. Но ее молчание и  покорный
вид красноречивее  слов  говорили,  что  она  чувствует  себя  не  правой  и
побежденной. Подметив и это, Вега в порыве искренней сердечности спросила:
   - Разве тебе очень хотелось бы знать, Саб, как я отношусь  к  Реджинальду
Тревору?
   - Да, конечно, - созналась Сабрина. - И  когда  ты  скажешь  мне  это,  я
объясню тебе причину моего... любопытства.
   - О, в  таком  случае  я  все  охотно  скажу  тебе,  милая  Саб.  Слушай!
Реджинальд Тревор для меня так же безразличен, как  всякий  другой  мужчина.
Все они для меня лично ничего не значат.
   - Неужели ты ни в кого не влюблена, Вегочка?
   - Ни в кого. Сколько раз мне повторять тебе это?
   - И никогда не была влюблена?
   - Ах, Саб, какие странные у тебя вопросы! А этот последний всех страннее.
Ведь ты всегда говорила мне, что не понимаешь и не признаешь  другой  любви,
кроме неизменной, постоянной до гроба. И мне думается, что если бы я была  в
кого-нибудь влюблена, то оставалась бы влюбленной в одну и ту  же  особу  до
сих пор. Но я даже и понятия не имею об этом чувстве, потому что никогда  не
испытывала его. Да, по правде сказать, и не желаю испытывать, если  оно  так
терзает всех людей, как тебя.
   - Это еще что за глупости! - едва не вспылила сдержанная Сабрина. -  Я  -
влюблена и терзаюсь  этим!  Еще  что  выдумаешь?  Уверяю  тебя,  что  ничего
подобного со мною не произошло.
   - Нет, Саб, произошло и  даже  очень  много  "подобного",  -  невозмутимо
продолжала Вега, чувствуя за собой превосходство и намереваясь  использовать
его до конца. - Может быть, ты думаешь, что никто ничего не замечает? Но  ты
сильно ошибаешься. По крайней мере,  я  не  была  слепа  за  все  время  его
отсутствия на войне...
   - Кого это его? - с притворным хладнокровием осведомилась старшая сестра.
   - Ну, ты, конечно, не догадываешься, о ком я говорю,  -  подшучивала  над
сестрой веселая блондинка. - А я сейчас не хочу доставлять тебе удовольствие
лишний разок услышать его имя... Скажу только, что с тех пор, как  его  нет,
ты стала совсем другой, чем была раньше, Саб. Право, ты очень изменилась.  Я
еще помню тебя, когда ты  была  точь-в-точь  такая  же  шалунья,  как  мы  с
Гектором.  Но  последние  два  года  ты  ходишь  с  меланхоличным   видом...
влюбленной киски. Только в самые последние дни - после получения  известного
письмеца, - ты снова немножко повеселела, ха-ха-ха!
   Засмеялась и Сабрина, хотя ей было вовсе не до  смеха;  она  чувствовала,
что попала в капкан, устроенный ей сестрой. Письмо, на которое  не  раз  уже
намекала Вега, действительно рассеяло опасения, которым предавалась Сабрина.
У нее никогда не возникало сомнения в верности того, кто был ей дорог и кому
была дорога она, но она боялась за его жизнь, и последнее письмо, извещавшее
о его возвращении с  войны,  успокоило  ее  и  заставило  "повеселеть",  как
выразилась Вега.
   - Слава Богу, что Реджинальд Тревор не имеет для тебя никакого  значения,
дорогая сестренка, - поспешила она перевести разговор с себя на  Тревора.  -
Если бы мы с отцом знали это раньше, то были бы избавлены от больших забот.
   - Забот? О чем? наивничала Вега.
   - Ну, конечно, о тебе.
   - По какому же поводу?
   - Да по  поводу  вот  этого  кавалера,  -  пояснила  Сабрина,  кивнув  на
всадника.
   - Напрасно вы так заботились обо мне, Саб, -  возразила  серьезным  тоном
Вега. - Я теперь уже достаточно взрослая, так что сама могу  позаботиться  о
себе в подобных случаях.
   Это звучало весьма  значительно  со  стороны  молоденькой  девушки,  едва
достигшей семнадцатилетнего возраста, но мнившей себя такой же взрослой, как
двадцатилетняя Сабрина. Эта наивная на вид девушка обладала,  однако,  очень
независимым характером и не только не намерена была терпеть над собой  опеку
старшей сестры, но даже считала себя вправе контролировать  ее,  потому  что
была любимицей отца, хотя, казалось, к  нему  скорее  подходила  бы  старшая
дочь.
   - Уж не вашими ли с отцом заботами следует объяснить  причину  того,  что
Реджинальд вот уже около двух недель не показывался у  нас?  -  допытывалась
Вега.
   - Тут я ровно ни при чем, Вегочка, - ответила Сабрина.
   - Так, значит, только отец? Да? Это-то ты уже наверное знаешь, и я  прошу
тебя сказать мне. По твоему лицу вижу, что ты знаешь, Саб.
   - Да, наша горничная Гуензсиана как-то проговорилась мне, что между  этим
франтом и нашим отцом произошло  объяснение,  после  которого  красное  перо
перестало появляться в нашем  доме.  Отец  прямо  сказал  ему,  что  находит
излишними его посещения.
   - Да? Ну и что же возразил на это  обладатель  красного  пера?  Наверное,
длинноухая Гуензсиана слышала  это  и  сообщила  тебе,  -  продолжала  Вега,
отмахиваясь от роя комаров, приставшего к ней.
   Сабрина взглянула на сестру и, убедившись, что та действительно  серьезно
не заинтересована, ответила:
   - К сожалению, горничная не расслышала, что именно сказало в  ответ  отцу
красное перо. Она только сообщила мне, что перо  что-то  глухо  пробормотало
сквозь зубы и тотчас же удалилось с видом полного разочарования.
   - Странно, что Гуензсиана ничего не сказала мне, - заметила Вега. Девушке
в самом деле казалось странным, что горничная,  всегда  выказывавшая  именно
ей, своей молодой госпоже, особенную симпатию,  ничего  не  сообщила  ей  об
этом.
   - Нисколько не странно, - возразила Сабрина. - Гуензсиана боялась, как бы
это не расстроило тебя.
   - Ха-ха-ха! Какая удивительная деликатность!.. Но Гуензсиана не хуже  вас
с отцом должна бы знать, что это на меня нисколько не повлияет.
   -  Радуюсь,  Вегочка,  твоему  благоразумию.  Но   отец,   очевидно,   не
предполагал в тебе такой рассудительности,  иначе  он  был  бы  избавлен  от
лишней неприятности. При его характере ему, конечно,  было  очень  неприятно
устраивать  Реджинальду  такие  проводы,  как  их  описала  Гуензсиана.  Она
говорила, что отец был очень взволнован и что... -  Сабрина  вдруг  прервала
свою речь, когда, взглянув на дорогу, вдруг увидела, как вслед  за  "красным
пером" и его спутником на противоположном склоне стали выступать фигуры  еще
двух всадников, по-видимому, кавалеров, а за ними двух верховых, похожих  на
слуг.
   "Боже мой! - подумала она, - да сюда движется  целая  кавалькада.  Но  он
едва ли среди них. Писал, что приедет с одним своим  Губертом.  Может  быть,
это из банды тех разнузданных  забияк,  которые  называют  себя  роялистами.
Лучше поспешить назад. Страхи Веги, пожалуй, все-таки были основательны".
   Теперь Сабрина сама уже стала торопить домой  сестру,  которая  по  этому
поводу наговорила ей несколько  добродушных  колкостей,  а  потом  вместе  с
Гектором стрелой помчалась вниз по откосу.

Глава VI
ИСТИННО КОРОЛЕВСКОЕ ПОСЛАНИЕ

   Трудно вообразить себе более привлекательный уголок, чем тот,  в  котором
было  расположено  поместье  Холлимид.  Находясь  в  северо-западной  полосе
Динского леса, оно господствовало над Вайей в том месте, где эта  прелестная
река с красным песчаным  дном,  извиваясь,  подобно  змейке,  среди  зеленых
тучных лугов Гирфордшира, сворачивает  к  угленосным  горам  Монмаутса.  Эти
крутые каменистые горы, идущие наперерез реке, глядятся  так  гордо,  словно
никакая сила не в состоянии их поколебать. Однако река  в  течение  столетий
пробила все же себе путь сквозь эти  твердыни.  Разумеется,  это  далось  ей
нелегко. В некоторых местах ей пришлось делать такие крутые изгибы, что она,
казалось, оборачивалась вокруг самой себя. Течет она среди этих преодоленных
ею преград довольно стремительно.
   С  трех  сторон  это  место  защищено  горными  кряжами,  состоящими   из
всевозможных видов и пород, начиная с древнейших  на  земле  -  разноцветных
базальтов, гнейсов, сиенитов и гранитов. Только с четвертой, южной  стороны,
нет гор; там темнеют лишь густые леса. Перед самим  же  господским  домом  в
Холлимиде расстилался на обширном пространстве своеобразный природный  парк,
в котором деревья словно чьей-то прихотливой  рукой  были  разбросаны  среди
лужаек с сочной свежей травой. Но посередине  этого  парка  была  прекрасная
аллея, по обеим  сторонам  усаженная  вековыми  дубами.  Эта  аллея  вела  к
проезжей дороге, которая шла из Руардина в Уольфорд, а оттуда - на Росс.
   Сам дом был построен в стиле времен Тюдоров, когда кирпич еще был  дорог,
потому что его изготовлялось мало, а дерева было в  изобилии,  и  оно  почти
ничего не стоило. При постройке дома был использован тот и другой  материал:
остов его был сложен из массивных дубовых бревен, а  промежутки  между  ними
заложены кирпичом и оштукатурены. Получилось  нечто  очень  своеобразное  по
виду и  пестроте  красок.  Почерневшие  от  времени  бревна  чередовались  с
красными, желтыми и белыми пятнами, в  зависимости  от  того,  полностью  ли
осыпалась белая штукатурка с кирпичей или  только  отчасти  и  кое-где  была
восстановлена. Резные карнизы и украшения вокруг окон, дверей и других  мест
пестрели остатками разных красок, посредством которых владельцы дома  хотели
придать более жизнерадостный вид своему жилищу. Сама архитектура  дома  была
не правильной и прихотливой, так что  весь  он  был  в  выступах,  вышках  и
боковых пристройках. Окна  разной  величины  и  формы  были  разбросаны  как
попало.
   Такой же прихотливостью отличалось и  внутреннее  расположение  комнат  в
доме, равно как и их убранство. Из передней  поднималась  вверх  лестница  с
дубовыми перилами, для отделки которых искусный резчик не пожалел  труда.  К
каждой площадке примыкали полутемные ходы, ведшие к комнатам, из которых  не
было и двух  на  одинаковом  уровне.  Комнаты  эти  были,  главным  образом,
спальнями, но при этом почти все проходные. Повсюду были  ступени,  вверх  и
вниз, и тот, кто не был знаком с этими "тонкостями"  планировки,  на  каждом
шагу рисковал сломать себе ногу или шею.
   Но эти "излишества" могут показаться неудобными  и  опасными  только  для
современных поколений. В прежнее же время жилища вроде холлимидского дома не
представляли ничего необычного и были широко распространены в  глуши  старой
Англии. Люди, строившие их и жившие в них, ходили по ним вполне  уверенно  и
спокойно.  Еще  и  до  наших  дней  там  сохранилось  несколько   таких   же
своеобразных домов, свидетельствующих об искусстве или, вернее,  о  неумении
строителей времен Тюдоров.
   Владелец Холлимида мистер Эмброз Поуэль вполне подходил  своему  родовому
гнезду. У него были необычайные вкусы и склонности, как можно  заметить  уже
по тому, что он назвал обеих своих дочерей так же,  как  назывались  те  две
реки, которые, подобно сестрам, проистекают из одних и тех же недр. Эти реки
теперь называются Вайя и Северна, а раньше назывались Вегой  и  Сабриной.  В
его владениях, близ дома, была заросшая беседка, где он любил в  летние  дни
проводить целые часы наедине со своими любимыми книгами и не  менее  любимой
природой.
   Эмброз Поуэль любовался природой не как ленивый пассивный созерцатель,  а
как трудолюбивый исследователь,  стремившийся  проникнуть  в  ее  вековечные
тайны. Но он не убегал и от жизни со всеми  ее  запросами,  не  прятался  от
людей.  Напротив,  людей  он  любил  и  очень   интересовался   социальными,
политическими  и  бытовыми  проблемами.  Всесторонне  изучив   все   условия
человеческого бытия, общественного и государственного уклада,  он  пришел  к
выводу, что самый лучший строй - республиканский. В душе он был пуританином,
но не из крайних, которые нередко доходят почти до изуверства.  Всего  более
он примыкал к той  группе  пуритан,  которая  была  известна  под  названием
"друзей", или "квакеров", и особенно яростно преследовалась  в  те  времена.
Эта группа, несмотря на свою малочисленность, гораздо больше  способствовала
упорядочению и  очищению  нравов  в  Англии,  чем  официальные  проповедники
епископальной церкви.
   Впрочем, мистер Поуэль не был в полной мере и квакером. Разделяя лишь  их
основные взгляды, он резко расходился с ними из-за их крайней  склонности  к
непротивлению. Гордый и независимый по характеру, он всеми силами  восставал
против излишнего пуританского смирения, подставляющего обидчику,  ударившему
в одну щеку, и другую. Он всегда готов был  дать  сдачи,  и  эту  черту  его
характера вполне может объяснить сцена,  которой  предстояло  разыграться  у
него в доме в описываемый нами вечер.
   Ужин был уже готов, когда запыхавшиеся от быстрого бега сестры  вернулись
со своей прогулки, но они не спешили в столовую, хотя дорого