Там и сям составлялись группы  дворян,  которые  с
едва скрываемым ликованием поздравляли друг друга с  мелькавшей  перед  ними
радужкой надеждой на прекрасное для них будущее.  Эта  надежда  рисовала  им
возможность по-прежнему продолжать расхищение народного  достояния:  вводить
новые налоги, делать займы для "секретных"  нужд,  торговать  монополиями  и
вообще всячески обогащаться за счет народа.
   Но вдруг среди этой безмятежной радости разразился оглушительный громовой
удар с безоблачного неба, ввергший их в ужас и смятение.  Этот  удар  принял
облик человека, облаченного в официальный наряд представителя палаты лордов,
который скорее требовал, чем просил себе аудиенции у короля. И король не мог
отказать ему.
   Введенный в аудиенц-зал, куда поспешил  и  король,  этот  человек  вручил
Карлу документ, при чтении которого король побледнел  и  задрожал.  Документ
оказался только что  подписанным  обеими  палатами  приговором,  объявлявшим
виновным в государственной измене Томаса Уентворта, графа Страффорда.
   Вернувшись в сад, король сообщил  своим  приближенным  о  доложенном  ему
постановлении  парламента.  Менее  всех  был  поражен  этим  известием   сам
Страффорд. Погрязший в грехах, этот человек был одарен редким мужеством и до
последней минуты своей жизни, даже когда положил на плаху голову,  не  менял
своей гордой величавой осанки. Этой минуты  ему  недолго  оставалось  ждать:
малодушный монарх так же хладнокровно подписал его  смертный  приговор,  как
простое заемное обязательство.
   Более всех ужаснулся парламентскому постановлению  архиепископ  Лод.  Для
него окончательно был испорчен вечер в королевском саду. Его кроткая  улыбка
и медоточивая речь сразу улетучились.  Бледный  и  хмурый  бродил  он  между
придворными,  словно  парламентское  постановление  принесло  осуждение  ему
самому. Впрочем, дурное  предчувствие  того,  что  теперь  кончились  и  его
счастливые дни, не обмануло этого развращенного представителя церкви.
   Достойный парламент умел не  только  обвинять,  но  и  сурово  наказывать
обманщиков народа; он умел поддерживать свое  достоинство  и  честь,  что  и
доказал  в  том,  например,  случае,  когда  король,  подстрекаемый  колкими
насмешками жены, явился в парламент  в  сопровождении  целой  толпы  забияк.
Однако это вторжение, сделанное с  намерением  арестовать  самых  выдающихся
английских патриотов, не имело  успеха.  Не  видя  на  всех  скамьях  палаты
ничего, кроме голов в шляпах и грозно нахмуренных лиц  и  не  слыша  ничего,
кроме единодушного  крика:  "Долой  привилегии!"  -  король,  подавленный  и
сокрушенный, поспешил удалиться вместе со своими спутниками.

Глава I
ССОРА

   - Кто не республиканец, тот должен обладать глупой головой  или  недобрым
сердцем.
   Слова эти были произнесены всадником, которому на вид было лет  тридцать,
с красивым и благородным, но очень загорелым и обветренным лицом, с черными,
слегка посеребренными сединой волосами и орлиным взглядом. Он был в  гладкой
серой суконной куртке с широким  отложным  кружевным  воротником,  в  черной
поярковой шляпе с высокой тульей  и  небрежно  воткнутым  спереди  петушиным
пером и в высоких сапогах из буйволовой кожи. Сбоку у него висела  шпага.  В
те тревожные дни никто не отваживался отправляться в путь без  какого-нибудь
оружия. Но не только по этой шпаге можно было принять всадника за  военного,
весь его вид красноречиво подтверждал, что перед нами лихой кавалерист.
   Судя по его словам, он мог быть пуританином, но эти "круглоголовые",  как
известно, носили коротко остриженные  волосы.  У  незнакомца  же  вились  по
плечам густые шелковистые волосы, да и красивые, холеные усы отнюдь не  были
"пуританскими". Не  имело  ничего  общего  с  пуританством  и  легкомысленно
торчащее петушиное перо. Внешность была "роялистской", но слова его отдавали
пуританством.
   Что же касается человека, к которому были обращены слова всадника,  то  в
его принадлежности к роялистам трудно было  усомниться:  она  выражалась  во
всей его особе - и в одежде, и в манере себя держать.
   Второй всадник, юноша лет двадцати,  был  в  роскошном  шелковом  кафтане
золотистого цвета, в таких  же  панталонах,  в  мягких  сапогах  из  искусно
выделанной кожи,  обшитых  по  голенищам  широкими  драгоценными  кружевными
узорами, с позолоченными серебряными  шпорами.  Щегольская  шляпа  его  была
отделана мехом бобра и  украшена  развевающимся  страусовым  пером,  которое
прикреплялось аграфом из сверкающих самоцветных камней.  Бархатная  перевязь
для шпаги была богато вышита,  судя  по  тщательности  и  красоте,  женскими
ручками, управляемыми любящим сердцем. Подобно этому  были  украшены  и  его
белые замшевые перчатки.
   В  этом  юноше  с  женственно  прекрасным,  цветущим  лицом,  с  длинными
белокурыми вьющимися волосами, с ясным открытым взглядом больших синих  глаз
и ослепительной улыбкой на красиво очерченных пунцовых губах, едва  покрытых
первым  пушком,  таилось  нечто  такое,  что  должно  было  внушить  каждому
невольное уважение к нему. "Смотри, не задень меня, иначе раскаешься!" - как
бы говорил его взгляд. С особенной силой это угадывалось в тоне его  голоса,
когда  он,  натянув  поводья  своей  лошади,  с  живостью   спросил   своего
собеседника, с которым случайно вступил в беседу:
   - Что вы сказали, сэр?
   - Я сказал, что тот, кто не республиканец, обладает  глупой  головой  или
недобрым сердцем, - повторил старший всадник, тщательно  отчеканивая  каждое
слово.
   - Вы так находите? - продолжал юноша, поворачивая свою  лошадь  назад,  к
всаднику, следовавшему за ним.
   - Да, таково мое мнение,  -  ответил  старший,  останавливаясь.  -  Ежели
желаете, могу выразить эту мысль  и  так:  кто  не  республиканец,  тот  или
подлец, или глупец.
   - Подлец тот, кто говорит так! - покраснев от гнева и хватаясь за рукоять
шпаги, вскричал юноша.
   - Ясно, хотя  и  грубо  сказано,  молодой  человек,  -  спокойно  заметил
старший. - Хотелось бы мне в ответ на это столь же прямо  и  грубо  обозвать
вас глупцом, но я сдерживаю себя. Предупреждаю, однако, что, если вам дорога
жизнь, возьмите свои слова обратно.
   - Ни одного слова, пока у меня есть шпага! - горячился юноша.  -  Советую
лучше вам взять обратно свои слова.
   Быстрым движением он выхватил из ножен шпагу и взмахнул ею.
   Этих двух людей, совершенно между  собой  не  знакомых,  но  уже  готовых
вступить в бой не на живот, а на смерть, свел случай. Они оба ехали по одной
и той же дороге, пролегшей  по  горкой  отлогости  от  города  Мичельдина  в
мичельдинский лес, неподалеку от того места, где  в  настоящее  время  стоит
усадьба "Пустынька".  За  каждым  из  всадников,  на  некотором  расстоянии,
следовал верхом слуга.
   Одно время им пришлось ехать почти рядом, и они разговорились  по  поводу
дороги. Незаметно разговор перешел на политические темы, и теперь, когда оба
всадника поднялись на верх плоскогорья, у них вдруг вспыхнула ссора, готовая
перейти в кровавую схватку.
   Впрочем,  горячился  только  младший  из  спутников.  Тот,  который   был
постарше, спокойно сидел в своем седле, говорил  спокойно  и  за  оружие  не
хватался. Это совершенно не вязалось с той горячностью, с которой он  бросил
в лицо собеседнику свое мнение о лицах, не принадлежащих  к  республиканцам.
Что это означало? Не трусость же? А если трусость, то она должна  была  быть
слишком откровенного характера. Ведь этот человек первый  потребовал,  чтобы
были взяты обратно оскорбительные для него слова.
   Но именно за труса и принял его юноша, крикнув:
   - Обнажай оружие, негодяй! Защищайся, если не хочешь, чтобы я убил  тебя,
как зверя на охоте!
   - Ха-ха-ха! - рассмеялся старший всадник.  -  Я  потому  и  не  тороплюсь
обнажить свое оружие, что опасаюсь, как бы мне не пришлось  сразу  проткнуть
вас насквозь, - с насмешкой произнес он.
   - Не пытайтесь увернуться! - вне себя кричал юноша, разъяренный насмешкой
противника. - Защищайтесь, и мы посмотрим, кто кого проткнет насквозь... Ну,
что же вы?.. Слышите, что вам говорят?
   - Напрасно вы так спешите, молодой человек. Конечно, если  вы  непременно
настаиваете, я буду драться с вами, хотя, повторяю, боюсь нечаянно оказаться
обыкновенным убийцей. Мне  это  было  бы  очень  неприятно,  потому  что  вы
нравитесь мне, и я...
   - Попробуйте! - с прежней горячностью оборвал его юноша.  -  Полагаю,  не
мне быть убитым вами. Как бы не случилось обратного. Не будьте трусом!
   На серьезном лице старшего из противников появилось выражение восхищения,
смешанного с жалостью и некоторой досадой. Он все еще  не  решался  обнажить
оружие и сделал это лишь после того, как юноша обозвал его трусом.
   - А, вы находите, что я трус! - сквозь стиснутые зубы  произнес  он...  -
Ну, в таком случае - берегитесь... Да падет ваша кровь на  вашу  собственную
голову!
   Выхватив шпагу, он поудобнее уселся в седле и приготовился к поединку.
   - Бог и король! - крикнул юноша, набрасываясь  на  противника  и  пытаясь
нанести ему первый удар.
   - Бог и народ! - последовал ответ.
   Шпаги со звоном скрестились. Должно быть, мало привычная  к  такого  рода
забавам лошадь юноши испуганно шарахнулась в сторону и повернулась на задних
ногах. Этим пируэтом она заставила своего всадника очутиться левым боком под
оружием его противника. Если  бы  последний  захотел  воспользоваться  своим
преимуществом, то поединок тут же и был бы решен. Но  он  этого  не  сделал.
Спокойно  продолжая  сидеть  на  своей  лошади,  не  дрогнувшей  и  даже  не
шевельнувшейся, он выжидал, когда оправится его молодой противник.
   Пылкий, самонадеянный юноша и эту снисходительность  старшего  принял  за
проявление трусости или, по крайней мере, слабости. Повернув обратно  лошадь
и лишив ее возможности вторично не  подчиниться  ему,  он  с  новой  яростью
сделал  выпад.  По  его  приемам  было  видно,  что  он  хотя   и   неплохой
фехтовальщик, но в серьезных дуэлях еще не имел практики.  Он  и  на  лошади
сидел неважно, как самонадеянный дворянчик, который занимается  этим  только
ради удовольствия.
   Иначе выглядел  тот,  кто  и  в  штатской  одежде  не  мог  скрыть  своей
принадлежности к военному сословию. Он и лошадью  отлично  управлял,  и  она
охотно ему повиновалась, и оружием превосходно владел, именно по-военному, с
тонким знанием дела. И как ни горячился,  как  ни  пыжился  и  ни  храбрился
юноша, шпага противника вскоре вонзилась в его правую  руку,  повыше  локтя.
Хлынула кровь, и рука юноши бессильно повисла, выпустив оружие.

Глава II
ПРИМИРЕНИЕ

   Молодой человек теперь уже  всецело  находился  во  власти  своего  более
опытного и искусного противника. Тот по праву мог бы лишить его  жизни,  тем
более, что ему было брошено в лицо обвинение в подлости и  трусости,  и  эти
оскорбления должны были глубоко задеть его самолюбие и вызвать в  нем  жажду
мщения. Между тем  юноша  нисколько  не  испугался  участи,  казавшейся  ему
неминуемой, и не  старался  уклониться  от  последнего  решительного  удара.
Напротив, не меняя  своего  положения,  он  подставлял  грудь  противнику  и
кричал:
   - Вы победили меня! Добивайте же!
   - Добить вас?.. - с легким, почти добродушным смехом повторил старший.  -
Лишить вас вашей молодой, едва расцветшей жизни? Вот этого-то я все время  и
избегал,  хотя,   уверяю   вас,   мне   потребовалось   огромное   терпение.
Обыкновенного противника я обезоружил бы одним ударом, как не раз  и  делал,
но с вами мне это было очень трудно: я вовсе не хотел уложить  вас;  это  не
входило в мои намерения. Но вот теперь, когда игра окончена и никому из  нас
не пришлось убить друг друга, могу я предложить вам сдаться?
   - Вы вправе требовать этого, - поспешил ответить молодой человек. - Но я,
пожалуй, могу просить и пощады, - добавил он с внезапным порывом раскаяния в
своей необдуманной горячности, побежденный не только шпагой противника, но и
его великодушием.
   Слуги обоих противников с живейшим вниманием следили за  поединком  своих
господ  и,  чувствуя  потребность  как  можно  убедительнее  выразить   свою
преданность им, готовы были сами наброситься  друг  на  друга  с  оружием  в
руках, как будто этим могли помочь  своим  хозяевам.  Они  так  же  во  всем
отличались друг от друга, как и  их  господа.  Слуга  старшего  был  рослый,
плечистый, сильный и ловкий  малый  средних  лет.  Слуга  же  молодого  был,
наоборот,  худенький,  хиленький,  напыщенный  и  тоже  совсем  еще  молодой
городской  лакей.  Видя,  что  дело  оканчивается  лучше,  чем  можно   было
предполагать, слуги успокоились и,  как  ни  в  чем  не  бывало,  обменялись
дружескими взглядами.
   - Губерт, - обратился старший из молодых людей к своему слуге, - сойди  с
лошади, подними оружие этого молодого  господина  и  отдай  ему.  Он  вполне
заслуживает чести носить свое оружие... Теперь, милостивый государь, - вновь
обратился он к своему противнику,  -  позвольте  и  мне  принести  вам  свои
извинения.  Сознаю,  что  именно  я  дал  повод  к  возникшему  между   нами
недоразумению. Я должен был пояснить свои слова и, сам не  знаю  почему,  не
сделал этого. Может быть, мне сразу помешал ваш вызывающий тон.  Но  дело  в
том, что я, обвиняя нереспубликанцев в отсутствии у  них  умной  головы  или
доброго сердца,  имел  в  виду  людей  зрелых,  достаточно  разбирающихся  в
житейских делах, вроде меня самого. Что же касается людей  вашего  возраста,
то ведь и я в ваши годы твердо верил в  разные  "божественные"  права.  Быть
может, вы хотите узнать мое имя? Оно подтвердит вам, что я говорю правду.
   - О, я очень рад буду узнать ваше имя, -  со  свойственной  ему  живостью
подхватил юноша. - Назовите себя, мой великодушный противник.
   - Приятно слышать такой лестный отзыв  с  вашей  стороны,  -  с  поклоном
ответил старший из спутников и представился:
   - Сэр Ричард Уольвейн.
   - Не родственник ли вы Скюдаморам?
   - Да, только дальний, и уже давно не виделся ни с кем из них. Я только на
днях вернулся из Нидерландов, где практиковался в боях и значительно укрепил
руку. Без этого я, наверное, оказался бы против вас в проигрыше, - со  своей
приятной улыбкой добавил он.
   Молодой человек с невольным смущением  принял  новый  великодушный  намек
сэра Ричарда и сказал, что хорошо знаком с  Скюдаморами,  в  особенности,  с
лордом Скюдамором из замка Леси, с некоторой гордостью пояснив:
   - Я с ним часто встречался во дворце.
   - В каком? - полюбопытствовал сэр Ричард.
   - Конечно, в Вестминстерском.
   - Значит, вы тоже принадлежите к этому дворцу? Впрочем, на это  указывает
и ваша внешность. Вы состоите в штате короля или королевы?
   -  Да,  я  действительно  недавно  еще  состоял  при  дворе  в  должности
докладчика о прибывающих ко двору лицах. Прослужил я  несколько  месяцев,  -
пояснил юноша.
   - А теперь?.. Простите мне мое невольное  любопытство,  -  извинился  сэр
Ричард.
   - Пожалуйста, не стесняйтесь, дорогой сэр, - сердечно проговорил  молодой
человек. - Раз вы были так любезны, что сообщили мне кое-какие подробности о
себе, то и я не должен скрывать их от  вас.  В  настоящее  время  я  оставил
придворную службу и еду домой к отцу в Монмаутсшир.
   - Так ваш отец...
   - Мой отец - сэр Уильям Тревор.
   - А! Теперь мне понятно, почему вы так вскипели, когда узнали, что я стою
за парламент... Сын сэра Уильяма Тревора, конечно, не мог отнестись к  этому
иначе... Но не будем больше касаться скользких политических тем. Если  я  не
ошибаюсь, поместье вашего отца находится близ Эбергевенни?
   - Совершенно верно.
   - Это в двадцати семи милях отсюда. Неужели вы надеетесь  добраться  туда
ночью?
   - Нет, я намерен остановиться переночевать в Монмаутсе.
   - Да и туда вы едва ли попадете засветло. Ваша  лошадь  кажется  довольно
утомленной.
   - Это неудивительно. Я еду на ней без отдыха с раннего утра.
   - Это делает честь и вам и ей.  Это  же,  вероятно,  послужило  и  лишней
причиной моей слишком легкой победы над таким  мужественным  противником,  -
шутил сэр Ричард и, встретив по-детски смущенную улыбку юноши, продолжал:
   - А знаете ли, ведь до Монмаутса тоже не близко, миль около десяти.  Жаль
лошадки, которую вы совсем замучите на этих горных дорогах. Почему бы вам не
дать ей поскорее отдых, который она так добросовестно заслужила?
   - Я уж думал об этом. Хотел остановиться в Кольфорде, но...
   - О, я не советовал бы вам не только ночевать  в  Кольфорде,  но  даже  и
останавливаться там.
   - Почему?
   - А потому, что население Кольфорда страшно настроено против короля, как,
впрочем, почти во всей этой области. Это очень понятно после того, что здесь
стал делать сэр Джон Уинтор, получивший от короля монополию  на  пользование
здешними лесами и рудниками. Король не имел права жаловать  этой  монополии.
Народ очень возбужден, и появиться в наряде придворного кавалера  на  улицах
Кольфорда - просто опасно.
   - О, это мне не страшно. Я нарочно переночую там! - воскликнул юноша.
   - Хорошо сказано, мой молодой друг, и я не сомневаюсь, что  у  вас  слово
никогда не  расходится  с  делом.  Но  зачем  же  подвергать  себя  излишней
опасности, когда и без этого можно обойтись?
   - Но как, если мой путь ведет именно через этот город?
   - Вы забываете или не знаете, что  есть  еще  дорога,  по  которой  можно
объехать стороной.
   - Но прятаться по углам и закоулкам я вовсе не намерен! - горячо возразил
молодой человек. - Я ведь не браконьер, которому нужно скрываться. Нет, я не
боюсь никого и ничего. Пусть нападет  на  меня  хоть  целая  толпа,  я  буду
защищаться, как могу, но в бегство при виде ее не пущусь.
   - Верно. Но иметь дело с  целой  толпой  людей,  заранее  зная,  что  она
враждебно настроена против вас, - совсем не то,  что  та  маленькая  стычка,
которая произошла между нами, - возразил сэр Ричард. - Вы так храбро пробили
сюда дорогу, что от всей души желаю вам  благополучно  и  выбраться  отсюда.
Поэтому я убедительно советую вам не ездить в Кольфорд и предлагаю эту  ночь
провести у меня.
   - У вас, сэр Ричард? Но разве у вас есть поблизости поместье?
   - У меня лично нет, но есть у одного из моих лучших друзей. Я уверен, что
в данном случае могу распоряжаться  его  домом,  как  своим,  приглашая  вас
разделить со мной  его  радушное  гостеприимство.  Мне  очень  жаль,  что  я
вынужден был сделать вам маленькое кровопускание, и хотелось бы,  чтобы  мой
приятель - он недурный хирург - осмотрел рану. Ваш слуга помог  вам  кое-как
остановить кровь и перевязать  рану,  но  она  требует  более  серьезного  и
умелого ухода. Кроме того, я могу обещать вам, что вы в доме моего  приятеля
увидите  пару  прелестных  женских  головок,  если  только,  впрочем,   вам,
находившемуся при дворе королевы Генриетты, не надоели подобные головки там.
   Юноша беспокойно задвигался в седле, и  по  его  вспыхнувшему  лицу  было
заметно, что напоминание о дворе ему неприятно. Однако  он  смолчал,  а  сэр
Ричард благожелательно продолжил:
   - Как бы там ни было, но я могу сказать по совести, что  леди  Сабрина  и
леди Вега смело могут поспорить красотой с любой из прославленных придворных
красавиц, не исключая и самой королевы, и наверное, затмили бы их всех.
   - Сабрина? Вега? -  с  удивлением  повторил  юноша.  -  Что  за  странные
имена!.. Могу я спросить, кто эти леди?
   - Разумеется, можете. Но вам лучше познакомиться с ними лично, -  ответил
сэр Ричард. - Ну, будет вам колебаться, мой  друг.  Решайтесь.  Поедемте  со
мной. Право, не раскаетесь.
   - Ах, сэр Ричард, вы положительно подавляете меня своим  великодушием!  -
воскликнул видимо тронутый его  словами  юноша.  -  Распоряжайтесь  мною  по
вашему усмотрению. Я весь в вашей власти.
   - Благодарю вас. Едем же. Скоро скроется солнце, а нам еще нужно проехать
не менее пяти миль. С Богом, в добрый час!
   Крепко пожав друг дру