во,
чем уже и воспользовались.
     Керней молчал, обдумывая слова техасца, вспоминая все, что  слышал  о
Ривасе, сопоставляя с этим его действия и надеясь таким образом  разрешить
интересовавшую его загадку.
     - Если мы попали в притон  бандитов,  -  сказал  он  наконец,  -  они
захотят, чтобы мы примкнули к их шайке, а это будет очень неприятно.
     - Конечно, капитан! Что может быть неприятнее для честного  человека?
Но если к этому принуждают силой, тогда совсем  другое  дело.  К  тому  же
Мексика - это ведь не Техас и не Соединенные Штаты. Если  к  воровству  не
присоединяется жестокость, то оно не считается у них бесчестьем. Я слышал,
как один мексиканец уверял, что разбойник с большой дороги ничем не  хуже,
чем государственные деятели  и  законодатели,  обворовывающие  страну.  Во
всяком случае, - продолжал он, - я  ничего  не  утверждаю,  но  считаю  их
столько же бандитами, сколько и монахами. Могу  только  сказать,  что  это
самые симпатичнейшие люди, каких я когда-либо встречал, и мне не  верится,
чтобы они принудили нас к бесчестным поступкам. Будем же относиться к  ним
с уважением, пока не получим доказательств, что они недостойны его.  Тогда
мы поступим с ними по заслугам.
     - Если это нам удастся, - заметил Керней, - впрочем,  займемся  лучше
настоящим... Что предпринять?
     - Оставаться здесь, с нашими новыми знакомыми.
     - Да, я не вижу другого выхода. Будем надеяться, что уйдем  отсюда  с
чистой совестью, так как в сущности ничто не доказывает, что мы  у  воров.
Скорее все-таки у монахов.
     - Почему?
     - В доме нет ни одной женщины. Когда я заходил сегодня в кухню, я  не
заметил ни одной юбки. Это более похоже на монахов,  чем  на  разбойников.
Что вы об этом думаете, капитан?
     - Право, не знаю. Может быть, мексиканские разбойники похожи  в  этом
случае на итальянских, которые не любят таскать с собой женщин.
     - Не странно ли, однако, - прибавил техасец, - что монахи расставляют
везде часовых? Я видел их и вчера, и сегодня, возвращавшихся с постов.
     - Все это очень странно, но ведь разгадаем  же  мы  когда-нибудь  эту
тайну. Кстати, - прибавил он, - что сталось с карликом?
     - Право, не знаю, капитан, я о нем ничего не слышал с той минуты, как
его увел дворецкий, и желал бы больше никогда не слышатьь. Экая образина!
     - Его, наверное, куда-нибудь заперли. Пусть он себе там и остается, а
мы, вероятно, сейчас узнаем о своей участи, так как к нам идет настоятель,
- сказал Керней, заметив подходившего к ним мнимого монаха.



                         44. НАСТОЯТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ

     - Amigo, - сказал настоятель, обращаясь к  Кернею,  -  позвольте  мне
предложить вам сигару и извиниться, что я не подумал об этом  раньше.  Вот
манильские и гаванские, выбирайте, пожалуйста.
     За монахом шел дворецкий, неся большой ящик с сигарами.  Он  поставил
его на одну из скамеек и удалился.
     -  Спасибо,  святой  отец,  -  улыбнулся  Керней,   -   ваши   сигары
действительно превосходны.
     - Я в восторге, что вы оценили их по достоинству, - ответил монах,  -
они и должны быть хороши, судя по их дороговизне. Но прошу вас об этом  не
думать и  курить,  сколько  пожелаете,  мне  они  ничего  не  стоили.  Это
контрибуция, предложенная монастырю.
     Слова  эти  сопровождались  улыбкой,  вызванной,  вероятно,  каким-то
воспоминанием, связанным с сигарами.
     "Значит, вынужденная контрибуция", - подумал  ирландец,  на  которого
слова Риваса произвели неприятное впечатление.
     Техасец еще не притрагивался к сигарам, и, когда ему  их  предложили,
сказал Кернею:
     - Скажите ему, капитан, что я предпочел бы  трубку,  если  таковая  у
него найдется.
     - Что говорит сеньор Крис? - спросил мнимый аббат.
     - Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.
     -  О,  ничуть.  Грегорио!  -  закричал   Ривас   вслед   удалявшемуся
дворецкому.
     - Не беспокойтесь, - заметил Керней.  -  Крис  Рок,  удовольствуйтесь
сигарой, не следует быть слишком требовательным.
     - Сожалею, что заговорил об этом, - ответил техасец,  -  буду  вполне
доволен сигарой, в особенности если мне разрешат пожевать ее. Мой  желудок
давно просит табачку.
     - Возьмите сигару и жуйте ее сколько хотите.
     Техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся кусать ее,  как
сахар,  к  немалому  удивлению  Риваса,  который,  однако,  постарался  не
показать этого. Крис  Рок  жевал  табак  и  курил  одновременно,  так  как
дворецкий вскоре появился с трубкой.
     Ривас, в свою очередь, закурил сигару и дымил, как  паровоз.  Курящий
монах всегда и всюду производит очень странное впечатление, но так  как  в
настоятеле монастыря Адхуско никто и не  заподозрил  бы  анахорета,  то  и
удивляться  было  нечему.  Сев  рядом  с  Кернеем  и  устремив   взор   на
развертывающийся перед ним вид, он сказал своему гостю:
     - Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?
     - Великолепно, чудесно! Я никогда не видел  ничего  величественнее  и
разнообразнее.
     - Возьмите бинокль, - сказал монах, - и рассмотрите картину детально.
     Он подал Кернею бинокль.
     - Видите вы Педрегаль? Вон там, у подножия горы, его  можно  отличить
по серому цвету.
     - Конечно,  -  ответил  Керней,  -  я  вижу  даже  чащу,  которой  мы
пробирались.
     - Теперь взгляните направо. Видите ли дом среди полей?
     - Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?
     - Потому что этот дом представляет для меня особый  интерес.  Как  вы
думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы, впрочем, сказать, кому  он
принадлежал или кому он должен бы был принадлежать.
     - Как я могу это знать? - спросил Керней, находя этот вопрос довольно
странным.
     - Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои  неоспоримые
права на эту собственность, она, тем не менее, была у меня отнята и отдана
нашему бывшему хозяину, начальнику Аккордадской тюрьмы, в виде награды  за
его измену стране и нашему делу.
     - Какому делу? - спросил  ирдандец,  откладывая  в  сторону  бинокль.
Услышанное заинтересовало его больше того, что он видел.
     "Стране и нашему  делу"  -  вот  слова,  которых  нельзя  ожидать  от
разбойника или монаха. Дальнейшее доказало окончательно, что Ривас не  был
ни тем, ни другим.
     - Дело, за которое готовы  пожертвовать  жизнью  я  и  все,  кого  вы
видели, ясно из моего тоста: "Patria y libertad".
     - Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.
     - И удивлены, не правда ли?
     - Говоря откровенно, да.
     - Меня это не  удивляет.  Ваше  желание  разгадать  все  увиденное  и
услышанное вполне естественно. Настало время все объяснить вам... Закурите
же другую сигару и выслушайте меня.



                              45. ПАРТИЗАНЫ

     - Попробуйте эту манильскую сигару. Многие считают, что  кубинские  -
самые лучшие, но это заблуждение.  По-моему,  филиппинские  гораздо  лучше
гаванских.
     Керней  действительно  всегда  слышал,  что  гаванские  сигары  самые
лучшие. Закурив  теперь  манильскую,  он  должен  был  признать,  что  она
превосходит все, какие ему приходилось пробовать до сих пор.
     - Вы, вероятно, заметили, что монахи моей обители  не  принадлежат  к
слишком строгому ордену, и, может  быть,  вы  даже  заподозрили,  что  они
совсем не монахи? Все они военные и, исключая  двух-трех,  все  офицеры  и
люди из знатных семей. Последняя революция, возвратив нашу страну  тирании
Санта-Аны, разогнала их. Большинство из них изгнанники, как и я.
     - Вы, значит, не разбойники?
     Слова эти невольно сорвались с уст Кернея.  Монах  же,  вместо  того,
чтобы обидеться, разразился смехом.
     - Разбойники? Кто мог вам это сказать?
     - Простите, сеньор, - ответил сконфуженный Керней, - вас называли так
в тюрьме, хотя я этому никогда не верил.
     - Спасибо, сеньор, - заметил Ривас, - я принимаю ваши извинения, хотя
они в некотором роде излишни. Мы  пользуемся  именно  такой  репутацией  у
наших врагов и, признаюсь, не без причины.
     Последняя фраза опять возбудила  беспокойство  в  Кернее,  однако  он
ничего не сказал.
     - Конечно, - прибавил Ривас, - мы  действительно  кое-что  награбили,
иначе я не мог бы предложить вам ни такого  хорошего  завтрака,  ни  таких
вин. Взглянув вниз, вы увидите Пуэбло Сан-Августино, а за его предместьями
большой желтый дом. Оттуда-то и взяты наши последние запасы вин,  сигар  и
всего остального. Вынужденная контрибуция! Но не думайте, что это  сделано
без оснований. Уплативший эту дань - один из наших злейших врагов. К  тому
же, это была месть. Я уверен, что вы согласитесь  с  правомерностью  наших
действий, когда узнаете подробности.
     - Я все понял, - ответил успокоенный Керней, - и прошу извинить нас.
     - Весьма охотно, да и почему я должен обижаться, что вы  приняли  нас
за воров? Думаю, многие, кого мы посетили, того же мнения.
     - Можете ли вы объяснить мне, зачем вы носите монашеские одеяния?
     - По очень простой причине. Оно безопасно и дает  возможность  многое
сделать. В Мексике монашеский клобук служит лучшим паспортом. Он позволяет
нам обходить деревни,  не  возбуждая  подозрений,  а  власти  думают,  что
заброшенный когда-то монастырь снова стал святой  обителью.  Мы,  понятно,
никого  к  нему  не  подпускаем,  для  того  и  часовые.  Мы  так  искусно
разыгрываем эту роль, что никому в голову  не  приходит  нас  подозревать.
Между нами случайно оказались двое, когда-то бывшие монахами. И они  очень
нужны нам до того  дня,  когда  мы,  наконец,  сбросим  рясы,  заменив  их
военными мундирами. День этот уже близок, судя по тому,  что  рассказывают
мои  товарищи.  Штат  Оаксака  и  вся  южная   сторона   Акапулько   полны
недовольных, и восстание ожидается не далее  как  через  месяц.  Альварес,
имеющий большую популярность в этой части страны, будет вождем  восстания.
Старый Пинто надеется, что мы последуем за ним, и в этом он не  ошибается.
Вот наша история, кабальеро, наше прошлое,  настоящее  и  будущее.  Теперь
позвольте и мне предложить вам вопрос: желаете ли присоединиться к нам?
     Это предложение требовало  размышления.  Что  ожидает  Кернея  и  его
товарища в том или  ином  случае?  А  можно  ли  отказаться  при  подобных
обстоятельствах? Ведь он и Крис Рок  обязаны  Ривасу  своим  спасением,  и
покинуть его  было  бы  неблагодарностью.  Мексиканец,  заметив  некоторое
затруднение своего собеседника, сказал:
     - Если мое предложение вам не подходит,  скажите  прямо.  Я  в  любом
случае сделаю все,  что  от  меня  зависит,  чтобы  дать  вам  возможность
покинуть страну. Будьте покойны, обратно в Аккордаду я  вас  не  отправлю.
Скажите же откровенно, хотите ли вы быть одним из нас?
     - Да, - решительно ответил Керней.
     Колебания были излишни. Взятый в плен врагами, высоко оценившими  его
голову, он мог спастись, лишь присоединившись к Ривасу и его друзьям,  кто
бы они ни были - революционеры или просто воры.
     - Да, дон Руперто, - прибавил он, - если вы находите меня  достойным,
я приму ваше предложение.
     - А товарищ ваш какого об этом мнения?
     - О, я в нем уверен так же, как в себе.
     Керней подозвал техасца, который, не  понимая  их  разговора,  отошел
было в сторону.
     - Это не совсем воры, Крис, - сказал он ему по-английски.
     - Тем лучше. Я, впрочем, и не думал. А кто же они такие, капитан?
     - Они то же, что и вы  -  патриоты,  сражавшиеся  за  свою  страну  и
потерпевшие поражение. Вот почему они и скрываются здесь.
     - Они враги Санта-Аны?
     - Да, побежденные враги. Они  замышляют  вскоре  восстание  и  просят
нашего содействия. Что вы на это скажете?
     - Что за вопрос, капитан! Я готов идти с ними куда угодно.  Будь  они
разбойники, я все равно последовал бы за ними. Я бы не согласился  идти  в
монахи, но раз люди  идут  сражаться  за  свободу,  Крис  Рок  от  них  не
отстанет. Вы можете уверить их в этом.
     - Он согласен, - сказал Керней Ривасу, - и  мы  оба  счастливы  иметь
такого командира, как вы.
     - Спасибо, сеньор! Мы будем считать за  честь  иметь  в  своей  среде
людей такой испытанной храбрости, как вы. Могу ли  я  просить  вас  надеть
нашу одежду? Это необходимая предосторожность. Ваше облачение уже  готово.
Я дал Грегорио распоряжение об этом, так как был уверен в вас.
     - Сколько  превращений  со  времени  отъезда  из  Нового  Орлеана!  -
воскликнул Крис Рок.  -  Я  в  одежде  монаха!..  Если  я  не  буду  самым
ревностным монахом, то буду, по крайней мере, самым длинным!



                             46. САН-АВГУСТИН

     Сан-Августин - одна  из  красивейших  деревень  Мексиканской  долины.
Туземцы-ацтеки называют ее Тлалпам из-за многочисленных пещер,  окружающих
деревню.
     Сан-Августин пользуется  некоторыми  привилегиями.  Кроме  городского
судьи там есть муниципальный совет  и  альгвазилы,  то  есть  полицейские.
Начальствующие лица считают  себя  принадлежащими  к  чистейшей  испанской
расе, хотя большинство из них метисы. К этой же группе относятся и крупные
коммерсанты,  все  же  остальное  население   состоит   исключительно   из
бронзоволицых туземцев. В известную часть года,  однако,  здесь  пояляется
большое число бледнолицых. Это бывает на  масленице.  В  это  время  улицы
Сан-Августина полны пешеходов, вереница экипажей и всадников  движется  по
дороге между селением и столицей.
     В продолжение целой недели масленицы полгорода предается игре. В этом
мексиканском Монако идет крупная игра.
     Для играющих раскинуты просторные палатки.  В  этой  карточной  игре,
называемой monte, принимают участие самые  различные  партнеры.  За  одним
столом можно видеть генералов и сержантов. Сенаторы и министры, а иногда и
сам глава государства, пытают счастье рядом с нищими и сальтеадорами. Даже
женщины высшего круга, с изысканными  манерами,  не  гнушаются  испытывать
судьбу на  зеленом  поле  рядом  с  босоногими  деревенскими  девушками  и
франтихами сомнительной репутации.
     Однако это увлечение игрой длится лишь несколько дней.  По  окончании
масленичной недели никто и не говорит более о  monte,  палатки  снимаются,
игроки всех сословий  возвращаются  по  домам,  и  деревня  погружается  в
невозмутимую тишину до следующего карнавала.
     Сан-Августин, тем не менее, и  в  обычное  время  представляет  собою
очень любопытное местечко, благодаря своему положению и живописному  виду.
Кроме коренных жителей, в нем  есть  и  приезжие,  так  называемые  ricos,
любящие проводить время за городом, на  своих  дачах  -  casas  de  campo.
Поместий здесь, конечно, меньше, чем в Сан-Анхель и Такубае, Тлалпам более
удален от города, но и в его окрестностях  есть  несколько  богатых  вилл,
принадлежащих знатным вельможам.
     Одна из них составляет собственность дона Вальверде. Это его  любимое
место отдыха. После описанных нами происшествий он  поспешил  удалиться  в
свою виллу  вместе  с  дочерью  и  графиней  Альмонте.  Читателю,  однако,
неизвестно, сколько испытаний пришлось перенести этим троим с тех пор, как
мы с ними расстались.
     По делу о  побеге  было  назначено  следствие,  которое,  однако,  по
приказанию Санта-Аны, велось секретно, не становясь достоянием  гласности.
Благодаря преданности  Хосе,  лгавшего  с  удивительным  искусством,  наши
сеньориты оказались вне подозрений. Помог этому и дон  Игнацио,  согласясь
несколько покривить душой. Для этого дочери пришлось все  ему  рассказать.
Впрочем, дон Игнацио решился на ложь потому, что слишком хорошо  сознавал,
какая  опасность  грозит  обеим   девушкам,   и   потому,   что   искренне
симпатизировал человеку, из-за которого рисковала его дочь.
     Таким образом, обвинения Санта-Аны и  полковника  были  на  этот  раз
отвергнуты. Им пришлось  оставить  и  надежду  захватить  беглецов.  Самые
тщательные поиски в  Педрегале  не  привели  ни  к  чему.  Были  прочесаны
деревни, долины, ближние горы, но без малейшего результата.
     Мало-помалу жажда мести у Санта-Аны начала ослабевать, уступив  место
беспокойству по поводу слухов о готовящемся восстании. Все мысли его  были
заняты этим.
     На другой день после бегства арестантов  столичные  газеты  поместили
подробные  отчеты  о  случившемся,  но  через  неделю  уже  никто,   кроме
заинтересованных лиц, не вспоминал об этом. Вот как сменяются, проходят  и
забываются события в Мексике!



                               47. НА УТЕСЕ

     Керней и Крис Рок нисколько не  интересовались  тем,  что  сталось  с
карликом. Техасец не имел ни малейшего желания видеть этого урода, он  был
уверен, что того заперли где-то в монастыре.
     На самом деле карлика не только заперли, но и держали на цепи,  конец
которой, надетый на железное кольцо,  был  на  замке.  Помещение,  где  он
находился, напоминало аккордадскую  камеру.  По  всей  вероятности,  здесь
перебывал  некогда  не  один  монах,  отбывая  наказание  за  какое-нибудь
нарушение монастырского устава. Излишне говорить, почему карлика поместили
в камеру. Дон Руперто прекрасно понимал, что, дав ему свободу, он рисковал
лишиться своей.
     Через несколько дней карлику позволено было выходить на пару часов из
камеры. Затем он выпросил  позволение  у  дворецкого  проводить  некоторое
время в кухне, где ему приходилось, однако,  выслушивать  немало  насмешек
прислуги.  Он  переносил  все  с  таким  терпением,  какого  нельзя   было
заподозрить у него в Аккордаде. Грегорио, в конце концов, стал смотреть на
него как на принадлежность монастырского служебного персонала,  продолжая,
однако, на ночь сажать его на цепь и запирать на ключ.
     Карлик не переставал жаловаться на это каждый вечер:
     - Это так неудобно, так тяжело! Неужели  вы  думаете,  что  я  захочу
убежать? Мне здесь слишком хорошо, чтобы менять жизнь или рисковать  снова
попасть в Аккордаду. О нет, сеньор, вам нечего бояться. Я желал бы только,
чтобы вы  меня  избавили  от  этой  ужасной  цепи!  Добрый  дон  Грегорио,
позвольто мне только эту ночь провести  без  цепи.  Завтра,  если  хотите,
наденьте ее опять, и я ни слова не скажу вам, клянусь!
     Такая сцена повторялась ежедневно. Однажды  карлик,  бывший  когда-то
сапожником, починил дворецкому сапоги, и тот решился в виде вознаграждения
освободить его на ночь от цепи.
     - Как вы добры, дон Грегорио! - сказал карлик. - Как я  буду  сегодня
хорошо спать! Прежде чем я засну, я помолюсь за вас. Спокойной ночи!
     Хотя ночь была лунная, в камере было  так  темно,  что  дворецкий  не
заметил злорадного выражения лица коварного узника,  иначе  он  немедленно
посадил бы его снова на цепь.
     - Если мне удастся отсюда выбраться,  -  сказал  себе  карлик,  когда
дворецкий ушел, - моя жизнь спасена и состояние обеспечено. Мне  откроются
все блага жизни, и вместо  того,  чтобы  запереть  в  тюрьму,  мне  даруют
свободу и кошелек впридачу. Эх, хорошо бы, черт возьми!
     Он подошел к двери и прислушался. До  него  донесся  шум,  оживленные
голоса. Монахи ужинали.
     - Какое, однако, счастье, что меня приковали к великану, притащившему
меня сюда! И сыграю же я с ними штуку! Однако посмотрим, можно  ли  отсюда
выйти.
     Он пробрался к окну и сообразил, на сколько  оно  отстоит  от  земли.
Окно без стекла было загорожено железным прутом. Если его не вынуть, то  в
окно не пролезть. Имея,  однако,  пилу,  которую  ему  удалось  утащить  и
спрятать, карлик мог надеяться  преодолеть  это  препятствие.  Сначала  он
хотел получить представление об окружающей местности.  Просунув  голову  в
окно, карлик убедился, что оно находилось как раз  над  небольшим  уступом
скалы, откуда легко спуститься на землю. Но как добраться до него?
     У карлика все было обдумано заранее. Не теряя ни минуты,  он  вытащил
из-под матраца пилу и принялся за дело. Он  не  торопился  и  старался  не
шуметь. Ведь все равно, пока все монахи не лягут спать, ему  нельзя