у ли я ее? Но почему же нет? Если  она  для  меня  потеряна,  я
ничем не рискую, желая насладиться ее обществом. Ведь не стану я от  этого
ни более, ни менее несчастлив. Какое-то впечатление произведут на нее  мои
новые лавры? Сказать ей разве, что я собираюсь предать все в Мексике  огню
и мечу? Если она любит свою страну, мое намерение ужаснет ее, и, если  она
ко мне равнодушна, ее горе будет как бы моим отмщением...
     Надо признаться, что для влюбленного, идущего на  свидание  со  своей
милой, это были довольно странные мысли. Но если принять во  внимание  все
сказанное выше, то они могут показаться довольно естественными, и Флоранс,
не раздумывая более, отправился к дону Игнацио Вальверде.



                         5. ПРЕДНАМЕРЕННЫЙ ВЫЗОВ

     Дон Игнацио Вальверде жил в маленьком домике на улице Казакальво. Это
была деревянная  постройка  во  франко-креольском  стиле,  одноэтажная,  с
окнами, выходящими на низкую веранду. Дон Игнацио был единственным жильцом
в этом  доме,  у  него  была  только  одна  служанка,  молодая  мексиканка
смешанной крови, наполовину белая, наполовину индианка, то  есть  метиска.
Средства дона Игнацио не позволяли ему  держать  прислуги  больше.  Ничто,
впрочем, не указывало на его бедность. Гостиная была невелика,  но  хорошо
меблирована, книги,  арфа,  гитара  и  ноты  изобличали  утонченные  вкусы
хозяев. Луиза Вальверде  искусно  играла  на  обоих  инструментах,  весьма
распространенных в ее стране.
     В этот вечер дон Игнацио, оставшись наедине с  дочерью,  попросил  ее
спеть что-нибудь под аккомпанемент арфы. Она  выбрала  один  из  романсов,
которыми так богат язык Сервантеса, знаменитую песню el Trovador. Но мысли
мексиканской сеньориты были далеки от музыки. Едва она кончила  петь,  как
покинула гостиную и вышла на веранду дома. Спрятавшись там  за  занавесью,
скрывавшей ее от взоров прохожих, она, казалось, кого-то  ждала.  Так  как
она знала, что отец пригласил Флоранса к ужину, можно было  подумать,  что
она ждала именно его.
     Если  это  действительно  так,  каково  же  должно   было   быть   ее
разочарование, когда она увидела  подходящим  к  дому  совершенно  другого
человека! Раздался звонок, и Пепита, служанка,  побежала  отворять  дверь.
Затем послышались шаги по ступенькам, ведущим на веранду. Молодая  девушка
вернулась в гостиную. Жара была в тот вечер  особенно  удушлива,  и  дверь
оставили приоткрытой, чтобы дать доступ воздуху.  Выражение  недовольства,
почти грусти появилось на лице Луизы Вальверде, когда при свете  луны  она
узнала Карлоса Сантандера.
     - Rasa Usted adientro, senor Carlos, - сказал дон Игнацио, заметивший
посетителя через окно. Минуту спустя креол уже входил в гостиную, и Пепита
подавала ему стул.
     - Мы не предполагали иметь удовольствие видеть вас  сегодня,  тем  не
менее милости просим!
     Несмотря на кажущуюся любезность этого  приветствия,  в  нем  все  же
звучала неискренность. Было  ясно,  что  в  этот  вечер  Сантандер  пришел
некстати. Холодный прием, оказанный  ему  Луизой,  выражал  то  же  самое:
вместо того, чтобы встретить гостя с  улыбкой,  молодая  девушка  сдвинула
брови и так сурово посмотрела на него, что не могло  быть  сомнения  в  ее
неприязни. Не его, очевидно, поджидала она, прячась за занавеску.
     Действительно, приход Сантандера был одинаково  неприятен  как  отцу,
так и дочери. Оба,  хотя  и  по  разным  причинам,  не  желали,  чтобы  он
встретился с ожидаемым ими гостем.
     Заметил это креол или нет, но он ничем не  выдал  своих  чувств.  Дон
Карлос Сантандер обладал не только  красотой,  и  редким  умом,  и  самыми
разнообразными способностями. Наружное спокойствие и непроницаемость  были
для него характерны. В этот вечер, однако,  он  менее  владел  собой,  был
беспокоен, раздражителен, глаза его странно блестели, креол находился  все
еще под впечатлением перенесенной неудачи.
     Дон Игнацио заметил это, но ничего не сказал.
     Гость, казалось, имел какое-то таинственное влияние на хозяина дома и
держал его в своей власти. Оно так и было на самом деле. Сантандер, хотя и
родился в Новом Орлеане, был, однако, мексиканского происхождения и считал
себя гражданином страны своих предков. Только близкие друзья знали, что он
пользуется исключительным доверием мексиканского  диктатора.  Дон  Игнацио
надеялся извлечь из этого доверия пользу. Уже не раз Сантандер, из  особых
видов,  о  которых  мы  расскажем  впоследствии,  прельщал  дона   Игнацио
возможностью  вернуться  в  родную  страну   и   получить   обратно   свои
конфискованные имения. Изнемогший  от  долгого  ожидания,  тот  готов  был
склониться на предложения, которые  в  другое  время  показались  бы  ему,
вероятно, унизительными.
     Чтобы переговорить об этих условиях, дон Игнацио сделал  знак  дочери
удалиться. Она поспешила исполнить желание  отца,  обрадованная  тем,  что
может снова выйти на балкон.
     Контракт,  о  котором  вскользь   они   уже   говорили,   обеспечивал
возвращение дону Игнацио имений и отмену постановления о  его  высылке  из
Мексики. Рука Луизы  Вальверде,  обещанная  Сантандеру,  была  ценой  этой
сделки. Креол сам назначил условия, не остановившись даже перед унижением.
Влюбленный в Луизу до безумия, он не заблуждался относительно ее чувств и,
не надеясь завладеть ее сердцем, хотел получить ее руку.
     Судьба, однако, решила, что дело еще не будет покончено в этот вечер,
так как во время переговоров они услышали чьи-то шаги на  лестнице,  затем
голос Луизы, приветствовавший кого-то. Дон Игнацио  был,  казалось,  более
смущен, чем удивлен, он прекрасно знал, кто пришел. Когда же до Сантандера
донесся разговор на веранде, он не мог  сдержаться  и,  вскочив  с  места,
вскричал:
     - Черт возьми! Это собака-ирландец!
     - Тише! - остановил его дон  Игнацио.  -  Сеньор  дон  Флоранс  может
услышать.
     - Я этого и хочу, - возразил Сантандер.
     И  чтобы  не  оставалось  сомнения,  он   повторил   свое   выражение
по-английски. Тотчас  же  послышалось  в  ответ  короткое,  но  энергичное
восклицание  задетого  за  живое  человека.  За  восклицанием  последовало
несколько слов, которые с мольбой произнес женский  голос.  В  окно  можно
было  видеть  раздраженного  Кернея,  а  рядом  с  ним   Луизу,   бледную,
трепещущую, умоляющую его успокоиться. Но  Керней,  недолго  думая,  одним
прыжком вскочил на подоконник,  а  оттуда  спрыгнул  в  гостиную.  Картина
получилась эффектная. Лицо мексиканца выражало  страх,  креола  -  сильное
возбуждение, ирландца - оскорбленное негодование.
     Минута тишины казалась затишьем перед грозой. Затем  голосом,  полным
достоинства, молодой ирландец попросил извинения у дона  Игнацио  за  свое
неуместное вторжение.
     - Вам нечего извиняться, - ответил дон Игнацио, - вы пришли по  моему
приглашению,  дон  Флоранс,  и  вашим  присутствием  делаете  честь  моему
скромному дому.
     - Благодарю вас, дон Игнацио Вальверде, - ответил молодой ирландец. -
А теперь вы, милостивый государь, - продолжал он, обращаясь к Сантандеру и
прямо глядя на него, - должны, в свою очередь, извиниться.
     - За что? - Сантандер сделал вид, что не понимает. - За  то,  что  вы
позволили себе выражаться, как арестанты в остроге, куда  вы,  несомненно,
рано или поздно попадете. - Затем,  изменив  вдруг  тон  и  выражение,  он
прибавил: - Я требую, чтобы ты взял свои слова назад!
     - Никогда! Я не имею привычки брать, наоборот, я даю! -  Сказав  это,
креол подскочил к ирландцу и плюнул ему в лицо. Керней, вне себя от гнева,
схватился уже за револьвер, но, обернувшись  и  поймав  испуганный  взгляд
Луизы, сделал над собой страшное усилие и почти спокойно произнес:
     - Джентльмен, каковым вы себя, кажется, считаете,  должен  иметь  при
себе визитную карточку. Прошу дать ее мне, так как намерен  написать  вам.
Если человек, подобный  вам,  может  похвалиться  тем,  что  имеет  друга,
советую предупредить его, что он вам теперь  понадобится.  Вашу  карточку,
милостивый государь!
     - Берите! - прошипел креол, бросая визитку  на  стол.  Затем,  окинув
угрожающим взглядом всех, он схватил шляпу,  поклонился  почтительно  дону
Игнацио, метнул взор на Луизу и исчез.
     Униженный и побежденный с виду, он все же  достиг  цели,  лелеемой  и
преследуемой им с недавних пор: он будет драться с Кернеем!  И  зачинщиком
был его враг, значит, Сантандер имеет право на  выбор  оружия!  Креол  был
уверен в победе, иначе он  никогда  не  возбудил  бы  ссоры.  Несмотря  на
фанфаронство, Сантандер был изрядно трусоват.



                             6. САЛЮТ ОРУЖИЕМ

     Новый Орлеан был весь окутан густым предутренним  туманом,  когда  по
улице одного из предместий уже ехала карета,  запряженная  парой  лошадей.
Карета была наемная, с пятью седоками:  двое  на  козлах  и  трое  внутри.
Капитан Флоранс Керней и поручик Франсис Криттенден, оба  произведенные  в
офицеры лишь два дня назад, ехали в этой карете. Они направлялись, однако,
не в Техас или Мексику, а к Поншартренскому озеру, где было пролито немало
крови за дело чести. Не имея знакомых в Новом Орлеане, Керней  вспомнил  о
молодом человеке, избранном накануне  в  поручики,  и  попросил  его  быть
секундантом.  Криттенден,  родом  из   Кентукки,   способный   не   только
присутствовать  при  дуэли,  но  и  участвовать  в  ней,  изъявил   полную
готовность.
     Третий субъект был одной из  тех  личностей,  которые  в  силу  своей
профессии присутствуют на  дуэли  всегда.  Это  был  доктор.  Он  принимал
участие в партизанской кампании в качестве  хирурга.  На  боку  у  доктора
болтался деревянный ящик  с  медицинскими  принадлежностями.  Кроме  этого
ящика, в карете находился  еще  один  -  кто  когда-нибудь  видел  ящик  с
пистолетами, непременно сразу признал бы его. Было  условлено,  что  дуэль
произойдет на шпагах, которые и стояли в углу кареты. Для чего же, в таком
случае, были  взяты  пистолеты?  Кернею  их  присутствие  показалось  явно
излишним. На вопрос, кому  они  принадлежат,  Криттенден  указал  на  свою
фамилию, выгравированную на серебряной дощечке, украшавшей крышку ящика, и
прибавил:
     - Я не особенно искусен в фехтовании и вообще предпочитаю  пистолеты.
Наружность секунданта вашего противника мне не нравится, и я подумал, что,
прежде чем удалиться с места поединка,  мне,  в  свою  очередь,  придется,
пожалуй, побеседовать с ним. В этом случае могут понадобиться и пистолеты.
Керней улыбнулся. Он ничего не сказал, но в душе  был  очень  доволен  тем
обстоятельством, что рядом с ним такой человек, какой именно ему и нужен.
     Присутствие человека, сидевшего рядом с кучером, должно было  придать
ему еще больше уверенности. У него  было  длинное  ружье,  ствол  которого
возвышался над его плечами,  а  приклад  помещался  между  ног,  обутых  в
ботфорты. Это был Крис Рок, который хотел  сам  наблюдать  за  тем,  чтобы
поединок проходил по всем правилам.  У  него  тоже  составилось  нелестное
мнение   как   о   противнике,    так    и    о    его    секунданте.    С
предусмотрительностьючеловека,  привыкшего  защищаться  от  индейцев,   он
всегда носил с собой ружье.
     Карета   остановилась   в   пустынном   месте,   выбранном   накануне
секундантами. Хотя противников еще не было, Керней и Криттенден,  захватив
шпаги, вышли из кареты, предоставив ее в  распоряжение  молодого  хирурга,
который сразу же принялся распаковывать бинты и инструменты.
     - Надеюсь, вам не придется пустить их в ход, доктор, - сказал Керней.
- Я бы не хотел, чтобы вы лечили меня раньше, чем мы победим мексиканцев.
     - И я тоже, - ответил спокойно хирург.
     Керней и Криттенден сели  под  деревом.  Крис  Рок,  храня  молчание,
оставался на козлах. Место, назначенное для поединка, было  ему  прекрасно
видно и находилось на расстоянии выстрела. Они с доктором были  достаточно
близко на случай, если бы в них вдруг оказалась надобность.
     Минут десять протекло в торжественном молчании. Керней был погружен в
серьезные думы. Как бы ни был человек  храбр  и  ловок,  он  не  может  не
чувствовать в такие моменты некоторой душевной тревоги.  Молодой  ирландец
пришел, чтобы убить или быть убитым, - и тот и  другой  исход  должен  был
одинаково  подавляюще  действовать  на  нравственное  состояние  человека.
Однако Флоранс Керней, хотя и был новичком в подобном деле,  не  испытывал
отчаяния. Даже мрачный вид окружающей природы,  висячий  мох,  окаймлявший
ветви темного кипариса, точно бахрома гроба, не вызывали  у  него  тяжелых
предчувствий. Если он и ощущал временами некоторое смущение духа,  то  оно
тут же изглаживалось при мысли об оскорблении, нанесенном ему, а также при
воспоминании о паре черных глаз, которые в случае его победы или поражения
должны будут, по его мнению, засиять от радости или потемнеть от горя.
     Эти чувства совершенно противоречили тому,  что  испытывал  он  сутки
назад, когда направлялся к  дому  сеньора  Вальверде.  Теперь  он  уже  не
сомневался в том, что сердце Луизы  принадлежит  ему,  так  как  она  сама
призналась в этом. Не было ли этого достаточно, чтобы придать храбрости  в
минуту схватки?
     А минута эта приближалась, судя  по  донесшемуся  стуку  колес.  Это,
очевидно, подъезжала карета противников. Вскоре из  нее  вышли  двое.  Они
были закутаны в длинные плащи и казались великанами,  но  в  них  нетрудно
было узнать Карлоса Сантандера и его секунданта. Третий, вероятно  доктор,
остался в карете. Теперь все были в сборе. Сантандер и его  друг  сняли  с
себя плащи и бросили их в карету. Дойдя  до  рва,  отделявшего  дорогу  от
места поединка, они перескочили его.  Первый  прыгнул  довольно  неудачно,
растянувшись во весь рост на земле. Он был силен  и  крепко  сбит,  но  не
обладал, по-видимому, особой ловкостью. Его противник мог бы  порадоваться
при виде такой неуклюжести, но он знал, что Сантандер уже в двух поединках
выходил победителем. Его секундант, французский креол по фамилии Дюперрон,
также завоевал себе репутацию удачливого дуэлянта.
     Керней знал, что за человек его противник, и  ему  было  простительно
испытывать некоторую тревогу, однако он ничем не  выдавал  этого  чувства,
надеясь на свою ловкость, приобретенную долгими упражнениями. Страха он не
испытывал.
     Когда  вновь  прибывшие  приблизились,  Криттенден  встал  со  своего
складного стула,  пошел  им  навстречу.  Обменялись  взаимными  поклонами.
Дуэлянты  остались  чуть  в  стороне,  а   между   секундантами   начались
переговоры. Им, впрочем, пришлось обменяться лишь несколькими словами, так
как оружие, расстояние и сигналы были назначены заранее. Об  извинении  не
заходило и речи, потому что никому и в голову не пришло, чтобы можно  было
принести  илипринять  извинение.  Вид  обоих   противников   указывал   на
непоколебимую  решимость  довести  дело  до  конца.  Окончив   переговоры,
секунданты направились к своим  друзьям.  Молодой  ирландец  снял  верхнюю
одежду и засучил рукава. Сантандер же, у которого под пальто  была  надета
красная фланелевая рубашка, остался в ней, даже не засучив рукавов.
     Все молчали. Кучера на козлах, оба доктора, громадный техасец  -  все
походили на туманные привидения среди окутанных испанским мохом кипарисов,
представляющих удивительно подходящую декорацию для этой сцены.
     Вдруг среди могильной тишины с одного из кипарисов раздался  крик,  и
этот острый пронзительный звук мог навести ужас на самую храбрую душу.  Он
походил  на  крик  человека,  не  имея  в  себе  в  то  же  время   ничего
человеческого, точно смех безумного. Никто, однако,  не  обратил  на  него
внимания, безошибочно распознав крик белого орла. Крик прекратился, только
эхо повторило его еще несколько раз. В это  время  в  лесу  послышался  не
менее заунывный звук - хо-хо-хо! - большой южной  совы,  точно  отвечавшей
белому  орлу.  Во  всех  странах  и  во  все  века  крик   совы   считался
предвестником смерти. Наши дуэлянты могли бы смутиться тоже,  если  бы  не
были так решительно настроены. Не успели еще замереть  унылые  звуки,  как
они уже подошли друг к другу, подняв шпаги, с одной мыслью - убить!



                           7. СМЕРТЕЛЬНАЯ ДУЭЛЬ

     - Начинайте! - вскричал Криттенден твердым голосом,  подвинувшись  на
полшага, как и Дюперрон.
     Это  движение   было   мерой   предосторожности   против   возможного
неправильного удара, по большей части случайного. Под влиянием возбуждения
один из  противников  может  приблизиться  к  другому  слишком  быстро,  и
обязанность секундантов - предупредить это.
     Противники  скрестили  оружие   со   стремительностью,   доказывавшей
взаимную ненависть. Будь они спокойнее, они не сошлись бы с  таким  пылом.
Минуту спустя они уже овладели собой, их скрещенные намертво  шпаги  точно
соединились в одну, и результатом этого выжидательного  приема  были  лишь
искры, которые метали глаза противников.  Затем  последовал  выпад,  также
окончившийся ничем. Опытный наблюдатель мог бы с самого  начала  заметить,
что Керней владел  шпагой  гораздо  искуснее  своего  противника.  Молодой
ирландец все время держал руку вытянутой, действуя лишь кистью, тогда  как
креол, сгибая локоть, подвергал свою руку ударам противника. Главной целью
Сантандера было атаковать, не заботясь  о  прикрытии,  но  длинная  гибкая
сталь,  все  время  прямая  и  вытянутая,  парировала  все  удары.   После
нескольких неудачных нападений Сантандер, видимо,  был  обескуражен  своим
неуспехом, по лицу его скользнула тревога.  Первый  раз  он  имел  дело  с
противником, державшимся так стойко и уверенно.
     Керней владел не только приемами защиты, но, принужденный  все  время
отражать наскоки Сантандера, не мог  выказать  свое  искусство  нападения.
Заметив, однако, слабую сторону противника, он ловким ударом ранил  креола
в руку, прорезав ее от кисти до  локтя.  Крик  торжества  сорвался  с  уст
кентуккийца,  бросившего  вопрошающий  взгляд   на   другого   секунданта:
"Довольно с вас?".
     Дюперрон взглянул на Сантандера так, словно предвидел его ответ.
     - Насмерть! - сказал креол в страшном возбуждении. Его мрачный взгляд
выражал непреклонную решимость.
     - Хорошо, -  ответил  ирландец,  не  скрывая  озлобления,  вызванного
возгласом противника, жаждавшего его смерти.
     Последовал краткий перерыв, которым воспользовался доктор Сантандера,
перевязав раненого,  что  нарушало  правила  дуэли,  но  было  ему  охотно
разрешено.
     Когда противники сошлись снова, секунданты уже не стояли  около  них.
При возгласе "Насмерть!" они отошли, как и полагается в такого рода дуэли.
Им оставалось только наблюдать, вмешиваясь  лишь  в  том  случае,  если  с
чьей-нибудь стороны будет допущена нечестность. Значение слова  "насмерть"
хорошо известно в Новом Орлеане. Здесь  шла  речь  уже  не  об  атаке  или
обороне. Это было разрешение на убийство. Прозвучало это роковое слово - и
наступило гробовое молчание. Слышался лишь шум крыльев паривших  в  высоте
птиц, как бы тоже с интересом наблюдавших за происходящим.  Коршуны  чуяли
кровь.
     И снова раздался зловещий свист орла. Из  густоты  темного  леса  ему
ответил заунывный смех  совы.  Звуки,  удивительно  подходящие  к  случаю.
Противники снова сошлись, и их скрещенные шпаги зазвенели с  такой  силой,
что птицы в испуге замолкли.
     Хотя  бой  велся  с   ожесточением,   противники   сохраняли   полное
присутствие духа. Все их движения, немного, правда, ускоренные, выказывали
удивительную выдержку и ловкость.
     Если Кернея удивляла беспрерывная атака Сантандера, то его  противник
был, в свою очередь,  не  менее  поражен,  встречая  неизменно  вытянутую,
прямую руку противника. Если бы креол мог удлинить свою шпагу на несколько
футов, он не замедлил бы вонзить ее в бок ирландца, он уже два раза  задел
его, слегка  оцарапав  грудь.  Бой  продолжался  уже  мину