ами, многозначительно.
   У Алексея крепло убеждение, что перед ним ничтожный, но с
неудовлетворенным честолюбием человек, авантюрист, мечтавший о крупной
роли в жизненной игре, но так никогда ее и не получивший и теперь с
приходом гитлеровцев решивший взять реванш за прошлое.
   Алексей понял, что Ландовичу польстит, что с ним разговаривает не
рядовой партизан, а некто повыше.
   Поэтому он отрекомендовался уполномоченным обкома партии и заметил, что
на Ландовича это произвело впечатление.
   - Вы хотите с нами сотрудничать? - задал вопрос Алексей.
   Ландович подтвердил, что он не намерен в такое время сидеть сложа руки
и готов выполнить любое задание.
   - Задание есть. Нужно проверить склад с оружием.
   Согласны?
   Ландович кивнул головой.
   - Тогда слушайте меня внимательно, - продолжал Столяров. - Пойдете по
шоссе в сторону Кричева.
   На седьмом километре, у телеграфного столба номер шестьдесят пять дробь
сто один свернете вправо на запад, войдете в лес, через пятьсот метров
увидите поляну, на ней четыре сосны. Они сразу заметны, вокруг вырублены
деревья. Вот на этой поляне зарыто оружие:
   несколько ящиков с винтовками, два - с ручными пулеметами и еще два с
боеприпасами. Запомнили?
   По просьбе Ландовича Алексей еще раз повторил ориентиры.
   - Хорошо. Запомнил, - заверил Ландович. - Какова же моя миссия?
   - Сначала проверьте, на месте ли оружие, и, если на месте, мы дадим вам
людей и подводы. Вывезете все по адресу, который позднее получите.
   - Будет сделано, - весело сказал Ландович.
   Договорились, что Ландович проверит склад с оружием двадцать седьмого
между двумя и пятью часами дня. Время это выбрали потому, что Валентин
Готвальд в эти часы был свободен от дежурства в комендатуре.
   Дня за два до назначенной даты Алексею удалось познакомиться с шофером
коменданта. Это был высокий молодой человек с приятными серыми глазами и
светлыми русыми волосами. Застенчивая улыбка придавала его лицу что-то
детское. Сначала он держался скованно и даже настороженно, но потом
разговорился. Свел их Шерстнев на толкучке, где Готвальд старался сменять
немецкие сигареты на сметану, а Алексей, как обычно, пришел за дратвой.
   Шерстнев скоро ушел, а Готвальд с Алексеем пошли в пивную.
   Готвальд рассказал Алексею, что его отец, немецкий колонист, некогда
работал на Минском машиностроительном заводе. Но отца своего, как,
впрочем, и мать, Валентин помнил смутно: они умерли, когда он был еще
совсем ребенком. Некоторое время Готвальд воспитывался у родственников
матери, но они оказались людьми скупыми, расчетливыми, непрестанно
попрекали парнишку куском хлеба, и в конце концов Валентин "ударился
в.бега". Его подобрали и отправили в детскую колонию. Там-то он и нашел
свой настоящий дом и свою семью. Там же вступил в комсомол и получил
специальность шофера.
   До войны Готвальд работал в гараже облисполкома: возил одного из
заместителей председателя, и тот, по словам Валентина, относился к нему
как к родному сыну.
   Валентин познакомился со студенткой пединститута, на которой и женился
незадолго до начала войны. Эвакуироваться ему не удалось, а дом неподалеку
от облисполкома, в котором они жили, сильно пострадал во время налетов
фашистских бомбардировщиков. Пришлось перебраться в село, к родственникам
жены. Как он относится к фашистам? Как и все советские люди:
   ненавидит. Однако "немцев не надо валить всех в одну кучу". Есть такие,
которым "понабивали в голову дряни", но многие, как он убедился, только
подчиняются приказу - иначе нельзя.
   Алексей рассказал Готвальду о задании. Двадцать седьмого декабря с двух
до пяти вечера ему следует находиться в селе Осиновка, что стоит на шоссе
в сторону Кричева, и незаметно наблюдать за дорогой. Со стороны города
должен появиться человек... Алексей описал его внешность.
   - Ландович? - вырвалось у Готвальда.
   - А ты его знаешь?
   - Еще бы! Кто его не знает...
   - Тогда тем лучше. Так вот, с двух до пяти он должен быть в селе
Осиновка, затем свернуть в лес. Ты пойдешь за ним, но так, чтобы ни он, ни
кто другой тебя не заметили. Понял?
   Готвальд кивнул головой и спросил:
   - А дальше?
   Дальше Готвальд должен был проследить за поведением Ландовича, а в
случае, если тот не появится в Осиновке, разыскать поляну с четырьмя
соснами и наблюдать за ней.
   Валентин не скрывал своего разочарования: задание показалось ему
малоинтересным.
   - Нельзя ли чего посерьезней? - попросил он.
   Но Алексей заверил его, что это дело рискованное, и просил действовать
осторожно.
   Алексею и самому не хотелось посылать Готвальда на это рискованное
задание, которое мог выполнить и другой, не обладавший данными Готвальда.
Валентин - служащий комендатуры, свободно общающийся с фашистами и знающий
немецкий язык, конечно, мог быть очень полезным именно в разведывательных
операциях. Но другого помощника у Алексея не было, да, кроме того, если на
Готвальда наткнутся гестаповцы, он не вызовет подозрений и сумеет
вывернуться, рассказав, что ходил в деревню покупать продукты.
   Алексей ждал Ландовича в условленном месте на шоссе. Он еще издали
заметил, что Ландович не торопясь идет по обочине дороги. Оглядевшись по
сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, он вышел из кустов и дал
знак Ландовичу следовать за ним.
   Ландович следом за Алексеем свернул с дороги и нырнул в лес. Лицо его
светилось самодовольством. Зеленый шарф был обмотан вокруг шеи как-то
особенно лихо.
   - Задание выполнено, - по-военному доложил он. - Ящики с оружием
найдены...
   Алексей поинтересовался, каким образом Ландовичу удалось их обнаружить.
   - А шомполом, - живо ответил тот. - Воткнул в землю в одном месте -
ничего, воткнул в другом - чувствую, что-то твердое. Так что давайте людей
- ночью вывезем...
   Алексей пообещал, что люди и подводы будут, однако в котором часу - не
уточнил. Между тем он думал о донесении Готвальда.
   Валентин сообщал, что, как ему и было приказано, двадцать седьмого
декабря он с двух до пяти дня находился в селе Осиновка, но Ландовича не
видел. Тогда он пошел к четырем соснам и увидел, что на поляне то и дело
вспыхивают огоньки карманных фонарей.
   Он тихонько вернулся в Осиновку.
   Это не совсем противоречило донесению Ландовича.
   После пяти в лесу уже темно, и, возможно, именно Ландович и светил
фонариком. Тем более что последний утверждал, будто бы искал оружие до
вечера. Но почему тогда его не видел Готвальд в Осиновке: ведь шоссе около
Осиновки Ландович миновать не мог по дороге в лес.
   - Нет ли у вас карманного фонарика? - спросил Алексей.
   Ландович сказал, что нет, но, если нужно, он достанет.
   Этот ответ укрепил подозрения Алексея: Ландович лжет.
   Встречи с Корнем были очень затруднительны.
   Штаб-квартира подпольного обкома была строго законспирирована и
находилась в районе действий местного партизанского отряда. Но Алексею
все-таки удалось повидаться и с Корнем. Тот предложил прекратить связь с
Ландовичем до выяснения всех обстоятельств.
   Но ждать пришлось недолго. Через день после встречи Алексея с
Ландовичем Корень получил от связного зашифрованную записку. Шерстнев
просил свидания четвертого числа по варианту номер один, что означало
конспиративную квартиру в селе Глинцы.
   Встречи с Шерстневым Алексей и Павел Васильевич ждали с нетерпением.
Ведь в тот же день, когда Ландовичу и Готвальду поручалось проверить склад
в лесу, Тимофею было приказано, соблюдая осторожность, навести справки о
Ландовиче в полиции.
   Едва переступив порог избы в селе Глинцы, где их ожидал Шерстнев,
секретарь подпольного обкома тут же задал ему вопрос о Ландовиче.
   То, что рассказал Шерстнев, подтвердило худшие опасения. Оказалось,
что, как только Ландович получил задание от Алексея, он сразу пошел к
начальнику полиции Венцелю. Обычно сотрудники гестапо, переодетые в
штатское, принимали агентуру на особых квартирах, но на этот раз Ландовича
почему-то провели прямо в здание полиции черным ходом. О чем говорил
Венцель с Ландовичем - неизвестно, но само пребывание Ландовича в кабинете
начальника полиции доказывало, что бывший театральный деятель - провокатор.
   На следующий день после этого разговора, закончил свое сообщение
Шерстнев, грузовик с солдатами отправился по шоссе в сторону Кричева.
   Карнович и Столяров молчали. Шерстнев, не знавший всех подробностей
проверки, увидел их нахмуренные лица и спросил с тревогой:
   - Что-нибудь случилось?
   - Пока еще ничего, - заверил его Алексей, - но может случиться, -
добавил он задумчиво.
   И вдруг лицо его прояснилось, видимо, от какой-то неожиданно пришедшей
мысли.
   - Ну выкладывай, что ты надумал? - потребовал Корень.
   Алексей не заставил себя уговаривать.
   - А вот что, - начал он. - Откуда взялись фонарики в лесу, теперь, я
думаю, ясно. В тот вечер гитлеровцы проверили еще раз. не осталось ли там
еще оружия, которое они не нашли при первом обыске, и намерены устроить
около этого места засаду. Ландович их заверил, что мы не знаем о разгроме
немцами склада и непременно явимся за оружием большой группой. И тамто на
поляне они и собираются нас накрыть. Но мы им не доставим такого
удовольствия.
   - Что же ты предлагаешь? - спросил Корень.
   - Заминировать поляну...
   - Легко сказать, - усмехнулся Шерстнев. - Она наверняка охраняется.
   - Ну и что ж! - возразил Алексей. - Это должен сделать один человек
ночью, незаметно.
   - Кто, по-твоему? - По тону, каким был задан вопрос Корнем, Алексей
понял, что предложение его принято...
   Ландовича снова вызвал сам начальник полиции штурмбаннфюрер Курт
Венцель. Не без опаски Ландович переступил порог кабинета, осторожно
прикрыв за собой дверь. В комнате было тепло, уютно, потрескивал камин.
Венцель сидел за своим столом.
   Ландович был в курсе последних событий. Шли день за днем, а на поляну
никто из подпольщиков не являлся, и начальник полиции заподозрил что-то
неладное.
   Возможно, Ландович его просто водит за нос. А может быть, подпольщики
были на поляне и агенты просто проморгали...
   Направляясь к Венцелю, Ландович не знал, что сейчас шеф готовит ему
смертный приговор. Правда, в бумаге, лежавшей перед Венцелем, ни слова не
говорилось о Ландовиче. Там упоминались пять полицейских, вчера вечером
подорвавшихся на минах в лесу. Они были посланы Венцелем на поляну под
соснами для проверки работы агентов.
   Начальник полиции поднял голову и рассматривал Ландовича, будто видел
его впервые. Венцель не мог понять - столкнулся ли Ландович с партизанами
или случайно провалил задание. Было ясно - в качестве агента использовать
его больше было нельзя.
   - Послушайте, - сказал Венцель наконец, - у меня к вам личная просьба.
   - Я к вашим услугам, герр штурмбаннфюрер, -- отозвался Ландович,
вытягиваясь и засовывая за борт пиджака выбившийся конец шарфа.
   - Принесите мне дров.
   - Дров?
   - Да, дров.
   Ландович часто заморгал глазами и не двигался с места.
   - Ах, дров? - нервно засмеялся он.
   - Ну да, дров для печки... Из... как это по-русски...
   да, из сарая.
   - Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер.
   Ландович исчез за дверью. Венцель нашел кнопку звонка и углубился в
бумаги. Когда в кабинет вошел сотрудник, Венцель, не отрывая взгляда от
документов, приказал:
   - Уберите... Он во дворе.
   "Конечно, может быть, нужно было допросить этого негодяя, - размышлял
начальник полиции. - Да стоит ли? Вряд ли этот мелкий провокатор знает
что-либо существенное. Лучше отделаться сразу и без шума".
   Венцель встал и открыл форточку. В лицо ему ударило облако морозного
воздуха. Вскоре у сарая появилась длинная фигура Ландовича. Затем щелкнул
выстрел.
   Ландович нехотя, будто раздумывая, повалился в сугроб. Длинные, темные
пальцы его судорожно хватали снег.

                                   * * *

   В тот вечер к Алексею пришла Аня. Он обрадовался ей, помог снять
пальто, усадил за стол. Пелагея Ивановна как раз топила печь на своей
половине, и жилец попросил ее вскипятить чайник.
   Аня не раз приглашала Алексея к себе, но тот отказывался, ссылаясь на
разные неотложные дела. Он не хотел появляться в Юшкове.
   Аня, возбужденная, разрумянившаяся, в больших не по размеру валенках, с
которых натекли лужицы, пила чай и, как всегда, рассказывала последние
деревенские новости. В селе у них новый староста (тот, который приказал
себя величать "господин", в одночасье - говорят, тут партизаны руку
приложили - умер), двух ее подруг угнали в Германию, мать постоянно
хворает, а отцу удалось открыть в городе портняжную мастерскую.
   Мастерская была в бывшей лавчонке. Помещалась в одной комнате с кухней,
из которой был выход во двор.
   - Где? На какой улице? - спросил Алексей.
   - На бывшей Сенной. Недалеко от школы.
   "Можно ли положиться на ее отца? Мастерская - отличная явочная
квартира! А почему нельзя? Пожалуй, стоило бы с ним поговорить. Помещение
очень удобное - два выхода".
   Аня напилась чаю и убрала со стола. Попросила у Пелагеи Ивановны
горячей воды и, несмотря на протесты Алексея, вымыла пол. Алексею ничего
не оставалось делать, как только любоваться ее проворными красивыми
движениями. Ее тонкую девичью фигуру не могла испортить даже старенькая
вязаная кофта и далеко нс новое серое платье.
   Когда она снова надела валенки и села рядом с ним, Алексей спросил:
   - Ну а ты чем занимаешься?
   - Да вот не знаю, куда бы устроиться...
   Ему вдруг стало страшно, что ее могут угнать в Германию.
   - А пока, - продолжала Аня, - полиция заставляет нас расчищать пустырь.
   - Какой пустырь?
   - Да тот, что на Мотовилихе. Знаете, за кирпичным заводом...
   Пустырь этот Алексей знал. Это было поле в ворохах мусора между
кладбищем и песчаным карьером у реки.
   - Там что-нибудь будут строить?
   - Да кто ж их знает, - ответила Аня певуче.
   Алексей посмотрел в ее большие, немного наивные глаза.
   - А ты порасспроси кого-нибудь. Только поосторожней.
   Он почувствовал, что у девушки готов сорваться вопрос, но Аня, видимо,
пересилила себя.
   - Попробую.
   Алексей вышел ее проводить. Морозная ночь пугала тишиной. Где-то на
другом конце Краснополья надрывалась от лая собака. Крупные звезды
переливались и мерцали.
   У калитки Аня посмотрела на Алексея темными, расширенными глазами.
   - Не боишься? - спросил он.
   Она покачала головой. Наступила неловкая пауза, которую Аня оборвала
вопросом:
   - Можно, я буду приходить к вам почаще? А то так тоскливо. Раньше я
читала книги, а теперь у меня нет даже книг.
   Нежность и жалость вдруг охватили его. Он осторожно коснулся пальцами
ее холодной щеки. Аня на мгновенье прижалась к его груди лицом и, не
оглядываясь, побежала по улице.


                         4. СОБЫТИЯ НА МОТОВИЛИХЕ

   Как-то хозяйка Алексея - Пелагея Ивановна - принесла завернутые в
газету валенки.
   - Вот вам заказ, - сказала она.
   - Чьи это? - полюбопытствовал Алексей.
   - Из города, дамочки одной...
   - Какой дамочки?
   - А которая в управе служит, - ответила Пелагея Ивановна.
   Расспросив хозяйку, Алексей узнал, что валенки принадлежат переводчице
бургомистра. Принесла их старушка, которая "живет при этой дамочке". Эта
же старушка рассказала Пелагее Ивановне о несчастье Ивашевой: Софья
Львовна совсем помешалась от горя - она нашла свою дочку мертвой на
Доронинском карьере.
   - А за что, про что - одному богу известно, - вздохнула Пелагея
Ивановна, которая, как заметил Алексей, принимала чужие беды близко к
сердцу.
   И тут до него дошло, что дочь Ивашевой - Рита - эта медсестра, та самая
кокетливая, изящная девушка Рита, которая так внимательна была к нему одно
время, Угощала принесенными из дома пирожками с картошкой. Еще тогда
заигрывания девушки показались ему подозрительными. "Доигралась со своими
гестаповцами", - подумал он невольно. Но тут ему пришла в голову и другая
мысль: эта женщина, у которой немцы убили дочь, может оказаться полезной.
   Вечером Алексей подшил валенки, а на следующий день, расспросив у
хозяйки, где живет "дамочка", отправился р город.
   Алексей нажал кнопку звонка квартиры номер двадцать семь. Ему открыла
маленькая седенькая старушка.
   - К тебе, Софушка!- крикнула она в глубину квартиры, выслушав Алексея.
   В прихожей появилась высокая, уже немолодая женщина с изможденным
печальным лицом. Она внимательно посмотрела на Столярова.
   Алексей сказал, что он принес ее валенки.
   - Шел в город и решил сам занести заказ, - объяснил он.
   Софья Львовна предложила ему в качестве платы буханку хлеба - он взял
половину. Сказал, что замерз, и попросил разрешения посидеть погреться.
Софья Львовна пододвинула ему стул, а старушка тем временем принесла из
кухни стакан чая.
   Алексей рассказал о себе: сам москвич, во время войны случайно оказался
здесь, да так и застрял в городе. Он рассказывал свою новую легенду,
сочиненную по документам, которые ему дал Лещевский.
   - Из Москвы? - заинтересовалась Софья Львовна. - Бог мой! Я так давно
не была в Москве. У меня там уйма родственников! Немцы твердят, что Москва
взята, но мне что-то не верится...
   Ивашева с любопытством рассматривала гостя.
   От его плотной, широкоплечей фигуры исходило спокойствие, не то,
которое достигается хорошим воспитанием и постоянной тренировкой, а то,
которым дает о себе знать врожденная внутренняя сила. У нее закралось
подозрение, что сапожник знавал лучшие времена и был, видимо, более
интеллигентным, чем казалось по его профессии.
   Алексей, в свою очередь, приглядывался к хозяйке.
   Можно ли довериться этой женщине?
   Он заметил седые пряди в висках, боль, застывшую в огромных, сухо
блестевших глазах, икону в углу.
   "Не может быть, чтобы эта женщина была на стороне тех, кто отнял у нее
самое дорогое".
   Впервые со дня смерти дочери Софья Львовна оттаяла душой. И ее совсем
не удивил вопрос сапожника.
   - Вы разрешите заходить иногда к вам?
   - Да, да, буду рада.
   С тех пор Алексей стал время от времени заходить в квартиру номер
двадцать семь. Бывало это обычно по воскресеньям. Однажды Софья Львовна
заговорила с Алексеем о своей дочери.
   - А я ее знал, - как всегда, спокойно и немного задумчиво сказал гость.
- Я лежал в этой больнице.
   - Я пришла на Доронинский карьер под вечер, - продолжала Софья Львовна.
- Слышала раньше, что на этом месте расстреливают евреев и коммунистов.
   Но не увидела сначала никаких трупов. Вокруг возвышались снежные бугры,
и я не сразу поняла, что эти бугры, слегка присыпанные землей и снегом,
человеческие тела. И хоть я пришла искать сюда дочь, я страшилась самой
мысли, что найду ее здесь. Меня вдруг начал бить озноб, перед глазами все
поплыло. На мгновение мне показалось, что все это кошмарный сон: бугристая
низина, морозная дымка, низкое солнце. Мне хотелось бежать, но я не могла
сдвинуться с места.
   Софья Львовна судорожно сглотнула, нервным движением поправила платок,
в который куталась.
   - Я словно окаменела. Не знаю, сколько так простояла, а потом стала
руками разгребать снег.
   Софья Львовна на минуту умолкла и уже вполголоса добавила:
   - Девочку свою я нашла на следующий день...
   там... на этом кладбище...
   Это был страшный рассказ. Алексей сидел не шелохнувшись, глядя на
преждевременно поседевшую женщину.
   "Нет, - твердил он себе, - она не может помогать тем, кто заставил ее
пережить все это".
   - Бог мой! А я считала, что хорошо знаю немцев.
   Я когда-то жила некоторое время с мужем в Мюнхене.
   Чистый город, вежливые, приветливые люди. Но что случилось с немцами?
Там, на Доронинском карьере, я увидела дикость и озверение. Боже мой,
какой же я дурой была! Вы знаете, за моей дочерью ухаживал немецкий
офицер, он бывал у нас дома. Я играла ему Шопена. А он уходил от нас и
отдавал приказы о расстрелах! Как я могла... Не понимаю... Но все равно не
могу себе этого простить!- Помолчав, Софья Львовна добавила потухшим
голосом: - Кругом столько несчастий, стольк