Степана несколько диверсий на железной дороге. Степана уговаривать
не пришлось. И вот Грызлов стал брать с собой на работу толовые шашки. Он
окунал их в мазут, обваливал в угольной крошке и, когда шашка принимала
форму куска угля, подбрасывал ее в тендер паровоза.
   Скоро в городе заговорили о взрывах на железной дороге. Но какой ущерб
причиняли эти диверсии немцам, проверить не удавалось.
   Эти мелкие диверсии не удовлетворяли Алексея, да, кроме того, разведчик
понимал, что, участвуя в этом деле, он мог легко себя выдать. Алексей стал
упорно искать связи с подпольем. Все чаще он ходил на рынок за дратвой, за
кожей и внимательно выяснял обстановку. Каждый раз город поражал его своей
пустынностью. Казалось, люди старались по возможности не выходить из дома.
Прохожих было мало. Колючий декабрьский ветер шелестел .расклеенными на
заборах фашистскими приказами.
   Изредка проносились крытые грузовики с нарядом полиции, черные
офицерские лакированные "вандереры" и серо-зеленые "опели", проходили,
громко переговариваясь, солдаты.
   Оживленно было только па городской толкучке.
   Пестрая, разношерстная толпа бурлила у низкого деревянного забора.
Гитлеровские солдаты, отчаянно торгуясь, покупали куриные яйца, сало,
молоко. Какой-то тип в фуражке без козырька совал прохожим диагоналевые
бриджи. Безрукий инвалид предлагал немецкий хронометр с серебряной
цепочкой.
   Однажды выйдя на городскую площадь, Алексей замер. Прямо напротив
черного остова сгоревшего здания госбанка возвышалась виселица. Ветер
раскачивал два трупа. Веревка терлась о перекладину и скрипела.
   Алексей долго стоял молча, стискивая палку. К горлу подкатывал тугой
комок. Кто эти люди? Хоть бы что-нибудь узнать о них...
   Однажды Алексей решился пойти на кладбище поискать Шерстнева.
   Сторожка пустовала: окна были забиты наглухо.
   Что сталось с Тимофеем? Почему он скрылся? Может быть, провалилась
явка? Опасаясь, что за сторожкой следят, Алексей поторопился уйти.
   Алексей решил отправиться по другому адресу. Неподалеку от рыночной
площади он нашел бревенчатый домик с надписью: "Парикмахерская".
   Посетителей не было. Худой, темноволосый, еще совсем молодой человек в
белом халате читал газету и ^ хлебал щи из солдатского котелка. Алексей
поздоровался с ним и сел в кресло перед треснувшим тусклым зеркалом.
   - Что угодно? - спросил парикмахер, откладывая газету.
   - Побрейте и подровняйте волосы-длинны стали, Пока мастер взбивал пену
в никелированной чашечке, Алексей рассматривал в зеркале его лицо. Было в
этом человеке что-то странное, какая-то нервозность движений,
пришибленность... И это насторожило разведчика.
   Парикмахер, избегая встречаться с клиентом взглядом, молча орудовал
бритвой.
   - Как работается? Посетителей много? - спросил Алексей.
   - Э-э... какие теперь клиенты! - вздохнул парикмахер.
   - Место у вас неподходящее.
   - Почему же? Рядом рынок...
   - И виселица... Не знаете, кто такие и за что их?
   Вопрос этот, как показалось Алексею, не понравился парикмахеру. Он
отвернулся и стал суетливо править бритву на оселке.
   - Не знаю, - наконец ответил он с раздражением. - Откуда мне знать. Это
вы у немцев спросите.
   Окончание процедуры прошло в молчании. А в это время из окна дома
напротив агент полиции не отрывал глаз от окна.
   Так и не решившись снова заговорить с внушившим подозрение мастером,
Алексей расплатился и ушел.
   Вероятно, произошла ошибка. И брадобрей совсем не тот человек, который
нужен Алексею. Он украдкой осмотрел улицу. Несколько прохожих спешили по
тротуару. Алексей свернул в ближайший переулок, нырнул в парадное,
закурил, постоял с минуту и, убедившись, что в переулке никого нет,
неторопливо, опираясь на палку, зашагал по дороге к своему поселку.
   Дома его ждали неожиданные гости - Аня с отцом. Алексей узнал его с
трудом. Афанасий Кузьмич ссутулился, постарел. На щеках и подбородке
топорщилась серебристая щетина. Алексей был несколько удивлен приходом
этого человека. Но, Афанасий Кузьмяч, покявшись, пожаловавшись на тяжелые
времена, развеял недоумение Столярова.
   - Задумал я одно дело, да Анька настояла, чтобы я с вами посоветовался.
   Приход Ани не удивил Алексея. Он встретил ее как-то на толкучке, куда
девушка приносила на продажу десяток яиц. Алексей заговорил с ней сам, - в
новом обличье, заросший бородой, в рваном пальто с чужого плеча - подарок
доктора Лещевского, с палкой и мешком - он был неузнаваем. Алексей решил
открыться девушке, зная, что она его не выдаст и может быть полезной - и к
Лещевскому сбегает, и в любое место, куда он пошлет. Кроме того, дружеское
расположение Ани, ее доброта и сердечность были ему просто необходимы. Он
чувствовал себя одиноким и отрезанным от всего мира.
   Зачем явился ее папаша, Алексей определить сразу не мог. Оказалось,
что, Афанасии Кузьмин решил открыть собственную пошивочную мастерскую в
городе.
   - Отец мой был портным и меня научил работать, да только я не хотел
шитьем заниматься. Не мужское это, на мой взгляд, дело. Шофером стал. А
теперь надо как-то семью кормить.
   - А я против, - горячо заговорила Аня. - Кто теперь будет шить костюмы?
Разве что фашисты? Вот вернутся наши, как ты им в глаза смотреть будешь?
Ты...
   - Подожди, Анька, - перебил ее отец, - дай мне с человеком
переговорить... Шить новое мало кто будет, я больше на починку надеюсь...
Перелицевать там, покрасить, почистить. Это я все сумею. Да и Анька
поможет.
   Афанасий Кузьмич признался затем, что-он и сам колеблется: конечно, кто
знает, как дела обернутся.
   Придут наши, может, и осудят частника. Но кормиться-то надо. Вот он и
пришел посоветоваться...
   Алексей еще раньше присматривался к Аниному отцу, и теперь разговор
этот заинтересовал чекиста.
   Осторожный, деловитый, расчетливый, Афанасий Кузьмич мог пригодиться. В
его мастерской будет удобно встречаться со своими людьми, не посвящая
хозяина во все тонкости дела.
   - Ну что ж, Афанасий Кузьмич, - проговорил Алексей. - Мысль хорошая.
Заводите дело, если получится.
   - Алексей Петрович... как же так?! - воскликнула Аня.
   - Ничего, ничего, Аня. Все будет хорошо. Не бойся.
   Прощался Афанасий Кузьмич повеселевший, мял в руках шапку, долго
извинялся за беспокойство и благодарил за совет.
   Через несколько дней Алексей еще раз зашел в парикмахерскую. На сей раз
мастер брил пожилого немецкого солдата. Когда тот вышел из мастерской,
Алексей наконец решился произнести пароль.
   Кисточка в руках парикмахера вздрогнула и застыла в воздухе. Лицо его
побледнело.
   - Уходите,- наконец выдавил он из себя, - уходите скорей.
   Закусив губу, Алексей не сводил с парикмахера взгляда.
   - В чем дело? - спросил он.
   - Уходите, за мастерской наблюдают...
   Алексей хотел было подняться, но вспомнил, что он недобрит. Это сразу
бросится в глаза.
   - Спокойней, - прошентал он. - Кончайте работу...
   Бритва в руках парикмахера дрожала.
   - Меня кто-то выдал, - шепнул он.
   - Выдал? - переспросил Алексей.
   - Да. Арестовали. В гестапо уже известно, кто я и зачем оставлен в
городе.
   Раненую ногу Алексея начало болезненно подергивать. Но он решил
выяснить все до конца.
   - Почему вас отпустили?
   - С меня взяли расписку, что я дам знать, если здесь появится
кто-нибудь из подпольщиков. Сейчас я должен на окне переставить этот
горшок с цветами.
   Алексей заставил себя выйти из мастерской спокойно.
   Не торопясь свернул самокрутку и закурил. И, только оказавшись в
безлюдном переулке, он свернул в подворотню, прислонился к стенке и вытер
со лба пот.
   Итак, еще одна явка провалилась, и пропала всякая надежда связаться с
подпольщиками. А они действовали где-то рядом с ним. Грызлов рассказывал,
что перед Октябрьскими праздниками в городе появились советские листовки.
На одной из улиц подожгли грузовик с продуктами. Словом, кто-то действует,
а он, чекист, отсиживается в тылу.
   От этих мыслей Алексею становилось не по себе.
   По ночам он подолгу лежал с открытыми глазами...
   Алексей хорошо запомнил двадцать первое декабря.
   В тот день он отправился в город на толкучку. Купив суровых ниток и
вару для дратвы, он возвращался домой. Серое бесцветное небо низко нависло
над крышами домов, припорошенных снежком. Старенькое демисезонное пальто
продувало насквозь.
   И вдруг из-за угла вышел человек в добротном дубленом полушубке, с
полицейской повязкой на рукаве, за плечами висел карабин. Алексей замедлил
шаг.
   Смуглое лицо этого человека с курчавой цыганской бородой показалось
знакомым. Где он его видел? Ведь где-то видел! Где же? Алексей невольно
замер: лицо полицейского напоминало фотографию, которую показывал Фатеев
перед отъездом из Москвы. Неужели это Шерстнев? Но при чем здесь
полицейская повязка и этот карабин? Не ошибся ли он? Но нет, та же борода,
антрацитовый блеск в узкой, косоватой прорези глаз.
   Алексей стоял в нерешительности. Шерстнев - полицейский! Это было
ошеломляюще невероятно! Ведь Фатеев характеризовал его как абсолютно
надежного.
   С какой-то обостренной ясностью мозг Алексея запечатлевал все, что
происходило вокруг. Старик, согнувшись, тащит салазки. На них,
перехваченные веревками, громоздятся узлы. Ветер рвет полы красноармейской
шинели, обтягивает линялые штаны вокруг острых коленок. И Алексей
почему-то подумал, что коленки у старика, наверное, замерзли,
   Откуда-то из подворотни выскочила, озираясь, тощая рыжая собака.
Алексей успел заметить, что свалявшаяся шерсть на ней стояла торчком,
хвост был поджат. И вдруг худое, отощавшее животное, завиляв хвостом,
подошло к Шерстневу.
   Полицейский нагнулся, погладил ее и негромко произнес:
   - Эх, бедняга! И тебе невесело живется.
   В этих словах Алексею послышалось что-то добродушное. И странно -
возникшее было волнение сразу сменилось спокойствием. Из глубин памяти
всплыл случаи десятилетней давности. Столяров, тогда еще совсем молодой
чекист, с двумя товарищами переправился за кордон с заданием поймать
главаря басмачей. Силач, отличный наездник (с громким по тем временам
именем), бандит бесшумно переходил со своим "летучим отрядом" границу,
грабил аулы, угонял скот и исчезал так же стремительно, как и появлялся.
Росла, обрастая живописными подробностями, легенда о его необычайных
приключениях и неуловимости.
   Алексей Столяров взял его средь бела дня в чайхане, в небольшом
закордонном городке. Связанного бандита перевезли на арбе через границу и
сдали в ЧК.
   А Столяров снова отправился за рубеж на поиски других басмачей из этой
банды. И вдруг на улице того же городка Алексей увидел одного из них,
шагавшего прямо навстречу. Этот бандит уже однажды побывал в руках Алексея
и знал его в лицо.
   Бежать было бесполезно. И вот, когда Алексей уже решил, что провал
неизбежен, его "знакомый", отвернувшись, прошел мимо. Это было невероятно!
Ведь бандит не мог не заметить чекиста.
   Позже Алексей узнал, что басмач, поняв всю тщету своей борьбы с
Советской властью, стал сам помогать нашим.
   Эта давняя история была похожа на то, что с ним случилось сейчас,
только в одном: неожиданной встречей на улице... Очень знакомое ощущение
внезапной опасности, совсем как тогда, заставило Алексея напрячь все свои
душевные силы.
   "Работа разведчика - это езда с крутыми поворотами!" - сказал он себе и
шагнул навстречу полицейскому.
   - Простите, - спросил Алексей, - не скажете, где здесь кладбище?
   Полицейский остановился, с недоумением глядя на Алексея.
   - Кладбище? Зачем вам оно?
   - Там могила моего родственника Москалева...
   Веки полицейского дрогнули. Он заорал:
   - Чего стал! Делать, что ли, нечего! А ну-ка за мной! Иди и не
останавливайся! Слушай меня внимательно, - говорил он шепотом. - И снова
заорал: - Ну, ну, пошевеливайся! - Затем снова перешел на шепот: -
Свалился как снег на голову. Откуда ты? Что с тобой? Где твои люди? Я был
на могиле. Видел цветы. Но они уже завяли.
   Как будто камень свалился с души разведчика, но все же он был настороже.
   - Почему ты ушел из сторожки? - спросил Алексей.
   -Кто-то сыпанул двоих наших. Видел их на площади? След мог привести ко
мне.
   - А это что за маскарад?
   - Сложная история. Об этом потом. Но ты не волнуйся. Документы у тебя
есть?
   - Есть. Только уж не на Попова...
   - А ну иди, не разговаривай! - закричал Шерстнев.- В полиции
разберемся, чей ты родственник.
   Алексей спросил:
   - Кто сыпанул?
   - Не знаю. Кто-то из своих.
   Они шли какими-то переулками. Проехала крытая машина с нарядом
полицейских.
   Шерстнев торопливо шептал:
   - Сейчас придем в участок. Слушай меня: встретимся завтра. На бульваре
Декабристов. Сядешь на крайней скамейке к улице Рылеева...
   В участке Алексей предъявил справку, выданную старостой, и документ,
разрешающий ему заниматься сапожным мастерством.
   Шерстнев на виду у других полицейских всячески изругал Алексея и
вытолкал за дверь.


                             3. ПОЛЯНА В ЛЕСУ

   На бульваре Декабристов Шерстнев сказал Алексею адрес явки и пароль.
   И вот Алексей шел, чтобы встретиться с секретарем подпольного обкома
партии Павлом Васильевичем Карновичем... В низкой бревенчатой избе, скупо
освещенной керосиновой лампой, он увидел приземистого человека в валенках
и стеганой телогрейке. И эти валенки и телогрейка придавали Карновичу
что-то сугубо гражданское и даже домашнее. Секретарь обкома был уже далеко
не молод: видимо, ему перевалило за пятый десяток. Тихий голос и
неторопливые жесты указывали на спокойный характер и Деловитость человека,
привыкшего за многие годы к серьезной, не терпящей суеты работе.
   Обменявшись приветствиями, они заговорили о деле. Тут Алексей сразу
почувствовал, что Карнович был прекрасно осведомлен и хорошо разбирался в
сложившейся обстановке. Казалось, он знал в округе всех и все. Он легко
припоминал фамилии местных жителей, названия сел, приметы местности.
   Алексей задал ему вопрос о Шерстневе.
   - Шерстнев работает в полиции по нашему заданию, - спокойно разъяснил
Павел Васильевич.
   Корень (партизанская кличка Карновича) подтвердил все, что говорил
Алексею Шерстнев. Да, совсем недавно гестапо арестовало двоих
подпольщиков, один из которых бывал в кладбищенской сторожке у Тимофея.
   Поэтому Шерстневу пришлось тотчас же оставить службу на кладбище. А в
сторожку действительно потом пришли днем гестаповцы.
   Подпольщики достали Шерстневу документы на имя некоего Аркадия Амосова,
рецидивиста, вернувшегося в город перед самым началом войны. Гестаповцы
охотно набирали в полицию уголовников, и Шерстнев-Амосов без особого труда
поступил туда.
   Столяров рассказал о себе Карновичу.
   - Ну, видно, крепкий ты парень, если все это выдюжил, - улыбнулся Павел
Васильевич, выслушав Алексея. - Мы ведь, признаться, и ждать тебя
перестали... И доктор молодец, чистыми документами тебя снабдил.
   - И не дождались бы, если б не он. В общем помогла еще одна девчонка.
Ей я тоже обязан, что сижу теперь перед вами.
   - Так оно и должно быть, - сказал секретарь обкома. - Ведь мы на своей
земле, вокруг нас свои люди...
   - Но теперь трудно сразу отличить своего от чужого, сначала приходится
приглядываться, - заметил Алексей. - Мне вот дали в Москве адресок одного
человека, пошел к нему, чуть было в ловушку не угодил.
   - Какой адресок?
   - Парикмахерская у рынка. Фамилии его не знаю.
   Черный такой, худой.
   - Крюков, Борис! - почти выкрикнул Корень.
   Карнович рассказал, что в первые же дни оккупации начало твориться
что-то непонятное. Во-первых, присланные для подпольщиков два вагона с
оружием и продовольствием исчезли бесследно. Тогда решили проверить, цел
ли склад в лесу Но люди, посланные в лес, были схвачены немцами.
Подозрение пало на Крюкова, но пока еще не установлено, его ли это рук
дело.
   - И ты обращался к нему? - спросил Корень.
   - Да. Просил свести с кем-нибудь из подполья...
   - Ну?
   - Сказал, чтобы я быстрее уходил. За парикмахерской установлено
наблюдение. А Крюкова вызывали в гестапо.
   - М-м. Странно... - Секретарь обкома задумался. - Странно, очень
странно, почему он тебя спас.
   Виселицу видел? Те двое скорее всего на совести этого предателя. Должно
быть, он назвал их имена, когда был в гестапо. Но почему же он не выдал
тебя? Почему?
   - Не знаю. Может быть, совесть проснулась?
   - Совесть? - с раздражением переспросил Корень. - Где она у него была,
когда он выдал тех двоих товарищей... Но почему он все-таки не выдал тебя?
   - И все-таки в нем заговорила совесть, - настаивал Алексей. - Когда я
произнес пароль, он страшно перепугался и потребовал, чтобы я скорее
уходил.
   - Да, задал ты мне задачу. А мы уж думали убрать этого мерзавца.
   - Нет, - решительно запротестовал Столяров. - С этим успеется. Парень
еще может нам пригодиться.
   Он-то кого-нибудь еще знает?.
   - Нет. К счастью, никого. А в Москву мы уже сообщали, что эта явка
подозрительна. Ну что ж, может быть, ты и прав. Подождем.
   Корень и Алексей помолчали. Наконец Павел Васильевич спросил, видимо,
чтобы сменить тему:
   - Как твоя нога?
   - Получше, - медленно ответил Столяров. - В первый раз я забыл о своей
ноге. Хромота-то, видно, останется на всю жизнь.
   Алексей прошелся по комнате.
   - Крюков, Крюков, - повторял он, размышляя на ходу. - А в ком вы еще не
уверены?
   Корень ответил не сразу.
   - Есть еще один: некто Ландович. Личность темная.
   - Чем он занимается?
   - Толкается на базаре, меняет соль на керосин.
   Но дело не в этом - сейчас всем приходится маскироваться. Однажды
Ландович где-то выведал, что по глухой дороге пойдет колонна машин. Ну, мы
организовали засаду. Действительно, колонна появилась в назначенный день и
час. Но за два километра до засады внезапно повернула обратно. И есть
подозрение, что именно Ландович и предупредил фашистов. Словом, загадочная
история. Но он настойчиво напрашивается на задания. Даже предлагает
достать оружие.
   - Ну что ж, - задумчиво проговорил Алексей. - Тогда познакомьте меня с
этим Ландовичем. И кстати, дайте мне надежного помощника. У меня появился
план...
   - Что ж, есть у меня такой человек. Сам просится на дело. Зовут его
Валентин Готвальд.
   - Немец? - удивился Алексей.
   - Да. "Фольксдойч". Родился в России, но его отец и мать выходцы из
Германии. До войны был шофером в облисполкоме, а теперь возит кого-то из
комендатуры.
   Вы знаете, как немцы носятся со своей арийской кровью.
   В комендатуре он вне подозрений. И шофер первоклассный.
   - А как себя ведет?
   - Проверен в деле.
   - Сколько ему лет?
   - Молодой, лет двадцати пяти. Говорит по-немецки как по-русски.
   - Ну что ж, кандидатура интересная.
   -С чего ты собираешься начать? - спросил секретарь.
   Алексей улыбнулся.
   - Будь другое время, с чего бы мы с тобой начали? Собрали бы совещание,
пришел бы я к вам с планом.
   - Нет, - засмеялся Карнович. - Придется покороче. Какие у тебя
соображения?
   - Вот какие. Ты говоришь - этот Ландович напрашивается на задание?
   Корень кивнул головой.
   - Прекрасно. Нужно дать ему задание...
   - Пока не понял, - сознался Карнович.
   - А вот послушай. Коли дашь "добро", начнем действовать.
   У Ландовича узкое, худое лицо, туго обтянутое желтоватой кожей, прямые
редкие волосы, зачесанные назад. Большие глаза цвета крепко заваренного
чая хоть и полуоткрыты, но настороженно прощупывают собеседника. Нога
закинута за ногу, локоть уперт в колено, между длинных пальцев с
обкуренными ногтями тлеет сигарета. На Ландовиче клетчатый пиджак, а
зеленый шарф обвивает жилистую шею с острым кадыком. И в его позе и в
одежде, как и в манере говорить туманно и интригующе, есть что-то
картинно-театральное.
   "Похож на провинциального актера, выгнанного со сцены за пьянку", -
решил Алексей.
   Он почти не ошибся: как выяснилось, до войны Ландович работал
театральным администратором. Но ломался он, как плохой актер, важничал,
говорил с недомолвк