мом деле подпольщик Тимофей Шерстнев. Заметив цветы на могиле
Москалева, он должен был прийти на помощь.
   Бывшего сторожа по договоренности с местными чекистами эвакуировали в
глубь страны, а рабочий с механического завода Тимофей Шерстнев,
отпустивший бороду и длинные усы, одетый в драный брезентовый плащ, за
неделю до прихода гитлеровцев поселился в покосившейся сторожке. Скрытая
кустами бузины и рябины, она могла стать удобной явочной квартирой.
   Шерстнев и должен был помочь группе "Ураган" связаться с партийным
подпольем.
   Букет на могиле придумал Фатеев на тот случай, если связываться
придется через недостаточно проверенного человека. Перед отъездом группы
из Москвы Фатеев показал Алексею фотографию Шерстнева.
   Теперь Столяров послал цветы. Получив этот сигнал, Шерстнев должен был
прийти в тот же день на угол бульвара Декабристов и улицы Советской в три
часа дня.
   Но кого послать вместо себя навстречу с Шерстневым? В госпитале не было
никого подходящего. для выполнения этой миссии. На счастье Алексея, в этот
день должна была из своего Юшкова прийти Аня с традиционными оладьями. Она
приходила раз в неделю и оставляла сверток у старой санитарки тети Маши.
Алексей запретил девушке ходить к нему в палату, боясь навлечь на нее
подозрение полиции. Сегодня он сам встретил Аню у входных дверей и
попросил ее пойти к трем часам в условленное для встречи с Тимофеем место.
Описав подробно, внешность Шерстнева, он просил Аню передать ему только
одно - Попова надо немедля вызволять из больницы.
   Конечно, проще было бы послать Лещевского или Аню прямо в кладбищенский
домик, но Алексей боялся, что в сторожке могла ждать засада, если
Шерстнева за это время обнаружило гестапо.
   Была у Столярова и еще одна явка - парикмахерская у колхозного рынка.
Но это на тот случай, если не удастся связаться с Шерстневьш...
   Аня вернулась к Алексею в половине пятого. Он прохаживался по саду и
еще издали по ее лицу понял, что она принесла ему недобрые вести.
   - Он не пришел. Я ждала его полтора часа, - сказала Аня.
   Алексей молча смотрел на нее.
   - Ты ничего не перепутала?
   - Нет, как вы сказали, угол бульвара Декабристов и Советской.
   - Ты никуда не уходила?
   - Нет. Я все время сидела на скамейке.
   - Может быть, ты просто не заметила? Пожилой человек в брезентовом
плаще, в руках толстая сучковатая палка.
   - Говорю вам, его не было. Он не пришел...
   Косынка у Ани сползла на затылок. Она раскраснелась и никак не могла
отдышаться. До больницы она бежала бегом и боялась, что до наступления
комендантского часа не успеет выбраться из города.
   Она спросила:
   - Это очень плохо, что этот человек не пришел?
   Алексей горько усмехнулся.
   Аня на минуту задумалась.
   - А если он не смог? Ну просто не смог - и все.
   Знаете, ведь всякое бывает...
   Алексей, думая о чем-то своем, согласился:
   - Да, наверное, не смог. Иначе пришел бы...
   - Я схожу туда завтра, может, он завтра придет.
   - Нет, не надо.
   Наступила пауза. Затем Аня вдруг вскинула глаза.
   - Да, чуть не забыла. Знаете, кого я видела? Лещевского. Когда первый
раз к вам приходила, забыла сказать. В машине с двумя немецкими
офицерами...
   - Что, что? Лещевский?
   Столяров прислонился к забору, закрыл глаза.
   - Вам плохо? - встревоженно спросила Аня.
   - Нет, нет, сейчас пройдет, - прошептал он.
   То была тревожная ночь. И оттого, что он, ворочаясь с боку на бок,
торопил время, часы казались бесконечными.
   Еще утром он надеялся, что с помощью Шерстнева и Лещевского. ему
все-таки удастся вырваться из этой ненавистной палаты. Теперь какая-то
случайность отнимала у него эту надежду. Почему не пришел Лещевский? Каким
образом он очутился с немцами в машине? Где Тимофей Шерстнев? Получил ли
он сигнал?
   И хотя Столяров твердил себе, что на следующий день все выяснится и
обойдется, страх холодными волнами окатывал сердце.
   Утром он достал из-под матраца безопасную бритву, которую добыла где-то
Рита. Единственное лезвие окончательно затупилось, и он долго правил его
на поясном ремне. Он старательно выбрился, а затем, приставив костыли к
раковине и неловко топчась на одной ноге, вымылся по пояс.
   Что на уме у немцев? Они, конечно, вряд ли отступятся от Алексея.
Видимо, следователи еще изучают его прошлое, анализируют каждое оброненное
им слово, вооружаются уликами, чтобы заставить упрямого русского выкинуть
белый флаг.
   Алексей не сомневался, что не сегодня завтра в дверях палаты снова
появится какой-нибудь ефрейтор и поведет его к высокомерному гестаповцу,
убежденному, что никаких чувств, кроме презрения, не заслуживает этот
хромой большевик, прикидывающийся шофером, ускользающий от разоблачения,
сопротивляющийся бесполезно, с фанатичным бессмысленным упрямством.
   Алексей хотел предстать перед следователем не щетинистым, опустившимся
оборванцем, а свежим, тщательно выбритым, спокойным, собранным. В прежнее
время небрежность в одежде или беспорядок на рабочем столе всегда мешали
ему сосредоточиться. Друзья даже иногда добродушно подтрунивали над
аккуратностью Столярова, точностью, пунктуальностью, доведенными до
педантизма.
   Все последнее время мысль Алексея билась в поисках выхода. Он призывал
на помощь свой опыт, вспоминал рассказы товарищей по работе. Ведь есть же,
черт побери, какая-то лазейка! Просто надо суметь ее найти.
   Но сейчас Алексей не знал, как уйти от пристальной слежки сержанта, от
очередной встречи с татуированным полицейским, от мучительного состояния
бездеятельности и выжидания. А уйти надо. Он чувствовал это всем своим
существом. Ждать просто бессмысленно, когда главный следователь,
выведенный из себя его упорством, применит к нему "третью степень" или при
очередной встрече убийца инженера, пораскинув мозгами, наконец,
восстановит в памяти историю их знакомства. Как же, наверное, подлец
обрадуется!
   Лещевскнй появился в госпитале часов в девять утра. Тщетно Алексей
вглядывался в его лицо, пытаясь отыскать следы скрытой тревоги. Хирург
казался спокойным. Он двигался по проходу между коек, как всегда,
неторопливо, высокий, немного сутуловатый, с руками, опущенными в карманы
халата. Встретив вопросительный взгляд Алексея, он еле заметно кивнул, как
бы говоря: не волнуйтесь, все в порядке.
   Алексей вышел в коридор, надеясь, что, как только Лещевский закончит
обход, им удастся поговорить. Хирург и в самом деле скоро появился.
   - Пройдемте ко мне, - сказал он громко. - Хочу еще раз посмотреть вашу
ногу.
   Закрыв дверь кабинета, Лещевский закурил и принялся расхаживать из угла
в угол.
   - Просьбу я вашу выполнил. Хотя, черт знает, зачем я это сделал.
Глупость какая-то! Ну да ладно. Видите, в чем дело. Вчера меня вызывал
майор, как я понял, начальник объединенного немецкого госпиталя, которому
подчинена и наша больница. Предлагает работать у них... хирургом.
Н-н-да... Отказался я - своих больных не могу покинуть. Да и как людям
смотреть в глаза буду... Н-н-да. Впрочем, с какой стати я вам это говорю?
- оборвал он вдруг себя. - А да неважно! Голова раскалывается, а
посоветоваться не с кем.
   Решил - с вами. Почему - не знаю. Ну да это тоже неважно. Как вы
считаете, а?
   Алексей обрадовался. Он давно искал случая откровенно поговорить с этим
человеком. И вот тот пошел ему навстречу сам.
   - Соглашайтесь, доктор, - твердо сказал Алексей..
   - Соглашаться? - удивился Лещевский. - Это из каких же соображений?
   - Из самых деловых, доктор. Здесь вы помогаете нескольким десяткам
людей, а там вы сможете помочь тысячам. Тысячам наших людей. За стенами
госпиталя.
   Там вы будете бойцом.
   - Э, батенька, загадками вы говорите...
   - Нет, я говорю ясно. Разве вы не понимаете?
   - Не понимаю, признаться.
   - Ну ничего, я вам объясню. А пока мне самому нужно посоветоваться с
вами...
   - Ну что ж, слушаю.-И Лещевский опустился на стул.


                      14. С ПОСЛЕДНИМ УДАРОМ ЧАСОВ...

   После разговора с Лещевским Алексей уже не ощущал себя таким одиноким.
Шерстнев не пришел, и напрасно было ждать от него помощи. А медлить было
нельзя. Толстый полицай с татуировкой или рыжий сосед, выдавший комиссара,
каждую минуту могли привести гестаповцев. Единственная надежда -
Лещевский. Врач доверился Алексею, и хотя Столяров не раскрыл хирургу всех
своих карт, но, очевидно, верить старому врачу можно.
   Алексей весь день и вечер обдумывал план побега, и в этом плане
Лещевскому отводилась немалая роль.
   Ну а если Лещевский испугается или окажется не тем, за кого Алексей
принимает его? Выхода все равно не было. Либо хирург поможет, либо Алексей
погибнет в стенах больницы, ставшей ловушкой.
   После отбоя Алексей не спал. Сосед, рыжий сержант, лежал на боку,
спиной к Столярову, и, очевидно, тоже только дремал... В темноте белела
его рубашка.
   И вдруг сержант беспокойно зашевелился, затем сел на кровати, оглянулся
по сторонам, зевнул и спустил босые ноги на пол. Почесав грудь, он натянул
брюки и сапоги. Все повторялось так же, как в ту ночь, когда рыжий
предатель донес на комиссара.
   Как только за ним закрылась дверь, Алексей посмотрел вокруг. Раненые
спали, кто лежа ничком, кто на спине. Слышались тяжелые вздохи, легкий
храп. Осторожно, так, чтобы не скрипнули пружины, Алексей потянулся к
кровати сержанта, сунул обмотанную носовым платком руку под матрац.
Пистолет, обнаруженный им несколько дней назад, был на месте. Холод
металла чувствовался сквозь ткань платка. Алексей вытащил пистолет,
спрятал под свое одеяло, спустил предохранитель и, еще раз оглядев палату,
положил оружие в постель соседа дулом к двери и зацепил спусковой крючок
за одно из колец сетки матраца.
   Проделал он все это с тем расчетливым хладнокровием, которое появилось
у чекиста Столярова в момент опасности. Стараясь не скрипнуть кроватью, он
лег на спину, натянул одеяло до подбородка и заложил руки за голову.
   Вскоре вернулся сержант. Алексей краем глаза следил за каждым его
движением. А что, если он вздумает поправлять постель? Но нет, провокатор
подошел к окну, зевнул. Молчание в палате, видимо, тяготило его.
   Он вдруг громко сказал:
   - Эх, братцы, до чего же я уважаю печенку с жареной картошкой...
   На него прикрикнули проснувшиеся соседи по палате.
   Но сержант, пропустив все это мимо ушей, продолжал:
   - Я у себя в деревне считался мастером колоть свиней. Как осень
начиналась-у меня житуха. Свадьбы!
   Гармониста - играть, а меня - поросенка резать. Ну, а потом, как
водится, к столу. А на столе печенка в сале дымится. И само собой, бутылка
с погреба сверкает!
   Сержант причмокнул губами. В ответ по палате покатился смешок.
   "На обаяние берет, сволочь! - подумал Алексей. - Скуластая простецкая
морда, улыбка до ушей. С таким каждый не прочь поговорить по душам. Ничего
не скажешь: гестаповцы подбирать мерзавцев умеют!
   Скольких же еще продаст эта мразь? - думал Алексей. - И, видно, уже не
одного продал".
   С той минуты, как у Алексея родился план собственного освобождения, он
решил твердо: эту гестаповскую ищейку нужно убрать. На свободе
сержантпровокатор мог оказаться серьезной помехой.
   С лестничной площадки донесся бой часов. Девять медленных ударов
нарушили тишину.
   Сержант постоял у окна, подошел к своей койке и тяжело плюхнулся на
матрац. Оглушительный выстрел взорвал тишину палаты. Сержанта словно
подбросило. Он вскочил и, забыв, что изображает хромого, кинулся зачем-то
к дверям, потом метнулся обратно к койке, откинул матрац, схватил
пистолет, повертел его в руках, сунул в карман и снова бросился к дверям.
   А где-то в конце коридора уже раздавались голоса, хлопали двери,
слышался топот сапог.
   Алексей устало прикрыл глаза.
   Когда Курту Венцелю доложили о выстреле в третьей палате, тот сначала
ничего не понял. Несколько секунд вытаращенными, немигающими глазами он
смотрел на пришедшего с докладом сотрудника и вдруг заорал:
   - Что?! Какой выстрел?
   Сотрудник сбивчиво и путано повторил свое сообщение. И только тут
Венцель окончательно понял, что речь идет об агенте из числа
военнопленных, которого поместили в третью палату больницы. Теперь агент
провалился. Но это еще полбеды. Самое неприятное, если об этом
происшествии узнает Штроп.
   Тогда неудача Венцеля будет известна и гестаповскому начальству в
Минске.
   Штурмбаннфюрер попытался овладеть собой.
   Он рассеянно расспрашивал о подробностях случившегося. Его занимали
другие, более важные и неотложные дела.
   Венцель был достаточно опытным человеком. За годы службы в гестапо он
усвоил простое правило. Оно гласило: нужно быть предельно объективным в
докладах и донесениях начальству, но не настолько, чтобы это повредило
твоей репутации, твоей карьере.
   А сейчас он столкнулся с таким случаем, который мог повредить ему в
глазах вышестоящих лиц. И все из-за какого-то паршивого русского, не
умеющего обращаться с оружием! Штроп, конечно, не удержится от язвительных
замечаний. И будет прав. Ибо штурмбаннфюрер не только допустил служебную
оплошность, но, что гораздо серьезнее, отступил от инструкции.
   А инструкция запрещала выдавать оружие агентам такого сорта, каким был
военнопленный сержант. Но этот трус трепетал от страха, и не напрасно. Он
хорошо знал о том, как раненые русские, обнаружив провокатора в одной из
больниц, ночью задушили его подушками. Поэтому-то он и попросил у Венцеля
пистолет.
   И Вепцель разрешил, рассудив, что большой беды не будет, если один
русский пристрелит десяток других.
   Но дело обернулсь иначе. Этот болван провалился. Венцель спросил
сотрудника:
   - Кому вы еще докладывали об этом?
   - Никому. Только вам, герр штурмбаннфюрер!
   - Прекрасно! - одобрил Венцель. Он подошел вплотную к собеседнику и,
придав голосу оттенок значительности, сказал: - Об этом никто не должен
знать. Иначе... Иначе это может повредить расследованию.
   Взглянув в лицо начальнику, помощник Венцеля прочел на нем нечто более
важное, чем было вложено в эти слова. Было понятно: это приказ, суровый
приказ, за нарушение которого ему, рядовому чиновнику, несдобровать.
   - Слушаюсь, - сказал он.
   - Идите!
   Как только полицейский вышел, Венцель отправился к Штропу. Главный
следователь действительно ничего не знал о происшествии во флигеле.
Штурмбаннфюрер вздохнул облегченно.


                                 15. "ТИФ"

   Ртутный столбик уперся в черту напротив цифры "сорок". Рита, словно не
веря своим глазам, снова поднесла градусник к лицу. Сорок!
   Она протянула градусник Лещевскому.
   - Адам Григорьевич, посмотрите.
   Врач мельком взглянул на термометр, и в его больших темных глазах,
доселе равнодушных, появилось выражение встревоженной озабоченности.
Лещевский подошел к Алексею. Тот тяжело дышал. От покрасневшего лица веяло
жаром. Потрескавшиеся губы силились улыбнуться.
   - Это какой-то воспалительный процесс, - безапелляционным тоном
поставила Рита диагноз.
   Лещевский приказал Рите еще раз смерить температуру у Алексея. Ртутный
столбик снова остановился у цифры сорок. Лещевский поднял рубашку: по телу
раненого расползалась бледно-малиновая сыпь.
   Весь вечер и всю ночь больной метался в бреду.
   - Как вы думаете, что это такое?-спрашивала Рита у Лещевского тем
боязливо-почтительным тоном, которым она обычно разговаривала с хирургом.
   Но Лещевский не торопился с диагнозом. Он в этот день несколько раз
появлялся у кровати Алексея. Высокий выпуклый лоб хирурга бороздили
морщины озабоченности. Казалось, он все тщательно взвешивал и обдумывал,
прежде чем прийти к окончательному выводу.
   Наконец после очередного осмотра, когда они вышли из палаты, Адам
Григорьевич сказал Рите:
   - Это тиф. Сыпняк.
   - Тиф?
   - Да, тиф. Будьте осторожны.
   В другое время она обязательно спросила бы, как называется эта болезнь
по-латьши, но сейчас так испугалась, что лишь прошептала:
   - Что же теперь делать?
   - Надо изолировать больного. И как можно скорее.
   - Лещевский остался доволен произведенным эффектом. Эта дуреха
струхнула, и не на шутку. Он давно уже подозревал, что "сестра",
квалификации которой хиатало ровно настолько, чтобы не спутать клистир с
касторкой, здесь не только для того, чтобы измерять температуру и делать
перевязки. Разговор их сразу же станет известен гестаповцам. До Лещевского
давно доходили слухи, что Рита путается с немецким офицером и по ночам
проводит время с Венцелем.
   Согласившись помочь Алексею симулировать тиф, Лещевский понимал, что он
рискует. Но отказать этому человеку он не мог. Поверят ли ему немцы? Не
назначат ли медицинскую комиссию из своих врачей? Должны поверить. Ведь
они уверены в его квалификации, сами приглашали его работать в госпиталь
для немецких раненых.
   К тому времени, пока Штропу доложили о том, что Алексей Попов заболел
тифом, главный следователь СД потерял к подозреваемому шоферу всякий
интерес.
   Решив заполучить в собственные руки советского генерала Попова и заодно
утереть нос абверовцам, Штроп старался вовсю. Он подверг Алексея
тщательной и всесторонней проверке. И совершенно неожиданно выяснилось,
что все время Штроп старался напрасно. Дня за два до того, как Алексей
решил сыграть роль тифозного, полиция арестовала старика из отдаленной
деревушки за то, что тот провел к партизанам глухими лесными тропами
советского генерала, чьи приметы полностью совпадали с приметами командира
дивизии Попова. Кто-то из местных жителей донес на проводника, и он попал
в тюрьму.
   Алексей, естественно, и не знал, что случайное совпадение выбранного им
себе псевдонима с подлинным именем генерала Попова было причиной особого
внимания к нему гестаповцев. Хотя, как известно, он подозревал, что его
принимают за кого-то другого, высокого по званию человека. Может быть,
именно этим и объяснялось то, что Алексея не били...
   Больница спит...
   Дремлет дежурная сестра в коридоре, облокотившись рукой о тумбочку.
Тусклая лампочка под потолком бросает на лицо женщины неровные пятна света.
   Сестра испуганно вскакивает, озирается и, зябко поеживаясь, усаживается
поудобней, когда голова ее опускается слишком низко.
   Спят раненые в третьей палате. Сон их беспокоен, тревожен, отовсюду
здесь слышатся невнятное бормотанье, короткие вскрики - отголоски
кошмаров, незримо витающих над койками.
   Впрочем, Алексей не слышит всего этого. После обеда, как только
Лещевскнй поставил диагноз "тиф", его немедленно перевели в инфекционное
отделение - корпус, стоявший в углу сада.
   Алексей лежит, закинув руки за голову. От волнений последних дней
ампутированные пальцы напоминают о себе болезненной пульсацией. Он
старается успокоиться, приказывает себе успокоиться. Но мысли не слушаются.
   С улицы доносится какой-то звук, сначала еле различимый, затем
нарастающий. Да это грузовик. Он подъезжает к госпиталю. На мгновенье фары
освещают окна, как всполох молнии. Спокойно, только спокойно. Каждая
клеточка застыла, напряглась в ожидании. С той минуты, когда стукнула
дверца машины, до того момента, как глухо хлопнула входная дверь и в
коридоре послышались шаги, прошло много времени, хотя грузовик остановился
недалеко - у боковых ворот, находившихся рядом с изолятором. Алексей
нервно поежился.
   Вот шаги у самой двери. Пол прочертила косая полоса света. Алексей
увидел темные силуэты людей в дверном проеме.
   Свет шел откуда-то снизу: длинные и узкие тени на полу и стенах
казались созданием больной фантазии.
   Алексею казалось, что все происходит необыкновенно медленно. На дверную
ручку легла рука. Кто-то из глубины коридора крикнул, и стоявший рядом с
дверью заговорил по-русски, но шепотом, и слов разобрать было невозможно.
   Конечно, у дверей мог стоять и Лещевский, если фашисты поверили в тиф.
Но еще более вероятно, что это обладатель татуировки, вспомнив
обстоятельства из прежнего знакомства, привел полицию.
   Какая удача для подонка! В мелком болоте, где плавал этот тип, такая
крупная рыба, к