от
человек лежит в санитарной машине.
   - Завтра Готвальда переведем обратно в палату.
   Скажу, что стало лучше.
   - Осматривали его лицо?
   - Да.
   - Похоже на ожоги?
   - Вполне. Я бы сказал - мастерская имитация.
   Кто это делал?
   - Адам Григорьевич. Кстати, он передавал вам привет.
   Лицо Солдатенкова озарилось улыбкой, но он сразу помрачнел.
   - Да бедняга и сам подпекся изрядно на пожаре.
   Не жалел себя. Руками схватился за что-то горячее - кожа сошла. От
волос и бровей ничего не осталось.
   Какие-то теплые слова рвались у Алексея из души.
   Валентин, такой молодой, красивый, лежал теперь в госпитале, среди
врагов, да еще мучился от ожогов...
   А ведь говорили - не лезь! Достаточно и того, что сделал с твоим лицом
Адам Григорьевич. Нет, не послушался. Какой героизм!
   А Солдатенков? Он уже не молод. Как пошел он на это трудное задание?
Вот сейчас они идут, разговаривают, а на них смотрит шофер санитарной
машины.
   Кто он - друг или враг? Ведь Солдатенкову надо вернуться в город, иначе
немцы всполошатся. В госпитале начнется повальный обыск, и тогда все
пропало.
   Надо сказать врачу что-то теплое, ободряющее.
   Но Столяров не успел. Послышался скрип полозьев и звяканье уздечек. Это
подъезжал в санях Колос с другими партизанами.
   Странное чувство испытывал Алексей, когда он в партизанском лагере
допрашивал выкраденного курсанта. Адам Григорьевич так хорошо организовал
лечение обожженного курсанта, что тот через два дня пришел в себя, еще
через несколько дней мог сидеть и говорить.
   Алексей знал по опыту, как важно во время допроса следить за выражением
лица пленного. Оно как бы помогает понять ход мыслей, иногда убеждает в
искренности показаний, иногда выявляет их лживость.
   Не только глаза - зеркало души. Зеркало - это все лицо.
   А теперь перед Столяровым сидел человек как бы без лица, вернее с лицом
мертвым, безжизненным, скрытым бинтами. И оттого Алексея не покидало
ощущение, что он беседует с маской.
   И Алексеи и Колос прекрасно понимали, что жизнь Готвальда и судьба всей
операции зависят теперь от этого пленного. Пока Валентин не будет знать
все или почти все о своем оригинале и его знакомых, друзьях, начальстве,
он беспомощен и беззащитен. Его могут разоблачить в любую минуту. Успех
допроса - успех всего задуманного дела.
   Курсант охотно назвал свое имя и фамилию - Зотов Сергей Иванович. Но
когда Алексей попросил назвать место, откуда его привезли в госпиталь, тот
опустил голову и промолчал.
   - Хорошо, - сказал Алексей, - тогда я подскажу вам: Блестковская школа
абвера.
   Зотов снова промолчал. Колос и Столяров переглянулись. А что, если
Шерстнев что-нибудь напутал? Или вдруг пленный откажется давать показания?
На минуту Алексей ощутил под ложечкой неприятный холодок.
   Нет, надо заставить пленного говорить.
   Алексей встал и подошел к курсанту, положил ему на плечо руку.
   - Послушайте, Зотов, - начал он как можно спокойнее. - Послушайте и
вникните в то, что я вам скажу. Нам известно: вы из школы немецкой
разведки.
   Вы, русский, стали предателем Родины, пособником гестаповцев. Совершили
тяжкое преступление перед своими людьми. Вы знаете, что вас ждет?
   Забинтованные руки пленного беспокойно зашевелились на колониях.
   - Знаю, - хрипло ответил он.
   - Ну вот! - продолжал Алексей. - Я буду с вами откровенен. Вы нам
нужны. И мы сохраним вам жизнь, если вы все честно, без утайки расскажете
о себе, школе, ее руководстве, слушателях... Подумайте как следует. Мы вам
гарантируем жизнь.
   Алексей сел рядом с Колосом за стол и не отрываясь смотрел на Зотова.
   Тот согнулся на своей койке и молчал.
   - Ну? - спросил Столяров после паузы. - Что вы решили?
   Зотов ответил, с трудом подбирая слова:
   - Я рассказал бы вам все. Но есть одно "но", о котором я не могу
говорить и которое, видать, унесу с собой в могилу. Что меня ждет - знаю и
к этому подготовился...
   Пожалуй, даже не смысл слов курсанта, а его твердый голос и
решительность заставили Алексея поверить, что этот человек не рисуется, не
бравирует, и такого, пожалуй, не испугаешь угрозой расстрела. Алексей
пристально всматривался в щели между бинтов, где холодно блестели серые
глаза.
   Нет, не таким представлял себе Алексей будущего пленника - презренного
подонка, служившего врагам.
   Разведчик ожидал, что курсант сразу же "расколется", будет ползать на
коленях, молить о пощаде, о жизни.
   А этот ни о чем не просит и о смерти говорит как о деле простом и
решенном. Поведение Зотова было так неожиданно, что какую-то секунду
Столяров растерянно молчал, не зная, как продолжать допрос.
   И вот уже несколько часов продолжалась эта игра в кошки-мышки. Алексей
уговаривал пленного, Зотов упорно молчал.
   - Эх, да что с ним церемониться! - взорвался Колос. - Поставить его к
сосне - заговорит как миленький....
   Геннадий вскочил, лицо его побагровело. На висках вздулись вены. Он
сжал кулаки.
   - Сука! Сволочь гестаповская! Ишь, храбрец нашелся! - кипятился Колос.
   - Подожди! - Алексей дернул Геннадия за рукав, усадил на место и снова
продолжал спокойно спрашивать: - Что вам мешает говорить? Ведь вы у
русских.
   Вы видите, ваши сведения нам необходимы. Вы у своих, поймите это!
   - В том-то и дело, что "у своих", - ответил курсант, и Алексею
показалось, что слово "свои" он произнес с ударением.
   - Загадки загадывает! - зло процедил Геннадий.- Другие воюют, матерей,
отцов защищают, а он, видите ли, загадки загадывает. Эх ты, а еще русский
называется! И какая тебя мать родила!
   Алексей кинул на Колоса укоризненный взгляд, и тот замолчал.
   Кивнув на прощанье Зотову, Алексей и Колос ушли из лазарета. Теперь
пленным снова занялся Лещевский, который напоил его каким-то
подбадривающим лекарством, потому что Зотов заметно ослабел за время
допроса.
   - Подожди, Геннадий, не горячись, - говорил Столяров своему товарищу,
изо рта которого сыпались проклятия по адресу упрямца. - Попробуем
спокойно разобраться во всем.
   - Да чего тут разбираться! Холуй немецкий!
   Я бы его...
   И Колос снова сжал свои мощные кулаки.
   - Нет, ты не прав! - возразил Алексей. - Тут все не так просто, как
тебе кажется. Почему он отказывается говорить? Как ты думаешь?
   Геннадий снова пожал плечами.
   - И думать не хочу!
   - А все-таки? Ведь он понимает, дать показания - значит спасти себе
жизнь. Ему жить хочется? Хочется, как и каждому из нас. Поэтому-то он и
молчит.
   - Я что-то не пойму, - хмуро пробормотал Колос.
   - Не поймешь? - переспросил Алексей, хитро щуря глаза. - Сейчас
объясню. Ты заметил, что слово "своих" он произнес подчеркнуто, с каким-то
скрытым значением.
   - Ну и что?
   - А вот что. Он не уверен, что мы свои...
   Колос вскинул брови.
   - То есть?
   - Он считает, что мы гестаповцы. А весь этот допрос - очередная
проверка лояльности.
   Геннадий свистнул.
   - Вот оно что!
   - Да. Он же сам намекнул нам. "Есть одно "но"...
   Вспомни-ка... Одно "но".
   - А ведь ты, пожалуй, прав! - воскликнул Геннадий. - А я-то сорвался,
накричал зря.
   Последние слова звучали как извинение. Но Столяров не стал выяснять
состояние духа своего товарища и продолжал:
   - Ты вспомни показания Венцеля. Он сам рассказывал о гестаповских
проверках. Бывало даже, что сбрасывали на парашютах в советский тыл, а
переодетые в нашу форму гестаповцы ловили диверсантов и устраивали им
допросы. А ведь Венцель знает порядки в этих школах. В Блестковской сам
преподавал.
   - Да, да, теперь понимаю! - оживленно заговорил Колос. - Зотова
выкрадывают из госпиталя, везут сначала в санитарной машине, затем в
санях. Куда? Зачем?
   И он решил, что это забавляются его учителя.
   - Ну что же, теперь остается проверить, прав я или нет, - сказал
Столяров. - Он передохнул, пойдем снова к этому парню. Времени терять
нельзя.
   - Где и когда вы кончили среднюю школу? - спросил Алексей пленного.
   - В Москве. Окончил сто тридцать первую школу в тридцать третьем году.
   - Отметки в аттестате помните?
   - Д-да, - удивился курсант столь неожиданному вопросу. - А зачем вам
мои отметки?
   - А вот увидите, - загадочно улыбаясь, ответил Алексей.
   Разведчики снова вышли, оставив Зотова несколько сбитым с толку.
   Три дня к нему никто не приходил.
   И вот наконец перед ним снова предстал Алексей с каким-то листком
бумаги в руках.
   - Это ваши отметки, Зотов, - сказал Алексей. - Называйте их мне,
посмотрим...
   Зотов не мог, конечно, знать, что сведения из его аттестата об
окончании средней школы получены по радио из Москвы.
   Неуверенно курсант стал называть свои оценки. Все совпадало.
   Тогда Алексей протянул Зотову листок бумаги со столбиками цифр.
   Несколько минут парень молчал.
   - Ваши? - спросил Алексей.
   - Да, да! Мои, - растерянно бормотал Зотов. - Но откуда вы их знаете?
   - Из Москвы. У нас связь хорошо налажена.
   И вдруг Зотов согнулся, словно под грузом невидимой тяжести, и закрыл
лицо руками. Плечи его вздрогнули. Из горла вырвались какие-то хриплые,
сдавленные звуки... Потом он выпрямился и срывающимся голосом, торопливо,
словно боясь, что его перебьют, заговорил.
   Да, теперь он видит, что попал действительно к своим. И они не знают,
какое это для него счастье... Ведь об этой минуте он мечтал целый год.
Строил планы побега, надеялся перейти линию фронта, и вдруг... Этого не
может быть. Это как сон... Свои! А он-то думал, что гитлеровцы устроили
ему очередную проверку, переоделись в партизан...
   Неужели он действительно у своих?
   Алексей и Колос слушали курсанта не перебивая.
   Они понимали: Зотову необходимо дать выговориться.
   За короткий срок этот человек испытал два сильнейших потрясения: угрозу
расстрела и радость неожиданного избавления. И вот теперь нервы его
сдали...
   Только через полчаса его сбивчивый, путаный рассказ удалось направить
по нужной колее. Для этого, правда, пришлось прибегнуть к помощи
Лещевского, который отсчитал в кружку нужное число капель валерьяяки. А
потом в ход пошла и заветная фляга Колоса, из которой Зотов сделал
изрядный глоток.
   Да, он действительно Сергей Васильевич Зотов, лейтенант,
летчик-истребитель. В августе сорок первого его самолет сбили под
Севастополем. Сам он выбросился с парашютом. Парашют раскрылся, но его
отнесло ветром на территорию, занятую противником. Зотова обстреляли,
когда он еще приземлялся, - одна пуля попала в плечо, другая в ногу.
   Сознание он потерял и очнулся уже у немцев. Его долго допрашивали, били
и, наверное, расстреляли бы.
   Но каким-то образом абверовцам удалось узнать, что перед ними сын
известного по обороне Севастополя крупного советского морского офицера.
Побои прекратились.
   Зотова поместили в немецкий госпиталь, окружили врачами, а когда он
выздоровел, предложили ему стать курсантом абверовской разведывательной
школы. Зотов наотрез отказался.
   Тогда абверовец, ухмыляясь, веером рассыпал перед Зотовым небольшие
снимки. Взглянув на них, лейтенант похолодел: на фотографии он увидел себя
с немецким автоматом в руках (сзади толпились эсэсовцы), направленным на
советских военнопленных. Фотография была смонтирована, но как это докажешь?
   - Подумайте, Зотов, - донеслись до него слова капитана, с акцентом
говорившего по-русски. - Если вы не согласитесь, мы сумеем переслать эту
фотографию вашему отцу. А копию поместим в листовках, которые сумеем также
переправить через линию фронта.
   Уставившись в чисто выбритый подбородок абверовца и вслушиваясь в его
ровный, бесстрастный голос, Зотов не знал, на что ему решиться.
   Немецкий капитан не торопил Зотова с ответом: по выражению лица
пленного он догадывался, что летчик колеблется.
   - Соглашайтесь, и никто ничего не узнает, - тихо и монотонно продолжал
гитлеровец. - А когда кончится война, все забудется.
   Столяров и Колос сначала узнали от Зотова сведения, необходимые в
первую очередь для Готвальда: расположение различных служб в школе, клички
курсантов, фамилии преподавателей.
   Зотов теперь рассказывал все - подробно и охотно.
   Результат показаний переслали через Шерстнева Солдатенкову. Столяров
также просил Тимофея передать врачу, чтобы тот под любым благовидным
предлогом задержал Валентина в больнице как можно дольше.


   Солдатенков тогда благополучно вернулся из Выпи.
   Шофер, напуганный до полусмерти угрозами партизан достать его хоть
из-под земли, если он проболтается, молчал. Время от времени врач при
встречах с шофером ловил на себе его взгляд, то ли настороженный, то ли
восхищенный. Солдатенкову некогда было разбираться в настроении своего
спутника по поездке в Выпь, но что-то подсказывало доктору - шофер не
предаст.
   У Столярова тем временем появилась надежда, что удастся взорвать школу,
прежде чем Готвальда выпишут из госпиталя. Надежда эта появилась
неожиданно.
   Как-то Алексей спросил Зотова:
   - Скажите, есть ли в школе человек, на которого можно было бы
положиться?
   Курсант долго молчал. Потом наконец проговорил.
   - По-моему, есть. Беглов. Евгений Беглов.
   - Кто он? Курсант?
   - Нет. Оружейный мастер.
   - Вы хорошо его знаете?
   - Да, мы знакомы довольно близко. Мы тут в городе ухаживали с ним за
двумя родными сестрами.
   Когда я получал увольнительную, мы с ним встречались в доме этих
сестер. Да и в школе тоже. Мы с Бегловым дружили. Если, конечно, можно с
кем-нибудь дружить в таком гнусном месте.
   - Почему вы думаете, что Беглов человек надежный? - спросил Алексеи.
   - Это трудно подтвердить фактами. Мне всегда казалось, что он ненавидит
немцев, хотя, разумеется, откровенно мы с ним на эту тему не говорили.
   - А почему вам это казалось?
   - Не знаю. А впрочем, подождите... Как-то совсем недавно до этого
случая со мной мы с ним вечером стояли на берегу озера. Смотрим, прямо над
школой появились самолеты. Наши! Мы их узнали еще по гулу.
   Посыпались бомбы. И все мимо, мимо, мимо. Так ни одна в школу и не
попала. Все в озеро. Мой приятель даже выругался от злости. А потом
говорит: "Эх, хоть бы нашелся человек, который навел бы эти самолеты на
цель".
   - Мгм... - Столяров задумался. - Вы знаете, что случится, если вы
наведете нас на провокатора?
   - Догадываюсь, - твердо ответил Зотов. - Беглов не провокатор, в этом я
уверен. Не знаю только, согласится ли он с вами сотрудничать. Думаю, что
это зависит только от вас.
   - Где можно встретиться с вашим приятелем?
   - В городе у наших подружек. Сенная, тридцать девять. Спросить Галю или
Клаву. Он бывает у них часто, он не курсант, за ним не так строго следят.
   Когда ушли из лазарета, Алексей сказал Колосу:
   - Нужно срочно встретиться с Шерстневым. Поручаю это тебе. Пойдете
вместе с Тимофеем к этим сестричкам, а лучше, если Тимофей один сходит.
Передашь ему адрес.
   Субботним вечером Шерстнев постучал в дом номер тридцать девять на
Сенной улице. Перед этим он внимательно осмотрел одноэтажное деревянное
зданьице.
   Сквозь щели плотно закрытых ставен пробивался слабый свет.
   - Кто там? - спросил за дверью женский голос.
   - Полиция!
   Тимофей, потопав по крылечку, обил снег с валенок и вошел следом за
девушкой лет двадцати пяти в просторную комнату с низким потолком и
кроватью с огромной горой подушек. За столом сидели еще одна девушка и
парень в куртке немецкого солдата, но без знаков различия. Густая копиа
волос падала ему на лоб. В руках у парня была гитара.
   - Прошу документы, - строго сказал Шерстнев.
   Первым протянул свое удостоверение парень.
   - Так, Евгений Сергеевич Беглов, тысяча девятьсот двадцать первого года
рождения, - пробормотал Шерстнев, листая паспорт. - Прописан в поселке
Струево.
   А здесь, в городе, как оказались?
   - Да. вот, к знакомым в гости пришел, - насмешливо сощурившись, ответил
Беглов.
   Он не боялся полицейских обходов: сотрудников Блестковской школы не
смели затрагивать местные власти.
   Не возвращая удостоверения парню, Шерстнев так же тщательно проверил
документы у девушек и затем сказал Беглову:
   - А вам придется пройти со мной.
   - Это почему же? - удивился парень. - Документы у меня ведь в порядке.
   - Это мы проверим, - с угрозой в голосе пообещал Тимофей. - Пойдемте.
   Девушки тревожно переглянулись.
   - Господин полицейский, что же вы от нас кавалера единственного
уводите? - кокетливо начала было одна из них, но, увидев неприступное
выражение на лице Шерстнева, осеклась.
   - Может, сами бы посидели у нас, чайку попили, - залепетала другая, но
тоже смолкла.
   Беглов протестовал бурно. Он совал Тимофею какие-то бумажки, пропуска.
Но Шерстнев стоял на своем. В конце концов, ворча и огрызаясь, оружейный
мастер накинул немецкую шинель без погон и вышел вместе с Тимофеем на
крыльцо.
   Ночь была тихой и лунной. Шерстнев и Беглов шли по теневой стороне
улицы, увязая в глубоких сугробах.
   Сильно подмораживало. Снег под ногами скрипел.
   - За каким чертом я вам понадобился? - снова взорвался Беглов. - Вы же
прекрасно знаете, что под меня не подкопаешься. Я работаю в немецкой
организации. Да еще в какой! Вы же прочитали удостоверение.
   Наша школа полиции не подчиняется. Что вы ко мне привязались?!
   - Идите за мной, там узнаете. Нечего болтать, - приказал Шерстнев и
свернул в пустынный двор большого дома.
   Беглов удивился, но, поколебавшись, последовал за Тимофеем.
   Здесь, во дворе, было темнее, чем на улице. Высокие кирпичные стены
стискивали его с трех сторон. Вдруг из тени вышел коренастый человек и
направился к Беглову и Шерстневу. Беглов отшатнулся и хотел было бежать,
но Тимофей схватил его за рукав шинели.
   Подойдя вплотную, неизвестный сказал почти неслышно:
   - Давайте знакомиться. Меня зовут Геннадий. Я к вам от партизанского
командования.


                    9. РАДИОГРАММА ЦЕНТРУ 07 "КОРШУНА"

   "Утром 2 марта сего года Блестковская гестаповская школа взорвана. По
имеющимся у нас сведениям, в момент взрыва там находился почти весь
офицерско-преподавательскии состав. Взрывом был убит заместитель
начальника школы, штурмбаннфюрер Отто Кравец серьезно ранен. Полностью
уничтожено административное здание вместе с радиостанцией, пострадали два
жилых корпуса и гараж. С нашей стороны потерь не имеется.
   Успех операции в значительной степени обеспечил заместитель командира
нашей группы младший лейтенант Валентин Францевич Готвальд. Проникнув в
школу под видом возвратившегося по излечении из госпиталя курсанта школы
Зотова, Готвальд не только не вызвал подозрения со стороны противника, но
и сумел наладить связь с патриотически настроенной группой курсантов и
оружейным мастером школы, военнопленным, бывшим старшиной Евгением
Бегловым. Совместно с последним Готвальд в ночь с первого на второе марта
положил в канцелярский шкаф несколько килограммов взрывчатки и три
противотанковые мины, соединив шпагатом взрыватель с дверцей шкафа.
Валентину Готвальду с группой патриотически настроенных курсантов удалось
благополучно перебраться в партизанский отряд имени Чапаева. Учитывая
исключительное мужество, проявленное заместителем командира группы
"Коршун" во время этой операции, считаю целесообразным ходатайствовать
перед командованием о награждении младшего лейтенанта Валентина Францевича
Готвальда правительственной наградой.
   Командир группы "Коршун"
   майор государственной безопасности А. Столяров.
   3 марта 1943 г."


                                  ЭПИЛОГ

   В партизанском лагере ждали самолет. На расчищенной посадочной площадке
полыхали костры. Столяров и Готвальд стояли на опушке леса, время от
времени кто-нибудь из них говорил:
   - Кажется, гудит...
   - Тише!..
   Друзья замолкали, а потом слышался разочарованный голос:
   - Показалось...
   За деревьями то ли увядал закат, то ли уже светало.
   Вокруг стояла тишина, только слышно было, как на другом краю площадки
переговаривались дежурившие на аэродроме люди. Самолет должен был взять
обратным рейсом несколько больных