же сам еле на ногах держится! - удивился Столяров.
   - Я пытался его отговорить, - сказал комиссар, - но он замахал на меня
руками и заявил, что работа для него - лучшее лекарство.
   И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке
Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были
заклеены пластырем.
   Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о подпольной практике
своего друга, и приступил к делу.
   Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек,
заслуживающий доверия.
   - Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных,
вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?
   Лещевский ответил, почти не задумываясь.
   - Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович
Солдатенков.
   - Кто он? - поинтересовался Алексей.
   - Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.
   - Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное.
   Вы за Солдатенкова можете поручиться?
   - Как за себя! - твердо ответил врач. - Мы были откровенны друг с
другом. Он так же, как и я, очень мучился, что ему приходится работать на
немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему... Если
он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему и обо всем, что вам нужно,
уговориться...
   - Нет, - возразил Алексей. - Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой
способ связаться с Солдатенковым.
   Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не
удержался и, улыбнувшись, спросил:
   - Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?
   Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.
   - Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь... Так
вот, прошла успешно... И руки не дрожат!
   Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу.
   Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал
"полицаю" еще одно задание:
   во что бы то ни стало добыть фотографию лежавшего в госпитале курсанта.
Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его.
Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал, в госпитале
скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть
только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем...

   ...Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере
морозной зимней ночью и откуда-то изпод подкладки пальто достал аккуратно
завернутую в бумагу фотографию, наспех сделанную копию.
   Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на
них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым,
правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст...
   После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал
избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому
потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все
вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от
врача в полнейшем недоумении.
   - Что с нашим лекарем творится, не пойму, - сказал Геннадий Алексею.
   - О чем ты?
   - Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит.
Устал, что ли...
   Алексей задумался.
   - А ведь, кажется, я промашку дал, - проговорил он наконец. - Мы с
тобой кое-что не учли, Геннадий.
   - Что именно?
   - Того, что Лещевский - человек тонкий, чрезвычайно восприимчивый и
легкоранимый.
   - Он обиделся на что-нибудь?
   - Думаю, так. И, пожалуй, он по-своему прав.
   - В чем же прав-то?
   - Как ты думаешь?
   - Ну, сдали нервы, переутомление...
   - Может быть, но не только.
   - Что ж тогда?
   - А ты вспомни. Мы у него насчет Солдатенкова все узнали? Узнали.
Зачем? Ясно, что нс для врачебной консультации. К тому же просили Адама
Григорьевича послать этому врачу с нашим человеком письмецо. Нетрудно
догадаться, что мы что-то затеваем... А ему - ни слова...
   - Он решил, что мы ему не доверяем?
   - Вот именно. Ты его пойми: ведь он работал у немцев, а в отряде
недавно. Готовится какая-то операция, ее держат от него в тайне.
   - А ведь, черт побери, ты, наверное, прав, - засмеялся Геннадий. -
Давай проверим.
   Они пошли в землянку к Лещевскому. Тот хмуро сидел на койке, холодно
ответил на приветствие.
   Алексей поинтересовался, как врач себя чувстствует.
   Адам Григорьевич пожал плечами.
   - Что мне делается, старику? - Исподлобья оглядывая своих собеседников,
догадывался, что зашли они не за тем только, чтобы осведомиться о здоровье.
   - Вот что, Адам Григорьевич, - сказал Алексей после неловкой паузы, -
мы решили поговорить с вами откровенно. Не возражаете?
   - Только этого и жду, - буркнул тот.
   - Прекрасно. Вы вроде бы чем-то недовольны, ходите расстроенный... Я не
ошибся?
   Лещевский пристально посмотрел на Столярова.
   - Вы догадливы...
   - Тогда выкладывайте, в чем дело.
   Адам Григорьевич на мгновение замялся, а потом заговорил тихо, низко
опустив голову:
   - Не знаю, как вам сказать. Ну да ладно...
   Хирург помолчал, поглядел куда-то вбок, потом заговорил снова:
   - Все это время я взвешивал наши отношения... ну, дружбу, что ли... С
того дня, как мы встретились с вами в госпитале... Перебирал день за днем.
Думаю, может, я поступил как-то не так, где-то в чем-то промахнулся...
   И ничего не нашел такого, что дало бы повод меня... ну, скажем,
подозревать, отстранять...
   Алексей ответил:
   - И правильно! Вы и не могли найти такого повода!
   Лещевский поднял голову.
   - Тогда я не понимаю... К чему эти тайны?
   - Какие тайны?
   - Вы же знаете, о чем я говорю. Зачем вам врач, этот Солдатенков? Я что
- уже ни на что не гожусь?
   Лечить разучился?
   Такой поворот дела не приходил в голову Алексею.
   Разведчик подошел к Лещевскому и положил ему руку на плечо, но тот не
обратил внимания на этот дружеский жест, продолжал с плохо скрываемым
раздражением:
   - Разве я не вижу по вашим лицам, что вы интересовались этим врачом
неспроста? Зачем? Не хотите говорить? Не доверяете?
   - Подождите, Адам Григорьевич! - остановил его Алексей. - Подождите, -
повторил он уже тверже, видя, что Лещевский собирается его перебить, - у
нас, чекистов, - а чекистом мы считаем и вас - существует неписаный закон:
если готовится операция, о ней должны знать только ее участники. Мы
доверяем вам как самим себе. Но все же нарушать закон мы не имеем права.
Он установлен не нами, он существует давно, его подсказал опыт...
   Лещевский, смотревший себе под ноги, повеселел и поднял голову.
   - Гм... Это называется урок, - забормотал он. - Вы, Алексей, хоть и
оказали мне честь, назвав чекистом, но тут хватили лишку. Теперь я вижу,
что ваше дело действительно посложней моего... Но вы, по-моему, догадались
о моем настроении, прежде чем я раскрыл рот, а? Ведь затем и пришли,
сознавайтесь.
   Алексей ответил, пряча улыбку:
   - Это не я... Это все Геннадии. Он у нас специалист по психологии.


                            7. ЧЕЛОВЕК В БИНТАХ

   Солдатенков охотно согласился помочь партизанам и даже провел Шерстнева
в палату, где лежал курсант.
   Но рассмотреть лицо обожженного Тимофею не удалось: оно было сплошь в
бинтах, странно неподвижно, и только три темных отверстия над ртом и
глазами и непрерывные стоны свидетельствовали, что этот человек еще жив.
   - Без сознания, - сказал Солдатенков. - Много бредит.
   - Прислушайтесь, - Шерстнев блеснул глазами. - Может, что скажет о
себе. Нам это очень поможет...
   Алексей, Валентин и Геннадий долго рассматривали снимок. Все трое
молчали, им предстояло принять трудное решение, от которого зависело
выполнение приказа.
   Кто же из подпольщиков хоть немного похож на изображенного на
фотографии человека? Кому предстоит сыграть трудную роль, требующую не
только внешнего сходства с курсантом, но и актерского таланта?
   Солдатенкову удалось узнать из бессвязных обрывков бреда: курсант
прибыл в школу совсем недавно, и Алексей возлагал большие надежды на то,
что к этому человеку администрация школы еще как следует не успела
присмотреться. К тому же будущий актер должен был играть с забинтованным
лицом. Но, кроме внешности, еще существовали десятки других моментов, из
которых слагается представление о человеке. Любая ошибка двойника могла
выдать подделку. На какое-то время и самому Алексею весь его замысел
показался утопией. Но выхода не было: надо было действовать.
   И Алексей до боли в висках продолжал обдумывать подробности своего
плана.
   Шерстнев. не любивший тратить лишних слов, так и не рассказал, откуда
он добыл столь необходимый всем снимок. Это был его секрет. Если говорить
точнее, секрет Софьи Львовны, которая в последнее время входила во все
большее и большее доверие к своему начальнику.
   Если кому-нибудь и пришлось стать лицедейкой, так именно ей.
   Готвальд зашел в землянку Столярова, выбрав время, когда тот был один.
Присел на краешек табуретки, молча разглядывая свою шапку.
   "Что с ним? - думал Столяров. - Что с ним?"
   А Готвальд молчал, мял в руках шапку, безмолвствовал. Это становилось
странным.
   Алексей спросил:
   - Ты что? Болен?
   Валентин встрепенулся, посмотрел на Столярова и машинально водрузил
шапку на голову.
   - Я? Нет, ничего...
   - Да ведь у вас у всех в последнее время настроение меняется, как у
капризных дамочек, вижу. Говори, что случилось?
   Валентин скосил глаза в сторону, потом медленно заговорил:
   - А ведь у него волосы светлые...
   - Ты что, с ума спятил! О ком ты?
   - И глаза серые, - не слушая Алексея, продолжал Валентин.
   - А-а! Вот ты о ком. А что дальше скажешь? Действительно, волосы русые,
а глаза серые. Тонко подметил.
   Алексей уже догадался, что будет дальше. Догадывался еще прежде, чем
Валентин, заговорил снова:
   - И нос вроде бы похож на мой...
   - Вроде бы похож...
   Взгляды их столкнулись. Алексей быстро отвел глаза. Ждал.
   - А? - В голосе Готвальда звучали надежда и тревога. - Как вы думаете,
Алексей Петрович? И ростом со мной он одинаков...
   Столяров, насупившись, барабанил по колену пальцами.
   - Кто же еще! Ну, кто? Больше ведь некому? Некому! - уже настойчивей
продолжал Готвальд.
   Пальцы Алексея продолжали выбивать дробь.
   - Он ведь забинтован, все лицо забинтовано, - все твердил свое Готвальд.
   - Да, да, -механически повторял за другом Алексей - все лицо
забинтовано...
   - Пока разберутся, что к чему... Я успею... Ведь понемецки я говорю не
хуже, чем по-русски. А?
   Алексей молчал. Как только он увидел фотографию курсанта, он понял:
идти должен Готвальд. У него действительно во внешности было много общего
с курсантом. Такие же светлые волосы, прямой нос, большие серые глаза... И
рост, главное, рост подходит. Все это верно. Да, верно. Так в чем же дело?
Почему он, Алексей, медлит? Не дает согласия? Не советуется с другими? Ему
стоит сказать только слово, и Готвальд пойдет.
   Как трудно сказать это слово! Одно слово, короткое слово "да". Почему?
Когда Алексей разрабатывал план операции, он думал о двойнике как о некой
отвлеченной человеческой единице. "Отвлеченной единицы" не было. Надо было
решать все конкретно. Решил было идти сам... Но, кроме светлых волос, он
ничем не походил на обожженного. А главное - тот был почти на голову выше.
И есть Готвальд. Подходил только Готвальд. Рослый, широкоплечий,
белокурый. Но у него - жена и ребенок. Ему только двадцать пять! Готвальд
- близкий ему человек. Как больно ему рисковать жизнью друга!
   А Готвальд все смотрел на Алексея. Он ждал ответа, видимо догадываясь о
том, что происходит в душе у Столярова.
   - Я успею... Пока разберутся, успею... Ничего страшного не произойдет!
   - Подожди, Валентин, не пори горячку. Подожди.
   Дай подумать. Надо хорошенько подумать... Посоветоваться с Корнем, со
Скобцевым.


                          8. КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА

   В деревне Выпь случился пожар. Сгорел дом старосты Охримовича. Сгорел
так основательно, что, когда наутро к месту происшествия прибыло несколько
полицейских, они увидели только закопченную печную трубу да груду
обуглившихся бревен.
   Староста и его жена сидели на каких-то узлах и мешках и печально
взирали на пепелище. На Охримовиче была шуба, накинутая прямо на нижнее
белье. Ветер шевелил жалкие остатки его редких волос. Старостиха выла как
по покойнику.
   Ничего вразумительного добиться от супругов не удалось. Изо рта
Охримовича вырывались какие-то хриплые, нечленораздельные звуки. С трудом
можно было догадаться, что он повторяет слово "партизаны".
   Полицаи подняли Охримовича, взяли его под руки и отвели в ближайший
дом. Там старосте поднесли стакан самогону, и постепенно он пришел в себя.
   - Разбойники! - вопил Охримович, сразу опьянев. - Спалили хату! Куда я
теперь денусь!
   Полицаи заверяли старосту, что немецкие власти не оставят самого
исправного в волости служаку без крова.
   - Будет тебе, Трофим, жилье! Будет - не тужи!
   А виновных мы найдем.
   Но найти виновных оказалось не так просто. Большинство жителей
утверждало, что пожар начался ночью по вине самого хозяина, ибо каждый
знает, что Охримович тайно торговал керосином. По словам односельчан,
староста хранил бидоны с керосином в чулане, куда ходил со свечой или со
спичками, и, должно быть, нечаянно обронил огонь, - от этого и стряслась
беда.
   Подозрительных людей никто вокруг деревни не встречал. И собаки в эту
ночь не лаяли - завыли только, когда пламя охватило весь сруб.
   Словом, истинные причины ночного происшествия полицейским выяснить так
и не удалось. Стало лишь известно, что никто из жителей не помогал
Охримовичу тушить пожар, кроме какого-то парня, имени которого никто не
знал. Парень этот разбил стекло в окне и, несмотря на бушующее пламя,
храбро влез в избу и помог спасти жену старосты, а также кое-какие вещи.
   Очевидцы утверждали, что храбрец сам сильно обгорел и упал на снег без
сознания. Кто-то из жителей догадался на подводе отвезти пострадавшего в
город. Подвода еще не вернулась, но говорят, что парня забрали в больницу.
   Описать внешность незнакомца никто толком не мог.
   Вспоминали только, что ростом он "дюже высокий", а волосы у него цвета
соломы.
   Полицейские уехали, так и не поняв, что же на самом деле произошло
минувшей ночью в селе Выпь.

   Когда начальник госпиталя полковник Вернер узнал, что врач Солдатенков,
дежуривший ночью, принял пострадавшего во время пожара, русского, он
посинел от ярости.
   Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, потом разразился бранью.
Действительно, случай был беспрецедентный.
   - Что, что вы говорить? - орал он на Солдатенкова. - Какой русский, при
чем здесь русский? Как вы смели без мой приказаний!
   - Но он весь обгорел, господин полковник... Ему нужна медицинская
помощь, - осмелился возразить врач.
   - Что? Помощь? Какой помощь русскому? Вы с ума сошел! Здесь госпиталь
для немецкий зольдат унд официр!
   - Но, господин полковник, этот человек старался для немецкого
служащего, стало быть, для Германии, - оправдывался Солдатенков. - Он
помог тушить пожар старосте. Говорят, вытащил из огня его супругу.
   - Э... бросьте! - сморщился Вернер. - Я не хочу слушать. - Уберите этот
чельовек. Скоро! Даю вам пять минут.
   - Слушаюсь, господин полковник!
   - Выполняйте приказаний!
   И Солдатенков послушно вызвал машину, а когда она остановилась у
подъезда, двое санитаров из русских военнопленных вошли в приемный покой.
Санитары вынесли из палаты на носилках человека с забинтованным лицом и
руками. Носилки втолкнули в кузов санитарного фургона.
   Солдатенков был спокоен - он выполнил приказ, от него больше ничего не
требовалось.
   Шофер из русских военнопленных не понимал, зачем человека, которого
только утром доставили в госпиталь, повезут в какое-то другое место. Но
это его не касалось - он привык повиноваться без возражений. Его дело
молчать.
   Щелкнула дверца кабины, и рядом с шофером оказался Солдатенков - доктор
из госпиталя.
   - Поехали! - приказал он.
   Шофер включил зажигание, нажал на стартер.
   Но мотор не заводился. Врач метнул в сторону шофера рассерженный взгляд.
   - Быстрей! - приказал он. - Быстрей! Больного везем.
   Шофер заметил: Солдатенков волнуется. Он очень волнуется: часто
затягивается сигаретой, и пальцы его дрожат. "Почему он нервничает? Куда
так спешит?" - думал шофер.
   Он утопил головку стартера до отказа. Мотор фыркнул, кабина вздрогнула,
и санитарная машина выехала за ворота госпиталя.
   И вдруг шофер услышал удивившие его слова. Солдатенков сквозь зубы
ругался и сетовал.
   - Изверги эти немцы! - шептал он. - Не приняли раненого в госпиталь.
Куда теперь его везти? Обратно в эту чертову Выпь велено. А там и
больницы-то нет.
   Хоть в сугроб выбрасывать, а он совсем плох, еле дышит. Кто его там
примет!
   Шофер побоялся что-нибудь сказать, но в душе был совершенно согласен с
доктором. Еще в лагере военнопленных он узнал, как фашисты обращаются с
советскими людьми.
   Столяров и Колос ждали санитарную машину на лесной проселочной дороге,
ведущей к селу Выпь. Ночь давно сменилась утром, а известий из города не
поступало.
   В напряженной тишине было слышно, как фыркают и звенят уздечками
промерзшие, спрятанные в овраге неподалеку от дороги лошади.
   Геннадий, чтобы согреться, прыгал на одной ноге, бил рукавицей об
рукавицу и то и дело осведомлялся у Алексея насчет времени.
   Наконец откуда-то со стороны дороги донеслось гудение мотора.
   - Они! - сказал вслух Колос, хватая Алексея за рукав. - Надо выводить
лошадей!
   - Подожди! - остановил его Столяров. Если свернут сюда, тогда
действительно они. А может быть, кто другой едет?!
   Еще с минуту они постояли, стараясь не шуметь.
   Скоро между деревьев замелькала машина. Она медленно переваливалась с
сугроба на сугроб, а когда подошла поближе, разведчики увидели на ней
красный крест.
   - Лошадей! - крикнул Столяров.
   Геннадий сорвался с места и бросился прямо по снежной целине в овраг.
   Алексей вышел из-за дерева и направился навстречу машине. Он бежал,
увязая в снегу, и ветки кустарника царапали ему лицо. Уже на опушке
Алексей остановился, тяжело дыша.
   "Стоп! Спокойней!" - приказал он себе и на всякий случай снял автомат с
шеи, непослушными пальцами спустил предохранитель.
   Машина остановилась метрах в пятидесяти от леса.
   Хлопнула дверца - из кабины вышел невысокий человек в шапке-ушанке.
"Наверное, Солдатенков", - подумал Алексей.
   Он не знал врача в лицо. Шерстнев описал Алексею только его приметы. Да
передал пароль.
   Не спуская замерзшего пальца со спускового крючка, Алексей зашагал
навстречу фигуре в белом халате, накинутом сверх пальто. Ступал осторожно,
зорко следя за каждым движением незнакомца.
   "Все может быть, - думал Алексей, - и провокация тоже"..
   Но в руках у человека не было оружия. Да и выглядел он отнюдь не
воинственно. Грузная фигура, круглое, добродушное лицо, толстые губы,
небольшие немигающие глаза.
   - Больной прибыл? - спросил Алексей..
   - Прибыл, - ответил незнакомец в белом халате. - Температура высокая.
   Это была условная фраза. Услышав ее, Алексей опустил автомат. Они
немного отошли от машины.
   - А шофер? Как быть с шофером? - спросил Алексей.
   - Боится партизан. Как вас увидели, я сказал, чтобы он тихо сидел, а я
пойду, сам улажу дело... Но не спускайте с него глаз, а то как бы не угнал
машину.
   Алексей направил автомат на машину, где виднелось позеленевшее от
страха лицо шофера. Тот, видно, читал мысленно себе отходную.
   - Ну а что с Готвальдом? - вырвался у Столярова нетерпеливый вопрос.
   Солдатенков вполголоса рассказал, что все идет по плану. За день до
пожара в селе Выпь он положил курсанта как безнадежного в изолятор. Туда
же принесли по его приказу и привезенного с пожара Готвальда.
   А когда полковник Вернер приказал убрать русского, он выполнил его
указание. Убрал. Но только не Готвальда, а курсанта. И вот теперь эт