ось маской раболепия
обмануть лагерное начальство.
   Выйдя на свободу, Ворчук контролировал каждое свое слово, каждый свой
шаг, боялся случайных знакомств, избегал людей. Но имя заключенного и
номер камеры, которые назвала эта красивая, хорошо одетая женщина,
запомнились Ворчуку. Он считал Ивашеву продавшейся немцам, тем более что
за последнее время с ней произошла разительная перемена. Она заменила
ватник и серый платок на изящную одежду, привезенную из Берлина, выглядела
самоуверенной и довольной, а между тем Ворчук знал, что немцы расправились
с ее дочерью. Чем же могли убийцы приманить несчастную мать? Как она могла
забыть о своей потере? Тут было что-то странное и необъяснимое.
   Софья Львовна, обращаясь с просьбой к Ворчуку, хорошо понимала, что он
может немедленно выдать ее.
   Но дни шли... Все было без изменения.
   Чтобы убыстрить события, Софья Львовна через коменданта попросила
прислать ей водопроводчика - проверить отопление в канцелярии, где она
работала.
   Как всегда, прислали Ворчука, и Софья Львовна выбрав подходящую минуту,
вновь заговорила с ним о Лещевском.
   Ворчук, энергично орудуя гаечным ключом, прошептал:
   - Помогу.
   ...Проходя как-то по коридору тюрьмы, Ворчук заглянул в дверной глазок
одной камеры. На грязном полу лежал парень в драной, окровавленной одежде.
   Хотя лицо избитого трудно было рассмотреть, Ворчук знал, что этому
"важному преступнику" - так называло его тюремное начальство - всего лишь
двадцать пять лет.
   Ворчуку стало стыдно. И на фронте и здесь, в тылу, его однолетки
сражаются с фашистами, а он, здоровый и сильный человек, русский рабочий,
боится каждого шороха, сидит затаившись и обслуживает врагов своей Родины.
   И что-то перевернулось в душе Василия. Исчез страх, на смену ему пришла
решимость действовать! Вот почему он совсем иначе отнесся к вторичной
просьбе Ивашевой.
   Софья Львовна, заметив перемену в настроении Ворчука, решила идти
напролом - будь что будет! Она сказала, что долг Ворчука помочь
заключенным бежать.
   Ивашева назвала номера камер, которые он должен был открыть. А на
следующий день к нему на квартиру пришел его знакомый Петр Головин,
работавший у фашистов в оружейных мастерских. Ворчук и раньше догадывался,
что Петр связан с подпольщиками, и поэтому старательно его избегал. На
этот раз он пустил Головина в свою комнату. А тот принес ему два браунинга
и несколько магазинов к ним.
   Они заперлись, и Головин подробно объяснил Ворчуку, что последний
должен был сделать...
   Вечером в сочельник Ворчук появился в тюрьме, как обычно, с маленьким
фанерным чемоданчиком, в котором лежали молоток, набор гаечных ключей и
плоскогубцы, - нехитрый набор инструментов, слесаря-водопроводчика. Только
на этот раз под инструментами были спрятаны тщательно обернутые засаленной
ветошью два пистолета. Из карманов пальто выглядывали две бутылки
самогонки.
   - Ты куда? - остановил его у проходной полицейский.
   Стараясь держаться как можно спокойней, Ворчук объяснил: наверху
лопнула труба, приказано починить.
   Однако, пока происходил этот разговор, слесарь заметил, что тюрьма
сегодня охраняется менее тщательно:
   у ворот вместо сильного наряда полиции мерзло всего три человека. Все
шло как по маслу: именно на это и рассчитывали подпольщики, выбрав для
побега канун рождества...
   В узком, слабо освещенном тюремном коридоре ударил в ноздри
отвратительный запах: воняло хлорной известью, крысами и парашей. Обитые
жестью дубовые двери камер были крепко, как всегда, заперты на засовы.
   На мгновение у Ворчука мелькнула мысль, что задуманное освобождение
арестованных неосуществимо и весь план обречен на неудачу: слишком крепки
засовы, слишком высоки стены.
   Но Василий поспешил отогнать эту мысль и вошел в дежурку.
   За деревянным столом сидели трое охранников. Они уже были навеселе:
распаренные лица, расстегнутые вороты мундиров, глаза выжидательно
уставились на вошедшего. На столе бутылки, открытые банки консервов, на
плите шипящая сковородка - жарится яичница.
   Собрав все свои познания в немецком языке - а он поднаторел в нем и в
лагере, и на службе в комендатуре, - Ворчук поздравил тюремщиков с
праздником и пожелал веселого рождества.
   Он спокойно раскрыл сундучок и проверил, все ли на месте: молоток,
ключи, плоскогубцы, - и объяснил, что наверху лопнула труба.
   Захмелевшие фашисты не проявили к нему особого интереса - этого слесаря
они здесь видели часто и привыкли к нему.
   Наверху, в комнате полицаев, тоже шла гулянка.
   Здесь Василия встретили более гостеприимно, поскольку оба полицейских
были еще не настолько пьяны, чтобы не заметить торчавших у слесаря из
карманов бутылок с самогоном.
   Ворчука усадили за стол.
   - Выпей с нами, парень! - предложил один из охранников.
   - Спасибо, - ответил Ворчук. - У меня у самого есть. Собираюсь вот,
кончив работу, пойти к одной девочке...
   - К черту девочку - с нами веселей! - заорал один из полицейских. -
Давай сюда твою водку!
   Боясь вызвать подозрение, Ворчук пил почти наравне со всеми. Но он не
хмелел, видимо, сказывалось нервное напряжение.
   Зато его собутыльники быстро опьянели. Вот один из них - рыжий, с
бельмом на глазу - уронил голову на стол, другой принялся крутить шеей,
будто стараясь отогнать от себя какое-то наваждение.
   Василий незаметно раскрыл под столом чемоданчик и вынул молоток.
   Когда и второй полицейский стал клевать носом, Ворчук вытащил из-под
стола молоток и изо всех сил ударил по затылку сначала одного охранника, а
потом другого.
   Через минуту он уже отодвигал засов камеры, где находился Лещевский.
   - Быстро выходите! - шепнул он в темноту.
   Высокий, сутуловатый человек, пошатываясь, вышел в коридор. Он никак не
мог понять, почему какой-то неизвестный сует ему в руки пистолет.
   - Живее! - прикрикнул на него Ворчук. - За мной! - И, не оглядываясь,
кинулся к другим камерам.
   Люди выходили в коридор неуверенно, щурясь от света и испуганно
озираясь. Но теперь уже Ворчуну помогал худенький, избитый паренек,
который был в одной камере с Лещевским.
   Отперев все замки, трое (Лещевский тоже пришел в себя) кинулись в
комнату все еще лежавших на полу полицаев и забрали их оружие. Лещевский и
его сосед остались на лестнице, а Ворчук спустился вниз в дежурку. Из-за
закрытой двери доносилось пьяное, нестройное пение.
   Ворчук рванул дверь и захлопнул ее за собой,
   - Руки вверх!
   За столом сидели теперь только двое гестаповцев.
   Завидев слесаря с пистолетом, толстый охранник пригнув голову, метнулся
к Ворчуку. Василий дважды нажал спуск. Зазвенели стекла. Гитлеровец, будто
споткнувшись, растянулся на полу. Второй тоже рванулся с места, но две
пули сделали свое дело.
   Василий снова взялся было за ручку двери, но задержался. Ведь
охранников в первый раз было трое?
   Где же третий? И прежде чем слесарь успел что-либо сообразить, за
дверью послышались нетвердые шаги.
   Видимо, тот, третий, за чем-то вышел и теперь возвращался, услышав
выстрелы. Раздумывать было некогда.
   Спрятав пистолет за спиной, Василий выскочил в коридор, охранник,
пошатываясь, шел ему навстречу, держа руку в оттопыренном кармане. Он
что-то пытался сказать, но язык не повиновался ему.
   Василий не стал медлить и выстрелил прямо в красное, что-то
бессмысленно орущее лицо.
   Тем временем заключенные вышли из камер и спустились вниз. Решено было,
что они будут выходить из тюрьмы группами. В первой пойдут Ворчук,
Лещевский и худенький паренек...
   В то время как в тюрьме происходили описанные выше события, Столяров,
Колос и Готвальд сидели в "мерседесе", нетерпеливо посматривая на часы.
Ворота тюрьмы должны были давным-давно распахнуться.
   Но время шло - тюрьма молчала. И вдруг произошло нечто, заставившее
всех троих похолодеть.
   Первым забил тревогу Колос.
   - Смотрите! - шепнул он Столярову, указывая глазами в сторону. Мимо
тюрьмы медленно двигалась колонна немецких солдат. Топот сотен сапог
сотрясал землю, ревели моторы: позади колонны ехало несколько грузовиков.
   Готвальд судорожно сжал руку Столярова, как бы спрашивая: что делать,
как поступить?
   Алексей и сам не знал. Если сейчас заключенные выбегут из ворот, они
наскочат прямо на колонну. Предупредить их нет никакой возможности.
   Оставалось только одно - ждать, как дальше развернутся события. Неужели
так тщательно подготовленная операция сорвется из-за какой-то
случайности?..
   В довершение ко всему один из грузовиков, объезжая строй, увяз в
сугробе прямо напротив тюремных ворот и никак не мог сдвинуться с места.
Его обступило с десяток немцев. Упираясь в задний борт, они с криками
помогали машине выехать на мостовую.
   Время тянулось нестерпимо долго. Наконец последний грузовик проехал.
   Прошло еще четверть часа, но из ворот никто не выходил. Беспокойство
разведчиков нарастало.
   - Неужели Ворчук изменил? - прошептал Готвальд.
   Ему никто не ответил... Каждый думал: случилось несчастье.
   Улицы, несмотря на темноту, не были пустынными.
   Поодиночке и группами проходили немецкие солдаты и офицеры. Порой до
сидевших в "мерседесе" доносились пение, отрывки немецкой речи. Алексей и
Колос не сговариваясь, подумали об одном и том же - такдолго стоявший у
тюрьмы "мерседес" мог привлечь внимание патрулей.
   Наконец в темном квадрате проходной появились трое. Один из них
высокий, сутулый, был в шинели немецкого офицера - Алексей при свете
синего фонаря, освещавшего ворота тюрьмы, сразу узнал Лещевского.
   Рядом с ним шли еще два немца в одних мундирах, несмотря на холод.
   Готвальд выскочил из машины и быстро подвел к "мерседесу" уже
совершенно спокойного Лещевского.
   Увидев Алексея, хирург от удивления только заморгал глазами.

   Партизаны ждали Ворчука - его надо было обязательно забрать с собой в
отряд, но он почему-то задержался.
   Между тем из тюрьмы поспешно выбегали заключенные - их фигуры будто
растворялись во тьме декабрьской ночи. Колос настаивал на отъезде, но
Алексей не мог покинуть Ворчука, оказавшего подпольщикам такую услугу.
   Наконец из дверей вышел Ворчук со своим неизменным чемодачником. Едва
он успел перебежать широкую улицу, чтобы сесть в "мерседес", из-за угла
вырвалась пронзительно гудящая полицейская машина с нарядом жандармерии.
Она оказалась у ворот тюрьмы, когда из нее выбегала последняя группа
заключенных. Жандармы открыли по ним пальбу. Несколько человек упало в
снег, остальные добежали до переулка. За ними с криками и бранью погнались
гитлеровцы. Уйти благополучно всем не удалось - в одной из камер вместе с
подпольщиками сидел провокатор. Он, войдя в коридор, спрятался в темном
углу, не замеченный в общей суматохе, пробрался к телефону и позвонил в
гестапо.
   И все же в эту ночь из тюрьмы бежало семнадцать подпольщиков. Позднее
большинство из них удалось переправить к партизанам, остальные были
надежно спрятаны в городе и окрестных селах.
   Столярова и его друзей охватило то радостно-возбужденное состояние,
когда все кажется посильным и возможным. Но Алексей знал по опыту, как
опасно это настроение для разведчиков: оно порождает беспечность и, стало
быть, неизбежные ошибки.
   А впереди подпольщиков ждала серьезнейшая задача: уничтожить шпионскую
школу в Блесткове.
   Центр торопил Алексея. Получив сообщение, что подпольщикам удалось
захватить начальника городской полиции, Центр приказал Столярову доставить
Венцеля в Москву, конечно, лишь после того, как партизаны получат от него
все нужные для них сведения.
   Венцель назвал на допросах имена и клички многих гестаповских агентов.
В тот же день названные Венцелем имена Алексей сообщил через связного
подпольщикам. Многие гестаповские ищейки были вскоре обезврежены.
   Тайная полиция получила очередной тяжелый удар.
   Обо всем этом написал Алексею Шерстаев в очередном донесении.
   Последний абзац этого письма особенно заинтересовал Алексея:
   "Лотар Штроп исчез, куда - точно никто не знает.
   Одни говорят, что отозван в Берлин, другие утверждают, что понижен в
звании и отправлен на фронт. Во всяком случае, одним гестаповцем в городе
стало меньше..."
   Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало разведчиков. Хитрый, опасный,
опытный и осторожный враг - не чета Венцелю - убран с их пути.


                        6. НА ПОДСТУПАХ К "ГНЕЗДУ"

   Венцель не только бывал в Блестковской школе абвера, но постоянно
поддерживал с ее руководством деловые контакты. Они выражались не только в
том, что начальник полиции рекомендовал начальнику школы подходящих людей,
он несколько раз сам ездил в Блестково читать лекции. Из показаний Венцеля
у партизан черточка за черточкой складывалась картина деятельности этого
центра обучения фашистских разведчиков.
   Школа находилась в пятнадцати километрах от города в бывшей помещичьей
экономии, где при Советской власти размещалась центральная усадьба
животноводческого совхоза.
   Усадьба эта была выбрана гитлеровцами, видимо, потому, что стояла в
стороне от больших дорог, в неглубокой лощине, на берегу озера. Окружавшие
усадьбу холмы надежно укрывали ее от любопытных глаз. К тому же здание
было обнесено высокой кирпичной стеной, пострадавшей в нескольких местах
от обстрела. Как только новое назначение усадьбы определилось, пробоины в
стене были заделаны. На ремонте работали советские военнопленные. Но одной
стены гитлеровцам показалось мало: они вокруг школы возвели еще забор из
колючей проволоки в два метра высотой и оцепили спиралью, по которой
проходил ток высокого напряжения.
   К этому сверхсекретному объекту местным жителям категорически
запрещалось подходить, о чем недвусмысленно предупреждали щиты с надписями
на русском и немецком языках. Нарушителей ждал расстрел.
   В главном одноэтажном здании разместились административные службы
школы, кабинеты начальника - майора Фридриха Калау и его помощников. Здесь
же в одной из комнат попискивала собственная радиостанция фашистского
гнезда - антенна поднималась высоко вверх, замаскированная старыми липами,
росшими вокруг дома. Деревянные корпуса были отведены под общежитие
курсантов, преподавательского состава, гараж.
   Маленькая, полуразрушенная каменная церквушка использовалась в качестве
склада оружия и боеприпасов.
   Почувствовав, что ему уже не угрожает расстрел, Венцель стал еще более
покладистым и даже по приказанию Алексея нарисовал план-схему усадьбы, где
размещалась школа.
   Алексея удивило только, что Венцель, вручая ему план, высказал весьма
невысокое мнение о надежности кадров школы: они набирались из
военнопленных.
   - Очень, очень ненадежный народ, - говорил Венцель. - Большинство
пришло туда не драться с большевиками, а найти способ, выждав время,
перебежать к своим.
   Наконец разведчики пришли к выводу, что все нужные сведения они уже
получили, и Венцель был отправлен в другой район.
   Теперь, когда подпольщики располагали довольно подробными сведениями о
школе, получили ее подробный план, Алексей, Колос и Готвальд целыми днями
ломали голову над тем, как выполнить приказ Центра.
   Просто напасть на школу или подослать группу подрывников было
невозможно: неподалеку от Блесткова квартировали значительные силы
гитлеровцев - там насчитывалось до двух батальонов жандармерии.
   - Если даже и удастся подойти ночью к школе, - говорил Скобцев, - то
вывести в целости людей будет невозможно. Вот смотрите, - тыкал он
карандашом в план, нарисованный Венцелем. - Ближайший от усадьбы лес в
десяти километрах. Немцы перережут дорогу к лесу и легко уничтожат
отряд... Живым не уйдет ни один человек...
   С доводами Скобцева нельзя было не согласиться.
   Для разгрома школы требовалось много людей, которыми отряд не
располагал.
   - Есть только один выход, - утверждал Колос, - найти в самой школе
подходящего человека, который бы и подложил взрывчатку в административный
корпус.
   Но Алексей напомнил, что Венцель рассказывал о том, как агенты следят
за каждым шагом курсанта, получившего увольнительную в город. Стало быть,
даже подойти к кому-либо из курсантов школы на улице или подсесть в
кабачке было совершенно невозможно.
   От этого варианта пришлось отказаться еще и потому, что у подпольщиков
и у партизан не нашлось в Блееткове ни одного знакомого.
   Из-за этого были признаны негодными многие планы, предлагавшиеся
поочередно Колосом, Скобцевым, Алексеем и Готвальдом. И вот, когда
Столяров уже начал отчаиваться, пришедший на явку Шерстнев вспомнил, что в
городском госпитале лежит курсант школы, у которого во время учений в
руках взорвалась толовая шашка. Попросили Шерстнева разузнать об этом
случае поподробнее.
   Через несколько дней, встретившись с Шерстневым все в той же хате
Захара Ильича, Алексей услышал то немногое, что полицаю удалось выспросить
у знакомой санитарки госпиталя.
   - Взрывом курсанту изранило руки, - сказал немногословный Шерстнев. -
Обезобразило лицо до неузнаваемости.
   - До неузнаваемости, говоришь? - насторожился Столяров, услышав
последнюю фразу Тимофея.
   - Да, - подтвердил тот. - Ему опалило волосы, брови, ресницы, на щеках
и на лбу сильные ожоги.
   Он лежит неподвижно на спине с забинтованной головой и руками. И,
говорят, чуть ли не при смерти.
   Столяров забегал по избе. Таким взволнованным Шерстнев его никогда не
видел.
   Наконец, немного успокоившись, Алексей остановился напротив Тимофея.
   - Слушай, - сказал он, - нужно найти надежного человека из
военнопленных врачей. Впрочем, тут может помочь Лещевский. Я сегодня же
поговорю с ним: он ведь знает в госпитале всех.
   Шерстнев не стал расспрашивать Алексея ни о чем.
   Он уж и так догадывался, какой план родился в голове у его друга. Но
затея эта показалась ему фантастической. Такого же мнения придерживались
Колос и Готвальд.
   Особенно скептически был настроен Колос.
   Действительно, замысел Алексея подменить в последний момент умиравшего
курсанта, как когда-то сделал с ним Лещевский, казался совершенно
несбыточным.
   - Ведь человек должен быть очень похож на обожженного курсанта, -
сказал Скобцев.
   - Да он же будет с забинтованным лицом, - убеждал товарищей Алексей.
   - А голос? А манера говорить, двигаться? А наконец, отпечатки пальцев?
- возражал Колос.
   - Но в том-то и дело, что даже руки опалены, стало быть, ни о каких
отпечатках пальцев не может быть и речи, - защищал свою идею Столяров. - А
что касается приблизительного сходства - такого человека можно найти.
   Первые два дня Колос всячески иронизировал над планом Алексея и
выискивал в нем все новые и новые уязвимые места.
   Он так часто возвращался к обсуждению этой идеи, что "Алексей наконец
стал смеяться.
   - Кажется, моя мыслишка не дает тебе покоя. А?
   Сознайся? А ведь она соблазнительна!
   - Конечно! - с виду неохотно согласился Геннадий. - Но уж чересчур
сложна.
   - Предложи проще!
   Но Колосу ничего другого так и не удалось придумать. И уже теперь
обсуждали план Столярова все втроем, горячась, увлекаясь и одергивая друг
друга, если кто-нибудь залезал в дебри фантазии.
   В замысел посвятили Лещевского. После пыток в гестаповском застенке,
после всех волнений, связанных с побегом, Адам Григорьевич еще не совсем
оправился.
   Столяров попросил Скобцева, чтобы хирургу назначили усиленный паек: за
два месяца тюремного заключения Лещевский исхудал до неузнаваемости. Но
врач попрежнему был полон решимости и мужества.
   - Что я буду делать в отряде? - спросил он Алексея в первый же день.
   - Отдыхать, - ответил тот. - Пока только отдыхать, дорогой доктор, а
потом дела найдутся.
   - Но не могу же я быть нахлебником?
   - Не волнуйтесь. Вернете долг, когда встанете на ноги... А теперь
дышите воздухом, отсыпайтесь. В землянке хоть и сыровато, но спать можно
спокойно, фашисты сюда и носа не кажут.
   Однако вскоре после этого разговора Алексей уэнал от комиссара отряда,
что хирург уже оперировал в санитарной палатке раненого в ногу партизана.
   - Так он