ксею Петровичу в том, что он
действительно является шофером Наркомата лесного хозяйства и командируется
в город Могилев сроком на двадцать пять дней".
   Кончив читать, Барабаш поднял на Степана мутный взгляд маленьких серых
глаз.
   - Где нашел? - сурово спросил он.
   - А вон там, в кармане убитого, - ответил Степан.
   - Что это еще за Попов?
   - Да мой сосед, сапожник.
   - Так ведь его не Поповым зовут. Я сам видел его паспорт.
   Степан молча подвел старосту к одному из трупов, валявшихся как раз под
окнами дома, где жил Алексей.
   Убитый лежал на спине, широко раскинув руки. На его обезображенном,
видимо, взрывом гранаты лице запеклась кровь. Гимнастерка тоже темнела
пятнами крови.
   Староста стащил одной рукой кепку, другой осенил себя крестным
знамением.
   - Царствие небесное! - проговорил он со вздохом. - Ничего не понимаю.
Почему он Попов и зачем под пули полез?
   - Вот в этом-то и дело - не простая птица был твой сапожник.
   Это давно подозревал и сам староста. Недаром прихрамывающий сапожник
почему-то интересовал полицию, и оттуда часто поступали запросы
относительно его поведения, а также наказы в случае, если поведение
Степанова соседа покажется подозрительным, немедленно сообщить начальнику
полиции.
   Заметить что-либо подозрительное в поведении сапожника - тихого,
непьющего человека - староста не мог, о чем неоднократно и докладывал
своему начальству. Тем не менее сейчас Барабаш вздохнул облегченно: одной
заботой меньше...
   В кармане убитого он нашел синенькую книжечку - вид на жительство,
выданный сапожнику Пичугину полицейским управлением.
   - Так кто же он - Пичугин или Попов? - то и дело бормотал староста.
   - Да кто его знает, - мрачно сказал Грызлов, - Как же ты это проморгал,
староста?
   - А ты что смотрел? По соседству живешь. Давно шепнул бы.
   - Я на железной дороге сутками дежурю и видел его не часто. Да и не мое
это дело... Ну ладно. Прощевай. Разбирайтесь тут сами. Мне на дежурство
пора.
   Пелагея Ивановна, хозяйка сапожника, показала, что дома она не
ночевала, задержалась у знакомых и, услышав стрельбу, побоялась выйти на
улицу.
   Утром пришла домой, видит - стекла побиты, а жильца нет. Когда ей
сообщили, что он лежит убитый напротив ее дома, она тяжело опустилась на
лавку, запричитала. Потом кинулась к своему жильцу, и ее с трудом удалось
оттащить.
   - Ну, ну! - прикрикнул на нее староста. - Будет тебе выть-то! Кто он
тебе? Сын, что ль?
   Но Пелагея Ивановна не ответила. Разве могла она объяснить старосте,
что за эти месяцы привязалась к своему жильцу как к сыну? Да и в доме
такой мужик был дорог: и воды принесет, и дров наколет...
   - За что же его порешили-то? - спросила она, поднимая на Ивана Архипыча
мокрые глаза,
   - А кто его знает? Пойди разберись.
   После ночного налета из Краснополья вернулись только семеро солдат, из
них - трое раненых. А:посылал Штроп шестьдесят. Оставшиеся в живых
рассказывали, что партизан было по крайней мере целый полк.
   Когда один из уцелевших жандармских унтеров позвонил ночью Штропу и
рассказал ему о разгроме наряда в Краснополье, тот похолодел. Попался! Он,
опытный руководитель секретной службы, прошедший такую большую школу,
попался как глупый, зеленый мальчишка. Попался на ловко подкинутую
приманку. Позор!
   Какой позор!
   В трубке, которую он держал в руке, гудел взволнованный, прерывистый
голос жандарма. Но Штроп не мог вымолвить ни слова! Наконец до его
сознания дошло, что унтер о чем-то настойчиво его спрашивает.
   - Да, да, слушаю! - сказал главный следователь.
   - Какие будут приказания, герр оберштурмбаннфюрер?
   - Приказания? - переспросил Штроп, с трудом овладевая собой. Он бросил
взгляд на листок бумаги, лежавший на столе, и жестко приказал: - Возьмите
людей, машину и как можно скорей на Авиамоторную улицу. (Это был адрес
Крюкова.) Повторяю: как можно скорей. Дом семнадцать. Заберите всех, кто
там окажется! Всех!
   - Слушаюсь!
   Отдавая это распоряжение, Штроп почти не сомневался в его бесцельности.
Конечно, если этот парикмахер подослан к нему подпольщиками или
каким-нибудь большевистским разведчиком, то вряд ли он дожидается дома
сотрудников гестапо. Так и оказалось. Минут через сорок унтер снова
позвонил Штропу и доложил, что дом номер семнадцать оказался запертым.
Когда дверь взломали, то выяснилось, что квартира пуста!
   Анализируя причины своей неудачи, Штроп пришел к выводу, что он
допустил крупную ошибку, попытавшись единым махом покончить с подпольем,
захватив его главаря. Напрасно он вознамерился подобраться к самому сердцу
тайной организации большевиков и остановить его биение! Старого волка
провели, и как провели! Штропу становилось не по себе при мысли о
предстоящих объяснениях с начальством.
   Но самый большой сюрприз ожидал его днем, когда к нему в кабинет вошел
Венцель и сообщил, что среди убитых обнаружен некто Попов.
   - Попов? - задумчиво переспросил Штроп.
   - Да, тот самый шофер из Москвы... Помните, раненный в ногу? Староста
прислал его документы. Вот они!
   - Так ведь он же умер от тифа... тот, раненный в ногу, которого мы
принимали за генерала Попова. Чертовщина какая-то.
   Венцель, следя за выражением лица Штропа, положил на стол синие
картонные карточки - вид на жительство на имя Пичугина.
   Едва взглянув на фотографию, Штроп сразу же все вспомнил. Некоторое
время, потрясенный, он сидел неподвижно, покусывая губы.
   - Где найдены эти документы? - хрипло спросил
   - В кармане убитого. Напротив дома, в котором собрались бандиты...
   - Но как он там оказался? Значит, он выбрался из госпиталя живым?
   - Он жил под чужой фамилией, - бесстрастно объяснил Венцель.
   - Значит... - начал Штроп, вопросительно глядя на своего собеседника. -
Значит, ему не только помогли бежать, но еще и снабдили фальшивыми
документами. Генерал - не генерал, но, видно, не простои человек.
   - Это был именно тот, кого мы искали, - закончил
   Штроп забарабанил пальцами по столу, посматривая на начальника полиции.
Тот, глядя перед собой, курил сигарету.
   Несколько минут они молчали.
   - Плохо, штурмбаннфюрер, очень плохо, - проговорил наконец Штроп.
   - Почему же плохо?
   Шеф гестапо метнул на своего заместителя раздраженный взгляд.
   - Почему? Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе почему! Надо быть круглым
идиотом, чтобы не сообразить что у нас в руках был опытный большевистский
разведчик. Недаром он был в компании с тем самым секретарем обкома, о
котором донес Борис Крюков.
   А может, это и есть тот самый секретарь? Парикмахер как доносил:
секретарь живет в этом доме или должен туда явиться?
   Венцель молчал. За месяцы совместной работы со Штропом он пришел к
выводу, что его начальник слишком старомодный и недостаточно гибкий
работник.
   Венцель просто удивлялся, как еще он держится на своем посту. Слишком
уж прямолинеен.
   - Почему вы говорите "был"? - сказал Венцель. - Он есть. Он жив. Просто
взять теперь его еще не удалось.
   Лотар Штроп испытующе смотрел на штурмбаннфюрера.
   - А кто же убит?
   - Я не вижу причин для волнения, - продолжал Венцель. - На вашем месте
я нашел бы, что сообщить в Берлин. Необязательно рассказывать правду. Тем
более что мы еще не знаем правды. Напишите, что гестапо нанесло подполью
существенный удар - выследило важного, руководителя красных и захватило
его... Но он при попытке к бегству был убит... Неплохо звучит, а?
   Что вы, не знаете, как составляются эти донесения?
   Тонкие губы Штропа дрогнули в усмешке.
   - Раньше мне никогда не приходилось вводить в заблуждение вышестоящее
начальство.
   - То раньше, - пожал плечами Венцель. - А теперь мы в России.
Специфическая страна. Специфические условия. Надо приспосабливаться... Мы
не можем сообщать в Берлин абсолютную правду. Боюсь, что нас не поймут. Им
ведь там все кажется проще.
   - Да, пожалуй, - вздохнул Штроп. - Кажется, в твоем предложении что-то
есть. Подготовь-ка проект донесения. У тебя это хорошо получается... Но
почему ты считаешь, что этот Попов-Пичугин или как его там - жив? Ведь
тело найдено, его опознали соседи, хозяйка.
   Вот протокол допроса.
   - А мы установили, - усмехаясь, сказал Венцель, - что на ногах убитого
нет следов ранения. А тот ведь был хром... Еле передвигался на костылях,
когда вызывали мы его на допросы.
   Тело сапожника Пичугина выдали для похорон только через три дня после
налета партизан. Все заботы по похоронам взял на себя Грызлов. Он объяснил
это тем, что хоть и редко встречался с покойным, но тот при жизни помогал
многодетному Степану: чинил обувь его детям, занимался с ними. Соседи
сочли естественным, что именно Грызлов выпросил у старосты подводу,
заказал гроб вырыл могилу с помощью своего старшего сына.
   И хоть смерть за последний год стала привычной гостьей в Краснополье
(да и только ли в поселке!), но всетаки смерть сапожника больно ударила по
сердцам многих. Кроме того, она привлекла внимание своей необычностью и
даже загадочностью. Никто ничего не знал о второй, тайной жизни этого
широкоплечего, неизменно приветливого человека, поэтому гибель его
казалась нелепой. Одни предполагали, что Пичугин был связан с партизанами,
другие объясняли его смерть простои случайностью.
   Тощий маштак потащил гроб на кладбище, а сзади шли Грызлов со своим
многочисленным семейством и Пелагея Ивановна. К ним пристроились несколько
человек.
   Когда гроб был опущен в могилу и над ней вырос рыжий глиняный холм,
Степан водрузил в изголовье деревянный крест, на котором суриком было
выведено.
   "Иван Степанович Пичугин".
   - Может, родственники объявятся, - пояснил он собравшимся, приминая
лопатой вокруг креста землю.
   Потом вскинул на плечи перепачканный глиной заступ, оглянулся на могилу
и молча зашагал к поселку, да ним двинулись остальные.
   Над полями уже синели сумерки.
   За действиями Грызлова целый день неотступно наблюдал Барабаш. Староста
и железнодорожник сговорились помалкивать в поселке о тайне
Попова-Пичугина, но по разным мотивам. Иван Архипыч был рад поскорее
замести все следы этой подозрительной истории, из-за которой его все эти
дни таскали в гестапо. А Грызлов действовал согласно указаниям
подпольщиков.


                               ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                                1. В ТЮРЬМЕ

   Лещевского арестовали прямо в госпитале. В низком, темном полуподвале,
куда впихнули Адама Григорьевича, было тесно. Арестованные сидели на
ящиках, мешках с песком, лежали прямо на полу.
   Лещевский был так ошарашен всем случившимся, что только теперь в камере
по-настоящему понял, какое страшное несчастье навалилось на него. До сих
пор он не верил в возможность ареста, надеялся, что с ним этого не
произойдет, и вот за его спиной с лязгом захлопнулась тяжелая железная
дверь.
   Как бы ему хотелось, чтобы такая же участь не постигла его друзей -
Готвальда и Алексея!.. Но на первых же допросах Лещевский убедился, что
Готвальду удалось скрыться - хирургу не устраивали очной ставки с
Валентином. Правда, как-то Штроп показал врачу.
   несколько мелко исписанных страниц, уверяя, что это показания
Готвальда. В этих показаниях утверждалось, что он, Лещевский, был связным
между Готвальдом и большевистскими подпольщиками.
   Однако, несмотря на всю свою неопытность в подобных делах, Адам
Григорьевич понял: следователь расставляет ему грубо сработанную ловушку.
Если бы Валентин был арестован, он давно бы встретил его в этом кабинете.
Следователь не знает правды, а ловит его.
   Сначала Штроп пытался разговаривать с Лещевским мягко, "по душам". Он
убеждал врача, что тот упрямится напрасно. Россия все равно в безнадежном
положении, фашистская Германия очень скоро разгромит большевиков.
   - Ну поймите, - увещевал Штроп, - зачем вам, интеллигентному человеку,
приносить себя в жертву безнадежному делу. Расскажите все чистосердечно, и
мы гарантируем вам жизнь. Мы понимаем, вы заблуждались, ошибались...
   Но когда Лещевский снова и снова повторял, что шофер ходил в кабинет
врача только как пациент, Лотар Штроп резко переменил тактику допроса.
   Хирурга стали бить, и очень жестоко. В камеру его уносили в
бессознательном состоянии.
   Когда Адам Григорьевич приходил в себя, он со страхом вспоминал: не
проговорился ли в полубреду.
   И в ожидании следующего вызова в кабинет Штропа он мысленно твердил:
только бы выдержать, только бы выдержать, только бы никого не выдать!
   Потом Лещевского перевели в городскую тюрьму.
   Его соседом по камере оказался паренек лет двадцати с лишним. Одежда на
нем была порвана. Лицо в синяках и кровоподтеках.
   Адам Григорьевич с трудом узнал в нем секретаря комсомольской
организации школы номер пять Сергея Соболевского, - хирург когда-то
вправлял ему вывихнутую ногу. Соболевского тоже водили на допрос каждый
день, и каждый день его вносили в камеру на носилках. И Лещевский часто
задавал себе вопрос: откуда у этого мальчика такое мужество, откуда такая
сила?
   - Лещевский! - выкрикивал надзиратель, и Адам Григорьевич заставлял
себя подняться на ноги.


                      2. ПО ТУ СТОРОНУ ОГНЕННОЙ ЛИНИИ

   В тот день, когда отряд жандармерии попал в засаду в поселке
Краснополье, Шерстнев, которого тем временем повысили в чине, был послан в
Грушевскую волость проверять работу местной полиции. Вернувшись через
неделю, он прежде всего зашел в комендатуру, но Софьи Львовны там не
оказалось. Шерстнев узнал, что она вместе с комендантом Патценгауэром
уехала в Германию.
   Его мучила тревога. Что с Алексеем? Удалось ли ему уйти в лес к
партизанам? Это можно было бы узнать только у Корня, но и он пока не давал
о себе знать. Чем кончилась операция в Краснополье? Ехать на бывшую
квартиру Алексея Тимофей не решался.
   Об аресте Лещевского Шерстнев знал уже давно и больше всего боялся, что
хирург не выдержал пыток и выдал подпольщиков.
   Осторожными вопросами Шерстнев попытался навести обо всем его
интересующем справки в полиции, но чего-либо определенного выведать ему не
удалось.
   Никто этого разговора не поддерживал. Вечером в кабачке один из его
сослуживцев оказался более откровенным.
   - Ну, что нового? - спросил Тимофей.
   - Мало веселого! - ответил подвыпивший полицай.
   - А что такое? - насторожился Шерстнев, чувствуя, что за этой фразой
кроется что-то очень важное.
   - Ты что, не знаешь? - удивился сослуживец.
   И полицейский рассказал о гибели целого отряда жандармерии и
сотрудников гестапо в Краснополье.
   - Вот черт! - воскликнул Шерстнев. - Совсем распоясались эти бандиты.
Кого-нибудь задержали?
   Полицейский махнул рукой.
   - Какое там! Правда, ихнему главарю уйти не удалось.
   - Какому главарю? - настороженно спросил Шерстнев.
   - Да какому-то сапожнику. Он, говорят, все это дело и подстроил. Его
застрелили на месте.
   Полицай что-то говорил еще, но Шерстнев дальше не слушал. Ему изменила
его постоянная выдержка - он на несколько секунд потерял контроль над
собой.
   Убит Алексей! Это было ошарашивающее известие, с которым Тимофей не мог
примириться. Погиб такой опытный разведчик! Это невероятно,
неправдоподобно.
   Алексей так осторожен, взвешивает каждый шаг.
   Нет, здесь что-то не так, думалось Тимофею. Ему хотелось сейчас же
поехать в Краснополье, чтобы расспросить о подробностях гибели друга. Но
ехать было нельзя: слишком заметна будет эта поездка. Что там делать
полицейскому, какое у него может быть задание:
   ведь в этой операции принимали участие другие. Попасть в Краснополье
Шерстневу не удалось и на следующий день: с нарядом полиции его послали в
село Пашково, где, по агентурным данным, ночью должны были появиться
партизанские связные.
   В Пашкове Шерстнев зашел к своему знакомому - Захару Ильичу Крутову.
Это был высокий, еще довольно крепкий человек лет шестидесяти, с глубоко
запавшими глазами, напрочь закрытыми лохматыми седыми бровями. Тимофей
предупредил старика, что намерен у него переночевать. Обычно Захар Ильич
отвечал лишь одной фразой: "Хорошему человеку крыши не жалко".
   Но на этот раз Тимофею показалось, что старику его просьба пришлась не
по душе. Он мялся, дергал себя за бороду, глаза его бегали по сторонам.
   Шерстнев делал вид, что не замечает уловок старика, и настаивал. Захар
Ильич наконец уступил.
   Шерстнев "проговорился", что ночью на село нагрянут полицейские, - он
знал, что старик предупредит кого надо.
   Захар Ильич догадывался, что Шерстнев необычный полицейский. Подкупала
Крутова вежливость этого человека. Переступив порог, Шерстнев обычно
стаскивал и головы фуражку и почтительно здоровался со стариком. Никогда
не видел Захар Ильич, чтобы этот полицейский на кого-нибудь кричал или
кого-нибудь избивал. "Чудной какой-то", - заключил старик, поближе
познакомившись с Тимофеем. А к тому же Тимофеи, уже не первый раз
"проговаривался" о планах полиции, и Крутов подумывал, что это неспроста.
   Обычно Крутов был рад приходу своего знакомого и всегда уговаривал его
остаться ночевать. Но на сей раз он не знал, как ему поступить. Хоть он и
отнес Шерстнева к разряду "чудных" полицейских, но не мог же сказать, что
на чердаке у него скрывается партизан. Присутствие полицейского смущало
Крутова - вот-вот нагрянут жандармы, а как незаметно свести партизана с
чердака? Ведь в избе слышен всякий цюрох!
   Партизаном этим был Валентин Готвальд.
   После того как Алексей сфотографировал документы, он распорядился,
чтобы Готвальд немедленно ушел с семьей к партизанам. Но когда Валентин,
заехав домой, заикнулся об этом, жена заупрямилась.
   - Не пойду! - решительно заявила она. - Что я там буду делать с
ребенком?
   Жена ударилась в слезы. Валентин растерялся. Признаться, он и сам
боялся за маленького сынишку. Но выхода не было.
   Валентин уговаривал жену как мог, но она стояла на своем: лучше умрет
здесь, но с крохотным ребенком в лес не пойдет!
   Ситуация сложилась безвыходная. Не зная, какому поступить, Валентин
решил сказать жене напрямик: если он сегодня же не уйдет в лес, его
арестуют.
   Жена побледнела. Она и испугалась и обрадовалась.
   Значит, ее опасения, что муж продался немцам, напрасны. Как она сама не
могла догадаться об этом! Как она только смела предположить, что ее муж,
друг, человек, которого она любила, мог оказаться предателем! Евгения
больше не колебалась: захватив самое необходимое, семья Готвальдов быстро
покинула дом.
   В село Пашкове Готвальд пришел ночью. Жену и ребенка он оставил пока у
знакомых в селе Криницы, а сам отправился к Захару Ильичу. Старик
предложил Готвальду переждать некоторое время на чердаке. Валентину
нравился этот суровый с виду человек.
   На следующий день после прихода Готвальда в село нагрянули жандармы.
Один из них забежал в избу к Захару Ильичу. Это, видимо, был еще не
наторевший на облавах гитлеровец. Ворвавшись в избу, он ринулся прямо к
печке. Видимо, над ним подшутили, что именно в этом месте крестьяне часто
прячут партизан.
   - Эй, матка, матка! - крикнул он Матрене Максимовне, жене Крутова,
показывая знаками, чтобы та открыла заслонку.
   - Никс, никс! - покачала головой Матрена Максимовна, вытаскивая из печи
ухватом чугун со щами.
   Убедившись, что в печке действительно никого нет, солдат сосредоточил
все свое внимание на щах. Подняв крышку, он пошевелил ноздрями, вдыхая
ароматный запах, вынул из-за голенища сапога ложку.
   Похлебав щей, он быстро выбежал на улицу, предварительно заглянув под
кровать.
   Всего этого Валентин не видел. Он лежал в ворохе сена на чердаке,
сжимая в руках противотанковую гранату. Вскоре Захар Ильич поднялся к нему
и сказал, что немцы ушли.
   И вот теперь еще одна неприятность: вечером в избу Крутова пришел на
ночлег полицейский, да еще и предупредил, что будет облава.
   Захар Ильич сказал Готвальду, что этого полицейского он хорошо знает и
вряд ли его стоит опасаться.
   Однако и Готвальд и хозяин не спали всю ночь: Валентину ночью надо было
уходить!
   Шерстнева разбудил