голос. - Вчера я возвращался из одного села и
услышал за своей спиной: "У-у, паскуда, ишь нажрал харю-то на немецких
харчах". Это сказала старуха. Сказала и плюнула мне вслед.
   После паузы Шерстнев добавил:
   - Ну, сегодня я свободен от дежурства, устроил небольшой сабантуй. Пел,
играл на гитаре. Люблю петь под гитару - это моя слабость. А ты любишь
гитаРУ, а?
   Алексей обескураженно молчал.
   - Понятно, презираешь. Ну, ну! Презирай! - продолжал Шерстнев тусклым
голосом. - Вот что я тебе скажу. Зря я согласился надеть на себя эту
маску. Она не для меня. Тут, наверное, нужен человек покрепче...
   - Ты просто устал, - сказал Алексей. Он уже жалел, что взял слишком
резкий тон. - А что касается белых ниточек, то у них есть еще одно
свойство: при алкоголе терять ощущение опасности. Прошу тебя, не забывай
об этом.
   - Хорошо! - обещал Тимофей.
   Наступила пауза. В тишине комнаты слышно было, как под тяжелыми шагами
Шерстнева трещат половицы.
   - Как Готвальд? - спросил Алексей.
   - Вернулся, - пробурчал Шерстнев.
   Валентин Готвальд жил с семьей в поселке Кровны, что в десяти
километрах от города. Встречаться у него на квартире было опасно:
незнакомый человек в такой крохотной деревушке сразу привлекал внимание.
   Мастерская Афанасия Кузьмича была на людной улице: там было удобно
встречаться, но последнее время гитлеровские агенты так наводнили город,
что Алексей больше не считал возможным часто наведываться в ателье. Да и
появление там Готвальда, немецкого военнослужащего, могло привлечь
любопытство соседей и внимание шпиков.
   Решили поступить иначе.
   Как только Готвальд поедет по Витебскому шоссе одни, без пассажиров, он
остановится на третьем километре от города, около разбитой гипсовой статуи
пионерки. Там лес подступает к самой дороге. Спустив баллон и разложив
инструменты у машины, Валентин отойдет за деревья, где его и будет ждать
Алексей.
   Уговорились, что за несколько дней до поездки Готвальда тот предупредит
Шерстнева, а последний передаст через Афанасия Кузьмича условную фразу:
"Блондинка ждет во столько-то".
   Дня через три после разговора с Шерстневым Аня пришла к Алексею домой -
ее послал отец. Свидание Валентин назначил на три часа дня. Ровно в три
Алексей был в условленном месте.
   В лесу было сыро и прохладно. Вверху сдержанно гудели сосны - день
выдался ветреный. По молодой, трогательно зеленой травке, перебегали
солнечные блики.
   Алексей нес веревку в руках, - пришел, мол, человек за сухим хворостом.
   Скоро Алексей остановился: справа от города донесся рокот мотора. Между
деревьями, блестя никелем облицовки, мелькнул черный "вандерер". У статуи
пионерки (от нее остался только постамент и торчащие во все стороны прутья
каркаса) машина остановилась. Хлопнула дверца. Шофер в серо-зеленой куртке
и пилотке обошел "вандерер", пнул ногой заднее колесо, затем присел около
него на корточки, оглянулся. "Вандерер", зло зашипев, плавно осел на левый
бок.
   Готвальд строго следовал инструкции, которую Алексей передал ему через
Шерстнева. Шофер снял колесо, вынул домкрат из багажника и принялся было
накачивать камеру. Потом, перескочив через придорожную канавку, не спеша
пошел к лесу.
   Вскоре его светло-русая голова показалась из-за кустов. Алексей вышел
навстречу шоферу. Серые глаза Готвальда щурились от солнца. Поздоровались,
кивнув друг другу. Алексею всегда нравилось красивое лицо Валентина, его
сдержанность, тяжеловатая, с ленцой походка, обстоятельность, с какой тот
отвечал на вопросы.
   Они присели неподалеку от машины за кустами.
   - Сумеете устроиться на аэродром? - спросил Алексей.
   - Не знаю.
   - Это необходимо.
   - Но как? Если я буду очень настойчив, это сразу вызовет подозрение.
   - Нужно сделать так, чтобы тебя самого пригласили. А ты должен будешь
еще поломаться.
   Готвальд засмеялся.
   - Ну, вряд ли меня пригласят.
   - Почему же. Давайте-ка вместе покумекаем, как бы лучше выслужиться
перед вашим начальством...
   По утрам без пяти минут восемь Готвальд подавал машину к подъезду
кирпичного двухэтажного особняка, где жил комендант. Ровно в восемь
часовой распахивал дверь парадного, и на пороге появлялся майор
Патценгауэр, гладковыбритый, розовый после ванны. Натягивая на ходу
перчатки, он, кряхтя, влезал в машину и доброжелательно кивал Валентину в
знак приветствия.
   Но последнюю неделю дважды случилось так, что Готвальд подъезжал к
крыльцу, когда майор уже стоял на ступеньках и нетерпеливо посматривал по
сторонам.
   В первый раз Патценгауэр ограничился лишь недовольным взглядом.
   Во второй раз он назидательно изрек:
   - Точность и аккуратность - главная черта истинного германца! Впрочем,
вы столько лет прожили среди русских, что поневоле усвоили их дикарскую
манеру везде и всюду опаздывать.
   Готвальд виновато пробормотал извинение. По дороге в комендатуру он
пожаловался майору, как якобы плохо людям немецкой национальности было
жить в России при Советской власти.
   - У меня даже не было квартиры в городе, господин майор, - говорил
Валентин, - и сейчас мне приходится ездить на работу за десять
километров...
   Еще после двух-трех опозданий майор уже вознегодовал. Он пригрозил
Готвальду увольнением, если машина будет подана хотя бы на пятнадцать
секунд после восьми утра.
   Готвальд ссылался на то, как трудно ему добираться от Кровны до города,
и однажды обратился к майору с просьбой - перевести его на другую работу,
поближе к дому.
   Патценгауэр - человек не злой по природе - хорошо относился к
Готвальду, хотя и сердился на его неаккуратность. Дорожил майор и тем, что
Готвальд был немцем. Комендант не сразу отпустил Готвальда, предлагал ему
подумать - работа в комендатуре хорошо оплачивалась. После очередного
опоздания Патценгауэр сдался и стал подыскивать себе нового шофера, а
Готвальду подходящую работу.
   Обращаясь с просьбой о переводе к коменданту, Валентин твердо знал: у
его начальника выбор ограничен. Единственный объект, расположенный
поблизости от поселка Кровны, - это аэродром.
   Расчет Готвальда оправдался: вскоре шоферу было приказано явиться на
аэродром. Пропуск Готвальду был уже готов.
   Сухощавый офицер долго и придирчиво изучал его документы и наконец,
позвонив по внутреннему телефону, приказал солдату открыть шлагбаум.
   В небольшом сборном домике, на который указал ему сухощавый офицер,
Валентина ждал старший лейтенант с гладко прилизанными волосами и
холодными, внимательными глазами, поблескивавшими за стеклами очков.
   По первым фразам разговора Валентин понял, что комендант все устроил.
   - Будете работать у нас шофером, - объявил старший лейтенант.
   Готвальд замялся.
   - Не знаю, справлюсь ли? - проговорил он неуверенно.
   - Майор Патценгауэр положительно отзывается о вашей деловой
квалификации.
   Валентин, как учил его Алексей, долго расспрашивал о заработке, жилье и
порядком надоел офицеру.
   И вот, когда главная цель была достигнута, неожиданно возникло
серьезное препятствие. Старший лейтенант предупредил Готвальда, что тот
обязан переселиться с семьей в деревню Клирос в двух километрах от
аэродрома по шоссе, ведущему в город.
   Готвальд, придя домой, рассказал жене о переходе на новую работу и об
условии, с этим связанном.
   - Не поеду, - твердо заявила жена Готвальда Евгения. - Мне и здесь
хорошо. Другие в город стремятся, а ты - подальше в глушь. Да и мало ли
людей всяких шатается теперь по дорогам. - Евгения протестовала, потому
что из деревень вокруг аэродрома были выселены все жители, и фашистские
власти туда водворяли только своих приспешников, проверенных в гестапо. -
О ребенке подумай, - продолжала причитать Евгения. - Да ведь и фельдшера
там не найдешь. Всех угнали... Одни полицаи.
   До войны она преподавала математику в средней школе в Кровнах. Это была
миловидная, невысокая, худенькая женщина с гладко зачесанными волосами,
собранными на затылке в пучок. Валентин любил жену, но не мог ей сказать
об истинных целях своей новой работы.
   Евгения тяжело воспринимала происходящее вокруг.
   Ее угнетало, что муж работает у немцев, она уже не раз думала, не
покинуть ли гитлеровского прислужника.
   Только двухлетний Игорек удерживал ее. Переселение в деревню, где
оставались жить только сверхпроверенные арийцы, пугало молодую женщину.
Там бы она чувствовала себя совсем отверженной и оторванной от всех
близких и знакомых. И без того уж последнее время соседи с ней не
здоровались.
   - Но я уже согласился, - продолжал настаивать на своем Валентин.
   - Надо было сначала посоветоваться со мной.
   "Никогда не подозревал, что Евгения так упряма",- думал Готвальд.
   - Пойми, я ничего не могу поделать. Меня переводят на новую работу.
Если я откажусь, мы останемся без куска хлеба, да и могут загнать в
штрафной батальон или посадят в тюрьму за сопротивление приказу.
   Нельзя раздражать начальство. Мне потом отомстят...
   Погибнем все. Игорька жалко... На аэродроме и паек и зарплата приличная.
   В конце концов Евгения согласилась. Готвальды перебрались в деревню
Клирос. Им отвели избу, из которой недавно выгнали хозяев. Треснувшая печь
и выбитые стекла придавали помещению неуютный, нежилой вид. В темных,
густо проконопаченных углах, казалось, остался призрак чужого несчастья.
   Переступив порог нового жилища, Евгения сердито посмотрела на мужа. Он
поспешил улыбнуться...
   - Ничего, ничего, - проговорил Валентин. - Потерпи... Мы сейчас все
приведем в порядок.
   В гараже аэродрома Готвальд получил в свое ведение новенький черный
"опель-капитан". Валентин обрадовался: это была машина высшего класса, на
таких разъезжали только большие чины. Значит, он будет возить начальников.
   О том, что Готвальд благополучно устроился на аэродром, Алексей узнал
от Шерстнева. Тимофей видел, как Валентин проезжал на своем "опеле" мимо
здания полиции. Готвальд приветственно помахал полицаю рукой, и Шерстнев
понял, что все в порядке. Дня через два им удалось поговорить. Готвальд
ждал у полиции приехавшего с ним одного из аэродромных начальников.
   Передал Шерстневу, что в город будет заезжать редко, а заранее
предупреждать о своем маршруте не может: за обслуживающим персоналом
секретного аэродрома велась постоянная слежка, и для каждой поездки в город
нужен был хорошо мотивированный предлог. Да и в городе шпики ходили по
пятам.
   Поговорив с Шерстневым, Алексей снова вспомнил о Лещевском.
Единственный способ контакта с Готвальдом - встреча шофера с хирургом, к
которому тот мог прийти под видом пациента. Нужно было придумать такую
болезнь, которая требовала бы систематического посещения госпиталя, но не
была бы заразной. Немцы панически боялись инфекции и при малейшем
подозрении убрали бы Готвальда с аэродрома.
   На память Алексею пришла история, услышанная им от одного старого,
опытного разведчика. Во время первой мировой войны этот человек работал
писарем в штабе немецкого полка, одновременно будучи русским агентом.
Дивизия стояла в сельской местности, а полученные сведения нужно было
передавать связному в соседнем городе. Увольнительных не давали. Тогда
разведчик заявил полковому врачу, что он уже несколько лет страдает от
"трещины пищевода". Врач направил больного в городской госпиталь, где
разведчика подвергли исследованию и предписали раз в десять дней являться
в госпиталь на осмотр.
   Алексей решил, что версия о застарелой язве двенадцатиперстной кишки -
подходящий повод для того, чтобы Валентин пришел к Лещевскому. Через Аню
он предупредил Лещевского о возможном появлении в госпитале пациента с
"трещиной пищевода".
   Дней через десять молодой человек в солдатской куртке без погон пришел
к Лещевскому в госпиталь.
   - Что у вас? - холодно спросил врач.
   - Старая болячка. Трещина пищевода.
   Лещевский пожал плечами.
   - Разденьтесь, - приказал он и, не глядя на пациента, принялся
заполнять формуляр.
   ...В трех километрах от аэродрома на обочине шоссе торчал полосатый
столб. С прибитого к нему белого фанерного щита черные буквы
предупреждали: "Запретная зона". Рядом стояла охрана. Двое автоматчиков
подолгу придирчиво проверяли документы всех проезжавших по дороге. И
только удостоверившись в полном сходстве фотографии с оригиналом,
поднимали шлагбаум.
   И хотя документы Готвальда были в полном порядке, всякий раз,
останавливаясь у полосатого столба и чувствуя на себе подозрительные
взгляды охранников, Валентин нервничал.
   Через два километра у поворота к летному полю дорога подходила к
колючей изгороди. Здесь документы проверялись еще раз, и после этого
автомобиль пропускали в ворота аэродрома. Последний контрольно-пропускной
пункт был уже внутри огороженного этой колючей проволокой пространства у
группы небольших щитовых домиков, где располагались различные службы:
   диспетчерская, гаражи, столовая для офицеров. Назначение нескольких
строений Валентину не было известно.
   Глубже в лес, на обширной поляне, темнели окна длинного низкого
флигеля, у которого постоянно дежурило несколько легковых машин. Подъезд
охранял часовой. Аэродром был расположен в лесу, и от сосен была расчищена
одна только взлетная площадка.
   По асфальтированным дорожкам сновали офицеры, в большинстве своем
старшие. Изредка здесь можно было увидеть и генералов.
   "Пожалуй, лучшего места для секретного аэродрома и не выберешь", -
размышлял Готвальд.
   Несколько раз, когда, видимо, прилетали особо высокие чины, Валентину
приказывали подать машину прямо к самолету. Тяжелые оливкового цвета Ю-52
выныривали из-за зубчатой кромки леса, бежали по дорожке, затем,
приглушенно урча моторами, подруливали к краю поля. Едва пассажиры
выходили, самолет тут же отводили под туго натянутые маскировочные тенты.
   В машине Готвальда места пассажиров были отгорожены от кабины шофера
толстым плексигласом - так что голоса сидевших за его спиной офицеров
сливались в монотонное бормотанье. Невозможно было понять, о чем
приехавшие разговаривают. С Готвальдом вообще никто не вступал в беседы.
Садившиеся в машину офицеры бросали, не глядя на него, одно-два слова:
   - В город!
   - В отель!
   Или просто кивком головы указывали нужное им здание. Иногда Готвальду
приказывали ехать в какойнибудь населенный пункт. Тогда его "опель" шел
обычно в длинной веренице машин.
   Однажды, когда прилетел седой, почтенных лет полковник, Готвальд нес
его чемодан и небольшой сверток, завернутый в газету. Готвальд успел
рассмотреть, что газета была датирована вчерашним числом и выходила в
Берлине. Значит, эти "юнкерсы" прилетают прямо из столицы фашистской
Германии! Так вот откуда эти чисто выбритые, лощеные представительные
майоры, полковники и генералы!
   Валентин отпросился в город у начальника гаража, толстенького
лысоватого обер-лейтенанта, сославшись на боль в желудке. Толстяк
посоветовал Готвальду обратиться к врачу на аэродроме. Но Готвальд
настоял, чтобы ему разрешили посетить госпиталь: он хотел бы показаться
врачу, который лечил его раньше. Может быть, понадобится рентген. Толстяк
отпустил Готвальда на три часа.
   Как-то Валентин вез на аэродром из города молодого надменного майора.
Неподалеку от первого контрольно-пропускного пункта мотор "опеля" зачихал,
несколько раз конвульсивно дернулся и замер. Кое-как переведя машину на.
обочину, Готвальд открыл капот.
   Оказалось, что засорился бензопровод. Пока Валентин ковырялся в моторе,
мимо со свистом пронеслось несколько автомобилей. Один из них сопровождал
эскорт мотоциклистов.
   - Скорей же, черт побери! - открыв дверцу, крикнул майор Валентину.
   Когда машина была налажена и "опель" на скорости восемьдесят километров
мчался к аэродрому, Готвальд заметил, что майор то и дело нетерпеливо
посматривает на часы.
   "Видно, торопится на какое-то совещание, - догадался Валентин. - Нет,
не к самолету мои сегодняшний пассажир спешит".
   Шоферам было запрещено останавливаться ближе чем в двадцати пяти метрах
от таинственного длинного здания. Майор же так торопился, что пришлось
подъехать прямо к парадному входу. Он на ходу сам распахнул дверцу,
спрыгнул на землю прежде, чем Валентин успел окончательно притормозить, и
скрылся в темном прямоугольнике двери.
   Быстрый взгляд, брошенный Валентином на окна, запечатлел ряд затылков
по ту сторону стекла, туго обтянутые мундирами спины, серебряные и золотые
канты. Действительно - собралось какое-то очень важное совещание.
Предположение подтверждали и шеренги роскошных машин, стоявших поодаль от
флигеля.
   Помня наставления Алексея, Валентин жадно впитывал в себя каждую
мелочь, каждую деталь. И пока Лещевский осматривал его, Готвальд
торопливым шепотом рассказывал ему о своих наблюдениях.
   Рассказывая, Валентин вспомнил, как на днях встретил на шоссе, ведущему
к аэродрому, подводу. На телеге, слегка прикрытые соломой, лежали три
трупа.
   Лиц Готвальд рассмотреть не мог, но, судя по юбке, видневшейся из-под
соломы, среди убитых была женщина.
   Двое других оказались детьми. Лошадью правил сморщенный старик в
поддевке и выгоревшем картузе. Рядом с возницей, опустив ноги в пыльных
сапогах, равнодушно покуривал сигарету молодой полицай.
   Готвальд притормозил машину. Махнул рукой полицейскому. Вожжи
натянулись. Лошадь остановилась.
   Прикурив у парня с полицейской повязкой, Готвальд кивнул на трупы и
спросил:
   - Кто это?
   - Да так... - нехотя заговорил парень. - По собственной глупости смерть
приняли...
   - Ох, толковал же я им, - вмешался в разговор старик. - Не ходите туда,
нет, не послушались...
   Выяснилось, что убитые - дальние родственники старика - старосты
деревни. Вчера, собирая ягоды в лесу, они зашли в запретную зону.
   - Кто же это их? - спросил Готвальд.
   - Известно кто! Охрана! Которая самолеты стережет... - пробурчал старик.
   Он хотел добавить еще что-то, но полицай прикрикнул на него:
   - Ладно болтать-то!
   Лошадь тронулась. Валентин поспешил к машине.
   Перед глазами стояли немытые детские ноги, над которыми вились мухи.
Готвальд жадно глотал табачный дым. На душе у него было тяжело. Но
все-таки заговорил с полицаем он не зря: узнал еще одну подробность.
   Значит, аэродром охраняют еще и посты жандармерии.
   Что ж, об этом стоит сообщить в город...


                          7. МАЙОР ФРАНЦ ДЕММЕЛЬ

   В десять часов вечера 12 июня к Алексею пришла Аня. Проводив ее на свою
половину, где везде были разбросаны колодки, обрезки кожи, старые
подметки, Алексей прибавил огонь в лампе. Обычно Аня, едва переступив
порог комнаты, кидалась наводить порядок:
   мыла полы, посуду, бралась за стирку. Но сейчас она устало опустилась
на лавку и некоторое время молчала.
   - Что-нибудь случилось?
   - Да, - тихо ответила она.
   - Что же?
   - Меня отправляют в Германию...
   Произошло то, чего Алексей так боялся. Он сел на лавку рядом с
девушкой. Не глядя на нее, спросил:
   - Откуда ты узнала?
   - Меня предупредил Шерстнев. А ему сказала Софья Львовна. Она видела
мою фамилию в списках.
   У Алексея на скулах заходили желваки.
   - А, черт! - Он кинул взгляд на Аню. - Тебя надо переправить в лес.
   - Я не хочу в лес. Я хочу быть с тобой.
   Она говорила об этом как о чем-то твердо решенном.
   - Здесь опасно. За мной могут следить.
   - Пусть.
   - Но полиция тебя здесь разыщет и все равно отправит в Германию.
   Аня подавленно молчала. Алексей сказал как можно ласковее:
   - Хватит дурить. Ты ведь сама знаешь, что здесь тебе нельзя оставаться.
   Аня вдруг закрыла лицо руками и горько заплакала.
   - Я боюсь... боюсь за тебя, - вырывалось у нее сквозь судорожные
всхлипывания.
   Алексей на мгновение растерялся. Снова она, сама не ведая того, говорит
ему о своей любви. Она ждет от него решения, помощи, ответа на свои
чувства. Но что он мог ответить ей?
   Каждый раз, когда она уходила во тьму, навстречу опасности, ему
хотелось броситься к ней, догнать ее, оградить от беды. Но всегда он
чувствовал себя бессильным...
   - Аня