туча кралась  по небу, и казалось, что она всасывала в свое необъятное чрево
его голубизну и белые беззаботные облака. Но она находилась еще далеко.
     - Ерунда, - махнув рукой, сказал Олега. - Мы успеем на остров до дождя.
А там - шалаш отличный. Вечером, Саня, вернемся.
     - А вдруг дождь надолго зарядит? - тихо спросил у меня Синя.
     - Не зарядит. - Богзнает, почему я был уверен. - Что, струсил?
     -  Еще чего?! -  ответил  Синя и  стал грести  руками,  помогая  Арапу,
который греб доской.
     - Хотя и  зарядит, -  молодцевато сказал Олега, - что  из того?  Мы  же
пираты, Синя! В дождь легче напасть на индейцев.
     - Вернитесь, - не унимался Саня. Он спешно сматывал  удочки. - Переждем
грозу у деда, а потом поплывем хоть к черту на кулички.
     - Е-рун-да, - снова отмахнулся Олега.
     - Коню понятно, что ерунда.
     - Будет тебе, Саня, паниковать.
     - Сплаваем на Зеленый и вернемся. Не волнуйся.
     - Я вам дам, ерунда. Вернитесь, кому сказал!
     - Саня, - сказал я,  досадуя на него, - что ты за нас печешься, как  за
маленьких? Мы нисколько не боимся твоей грозы.
     Я  стоял  с важностью,  подбоченясь,  широко расставив ноги,  приподняв
плечи, выставив нижнюю губу  и  нахмурив брови. Я  хотел, чтобы меня увидела
Ольга или сестры.  Тщеславие распухало  во мне, услужливое воображение явило
восхищенное лицо моей подруги, а потом - гордые за меня лица моих родителей,
сестер.  Воображались   возгласы  приветствия   какой-то  толпы   с  берега,
рисовались в мыслях героические поступки.
     Тучу прожег длинный  огненный  бич: может, небесный пастух-великан гнал
ее куда-то? В небе громко захрустело - казалось, в чреве  тучи стало что-то,
проглоченное, перемалываться. На нас дохнуло сырым пещерным холодом. И вдруг
- оглушительный грохот, как будто покатилась с горы огромная каменная глыба.
Я сжался и покосился на берег: "Ой, мама, далеко!" Колени задрожали.
     На суше поднялись седые бороды пыли. Деревья сначала сильно  нагнулись.
Потом   дернулись   назад   и  забились.   Где-то   вскрикнула  стая  ворон.
Черно-зеленая  взлохмаченная  волна  кинулась   на   плот.Ангара   судорожно
морщилась и бурлила под тугим злым ветром.
     Арап прекратил грести. Мы  все переглянулись  и, наверное,  готовы были
друг другу сказать, что не мешало бы вернуться. Синевский первым стал грести
к  берегу. Но  было уже поздно: стрежень втащил плот на середину своей тугой
спины и стремительно понес нас в мутную, пыльную даль.
     Снова  прожег тучу огненный  бич.  Стал капать  холодный  дождь. Прошла
минута-другая, и  он буквально  стегал  бурлящую воду,  мчавшийся  на остров
плот, нас, прижавшихся друг к другу  и до боли в суставах вцепившихся руками
в зыбкий, скользкий плот.
     Саня бежал по берегу, что-то кричал нам, размахивая руками.  Его голос,
в клочья разрываемый ветром, вяз в густом ливне.
     Мы мчались  и  неожиданно метрах  в  тридцати  от  острова под бревнами
плотаглухо  проскребло,  и   нас  вышвырнуло  с   него.   Мыврезалисьврелку.
Яушелподводу. Помышцам
     щекочуще пробежал  страх.  Лишь некоторое  время спустя я почувствовал,
что вода очень холодная.
     - Ба-аб! - пробулькал я, вынырнув. Ударял по воде  руками и  выхватывал
ртом воздух.  Поймал взглядом товарищей - они протягивали мне руки,  стоя по
колено в воде. Плот удалялся, исчезая в колеблющемся лесе ливня.
     К острову брели уныло и молча. Дождь часто припускал, создавая сплошные
водяные джунгли. Река кипела и пузырилась. Меня колотил озноб.
     Когда выбрались на берег, меня, казалось, обожгло:
     - Мои брюки! - крикнул я и побежал к реке. Но сразу одумался.
     -  Упорхали,  Серега,  твои штаны,  - улыбаясь губастым,  синеватым  от
холода лицом, сказал Арап, и все засмеялись, содрогаясь,  кажется, только от
озноба.
     Мои брюки бились под ветром и прощально махали гачами.
     -  Ну и черт  с ними, -  стуча зубами, сказал я, но  с трудом сдерживал
слезы отчаяния: "Что скажет мама? Опять огорчу ее".
     Вскоре  небо  окрасилось  в  унылые  серовато-синие  тона,  -  казалось
сморщенным. Ветер разбойничал в  кронах деревьев, сотрясал и лохматил ветви.
Мы  дрожали в дырявом,  наклонившемся  от ветра  шалаше,  а кое-кто  из  нас
всхлипывал. Сверху лило. Все было неприятно мокрым и скользким.
     Саня - как мы потом узнали - побежал к деду за лодкой, но она оказалась
дырявой.  Сбегал  в  Елань  за ключом от  своей лодки, она  находилась  ниже
острова километра на полтора. Одинтащил ее против течения; истер  ладони  до
крови.
     Тяжело  дыша, Саня резко  всунул  свое  раскрасневшееся лицо  в  шалаш,
выдохнул:
     -  Ш-шпана.  -  И,  по-мужски твердо  ступая, пошел к лодке.  Мы  молча
поплелись за ним.
     Выглянуло  заходящее  красное солнце.  Всюду искрилось.  Мир  был свеж,
чист,  красновато  окрашен  мягким  светом.  Мы  снова  прыгали,  толкались,
брызгались.
     Я долго не мог уснуть,  в голове мелькали события минувшего  дня. Снова
мечтал, о простом, обычном, - во что буду завтра играть с ребятами, что буду
мастерить с отцом, что подарю на день рождения Насте и маме.
     Неожиданно  вспомнил  красивое  смуглое  лицо тети Клавы, папку рядом с
ней.  Но  мне  хотелось все это скорее забыть,  чтобы  не  рассыпалось,  как
песочный  замок,  в моей  душе  легкое нежное чувство  котцу. На мою кровать
запрыгнули  Марыся  и Наполеон. Кот  по-старчески тихо замурлыкал под  самым
моим ухом. Кошка развалилась у меня в ногах, но я переложил ее на подушку и,
поцеловав  обеих,  стал засыпать под  тихое  мурлыканье. Мне  снилось, как я
летал на воздушных  шарах,  потом плавно падал вниз,  взмахивая, как  птица,
руками. По телу скользили струи теплого воздуха.


ГРОЗА


     Поздно ночью загремела дверь; взвился и покатился по Елани собачий лай.
     Метнулась  в  темноту  мама. Свет резко ударил  в мои глаза,  и я  тоже
поднялся. Испуганно выглядывали из-под одеяла сестры. Тонко заплакал брат.
     Покачивающегося,  растрепанного папку  завел  в комнату дядя Петя, брат
мамы,  широкий,  веселый  мужчина  лет  пятидесяти,  работавший с папкой  на
заводе.
     Мама  исподлобья смотрела  на  вошедших.  Как  страшны  были  ее серые,
сузившиеся глаза.  Мне стало боязно и тревожно. Снова в  мою жизнь ворвалось
несчастье.
     Папка мешком упал на кровать, разбросал ноги и, показалось, уснул.
     - Ты, сестрица, извини,  что  все так получилось, -  сказал  дядя Петя,
снимая с лысой головы кепку. - Перебрал твой  муженек. Не усмотрел я. - Мама
угрюмо молчала, кутаясь в большую  пуховую  шаль. - Привязались мужики после
смены   -    сбросимся.   Ну,   вот,   сбросились.    Ятожегусьхороший!    -
Чувствовалось,чтодядеПетебыло совестно  и неловко, онстарался не  смотреть в
мамины глаза.
     Очнулся и стал кашлять папка. Я поморщился и отошел от него.
     -  Что же ты, дал слово - пить не  будешь. А сам  опять за свое? - тихо
сказала мама, и по ее щеке пробежала слеза. - О детях подумал бы, ирод.
     Отец  молчал  и тяжело  дышал, не  открывая глаза. Дядя  Петя  смущенно
почесал  свою  лысину и стал прощаться. "Почему люди  несчастны?  - думал я,
когда  лежал  в постели, прислушиваясь к  тихим вздохам мамы. - Почему  мама
должна быть несчастливой? Отчего папка так  плохо живет? Почему он не хочет,
чтобы  маме  и  нам  было  радостно,  хорошо?" Я, наверное, впервые в  жизни
задавал себе такие трудные, совсем не детские вопросы.
     Но  уснул я с мыслями о том, что придет утро, засверкает солнце, запоют
еланские петухи  и  мою жизнь  никогда,  никогда  не омрачит  горе. Что мама
станет самой счастливой на свете, и отец не будет пить. Я уверял  себя,  что
горестей больше никогда не будет.


МОЯ ПОДРУГА


     УтромяигралсОльгойСиневской.  С  ней  яобщался  часто   и  охотно.  Мне
нравилось в
     ней все: и маленький  капризный рот, и чуть вздернутый нос, и блестящие
карие  глаза,  и  ее  банты, всегда  такие  пышные, нарядные,  и  ее платья,
казавшиеся мне почему-то не такими, как  у других  девочек. Она часто носила
светлое и кружевное, и я дразнил ее:
     - Бабочка!
     Она притворялась, будто обиделась, но я хорошо видел, что ей нравится.
     - Я  не бабочка, а девочка Оля, вот такушки! - надув губы, говорила она
и не могла побороть расцветавшую на лице улыбку.
     Гуляя по оврагу, мы с ней вышли  к заброшенному  дому.  Здесь  когда-то
жила старуха Строганова; ходили слухи, что она была очень  жадная и богатая,
что после ее смерти  деньги  и  золото остались лежать где-то в доме  и  что
каждую ночь в  нем кто-то ходил со  свечой, - говорили, дух старухи охраняет
добро.  Мы,  дети,  побаивались  ее  дома,  вечерами  нередко  обходили  его
стороной, но  иногда днем ватагой забирались  вовнутрь, -  там было  пусто и
сыро.
     Ольгу,  помню, всегда тянуло в  какие-то темные,  таинственные углы.  В
глубине   души  я  восхищался  ее  какой-то  не  девчоночьей  смелости.  Она
предложила зайти во двор. Я  без желания последовал за ней,  боялся -  вдруг
покойница   покажется  или   черти.  Видел  ее   решительность  и  бодрился:
насвистывал и с ленцой покидывал  в ставни камни. Но как начинало биться мое
сердце,  когда  я  слышал какой-нибудь подозрительный звук, который, как мне
казалось, доносился из дома.
     Ольга  предложила зайти  в сени, - я притворился, будто не услышал. Она
стала настаивать.  На цыпочках, чуть дыша, вошли  вовнутрь  - на нас дохнуло
запахом  плесени  и  нежели.  Из  густой  темноты  комнаты,  мне мерещилось,
доносились шорохи.
     - Пойдем отсюда, - нерешительно, тихо предложил я.
     -  Какой  же  ты!.. Тоска с  тобой.  Дальше  не пойдешь? Ах, да:  ты же
боишься.
     Я почувствовал, что покраснел. Она улыбчиво, лукаво покосилась на меня.
     - Я-а-а бою-усь? - пропел я и шагнул в комнату. Перед нами во весь рост
стояла  темнота, таинственная  и  зловещая. Что  она  скрывала  -  скелетов,
домовых, старух с костлявыми руками?  Мне  было очень  страшно. Не знаю, что
испытывала  Ольга, но внешне была спокойна,  только  сильно  втянула в плечи
голову и крепко сжимала мою руку.
     Только  я  успокоился,   только  начал  воображать,  что   смелый,  как
неожиданно  раздался  страшный грохот и  треск и  мне  показалось  -  что-то
огромное кинулось на  нас из  мрака. Я очутился на улице. Мое сердце  словно
прыгало, готово  было выскочить из груди, на лице вышибло  пот. Колено  было
содрано  до  крови. Я не  мог  вымолвить ни  одного  слова. Ольги  рядом  не
оказалось. В доме - тихо. Я громко, но тонким жалостливым голосом позвал:
     - О-о-о-ольга.
     -  Ау!  Что-о-о?  Где  ты?  -  спокойно отозвалась  она.  В  ее  голосе
угадывалась улыбка.
     - Что там?
     - Я уронила доску. Тебя проверила. Не обижайся. Иди сюда.
     Кажется,  никогда раньше и после я не испытывал такого сильного чувства
стыда, как тогда. Я  желал провалиться  сквозь землю, но только не видеть бы
свою  коварную подругу. Хотел убежать, но  вовремя одумался: от  позора  все
равно не уйти.
     Вошел в дом. Со света в темноте совершенно ничего не видел; натолкнулся
на Ольгу и нечаянно коснулся ее  холодного носа, да  так, что было похоже на
поцелуй.
     - А я маме скажу.
     - Что?
     - Ты меня поцеловал.
     - Еще чего! Я ее поцеловал!
     - Поцеловал, - настаивала Ольга, - и даже не говори, Сережка.
     - Не целовал. Я что, совсем, что ли?
     - Целовал.
     - Нет.
     - Да.
     - Нет!
     - Да! Да! Да! Увидишь, скажу. Мама тебя отругает. Вот такушки!
     Мы вышли на улицу. В синевато-белых пушистых облаках словно барахталось
брызжущее ярким светом солнце. Поднимались  с  горячей земли стаи тополиного
пуха, и казалось все в мире мягким, легким, радостным. Мы с Ольгой наступали
на пух, поднимая его вверх, чихали и кашляли.
     - Не целовал, - продолжал я играть роль упрямца.
     - Целовал.
     - Скажешь?
     - Скажу.
     - Хочешь, Ольга, отдам калейдоскоп? Но - молчи.
     - Не-ка.
     - Что же хочешь?
     - Ничего.
     - Скажи - что? Не упрямься!
     - Ни-че-го! Вот такушки.
     - Так не бывает.
     - Ладно,  - наконец, согласилась она,  пальцем мазнув мне по носу, - не
скажу. Но-о, ты-ы, до-о-лжен признаться мне, что поцеловал.
     - Не целовал!
     - Как хочешь. Скажу.
     - Ладно, ладно. Целовал.
     Ее  глаза  засверкали.  Она  улыбалась.   "А  что  если  по-правдашнему
поцелую?" - подумал я, но все же не решился.


ИГРЫ


     Вечером  следующего дня мы играли в  семью и изображали: девочки - жен,
хозяек, мы, мальчишки, - мужей, охотников.  Разделились на три пары: Ольга и
я, Настя и Арап, Лена и Олега.
     Арапприволок с охотыбольшуюкорягу, которую он воображал  убитым волком,
завалился на ворох  листьев  и показывалвсемсвоимвидом, что  очень  устал  и
удачливый охот-ник. Повелительно крикнул:
     - А ну-ка, жена, сними сапоги!
     - Что-что? -  широко раскрылись глаза Насти. Она покраснела и, кажется,
готова была заплакать. - Я тебе сейчас сниму! И не захочешь потом.
     - Да я же шутя говорю! Ишь - сразу раскричалась!
     Настя отказалась быть его женой; мы с трудом уговорили ее еще поиграть.
     Утихомирились,  сели за  стол:  девочки приготовили обед. Он состоял из
комков глины -  котлеты  и пельмени,  палок  - колбаса и селедка, листьев  и
травы - что-то из овощей, камней  - фрукты и орехи, кирпичей - хлеб. "Яства"
девочки легко находили под ногами.
     Ольга, ухаживаяза мной, подкладывала мне самые большие  лакомые куски и
требовала,
     чтобы  я  все съел.  Я  притворялся  очень  довольным  едой,  аппетитно
причмокивал,  держа деревяшку или  кирпич около  губ.  Нас, мальчишек,  игра
смешила. Мы кривлялись  и паясничали,  как бы насмехаясь и над девочками,  и
друг над другом. Девочки, напротив, воспринимали  игру как нечто серьезное и
важное и становились  очень  требовательными, взыскательными, - словно бы не
играли, ажили взрослой настоящей жизнью.
     Лена открыла свой  магазин.  На прилавок  выложила помятые  кастрюли  и
чайники, дырявый  ржавый  таз,  пустые  консервные  банки,  тряпки и  многое
другое,   извлеченное  из  кладовок  и  найденное  в  канаве.  Мы  принялись
торговаться - бойко и шумно. Лена расхваливала свои товары, уверяла нас, что
только у нее мы можем купить  хорошую  вещь. Ольга остановила  свой выбор на
порванной  собачьей шкуре и, кажется,  только  потому,  что  она была  самой
дорогой  вещью в магазине Лены: стоила триста стеклышек. Ольге, как я понял,
захотелось  пощеголять переддевочками, показать  им, что  может купить самую
дорогую, красивую вещь. Настя тоже намеревалась  купить шкуру и стала вместе
с Арапом собирать стекла.
     - Ольга, давай лучше купим чайник и кастрюлю, - предложил я. - Дешевле.
Зачем тебе шкура? Она гнилая.
     - Какой же  ты!  Тоска с  тобой, - надув  губы и  покосившись на быстро
собиравших стекла Арапа и  Настю,  сказала Ольга.  -  Хочу  шкуру.  Она  мне
нравится.
     - Что же в ней может нравиться?
     - Хочу шкуру! Вот такушки!
     Мне пришлось смириться. Ожесточенно разбивал бутылки,  банки, ползал по
земле. Настю  и Арапа мы опередили.  Шкуру после игры  Ольга  выбросила, а у
меня еще долго болели порезанные пальцы и натертые об землю колени.
     Лена  привела из  дома Сашка  и объявила,  что  он будет  ее сыном. Она
насильно  уложила  его  на  голую железную кровать и приказала спать.  Олега
собирался  на охоту и захотел взять "сына" в помощники. Но Лена повелительно
заявила, что ребенку нужно поспать. Оба были упрямы и не захотели друг другу
уступить. Олега вырвал  из ее рук  Сашка и потянул за собой.  Лена  с трудом
отняла его.
     - Хочу на охотю! Пусти, Ленка-пенка! Ма-а-ма! - вырывался из рук сестры
и сердито топал ногой брат.
     Напугавшись  пронзительного   крика   своего  "сына",   Лена,  наконец,
выпустила его. Сашок, задыхаясь от плача, убежал к маме, которая выбежала на
его крик из дома.
     - Ты  во всем  виноват,  - сказала  Лена Олеге, понимая, что ее  должны
отругать за брата. - Я маме все расскажу.
     - Сказанула - я виноват! Не я, а ты. Вот тетя Аня тебе всы-ы-плет!
     Они долго препирались и скандалили, сваливая вину друг на друга.
     Мальчишки  пошли  на  охоту. В  конце  нашей улицы находилось небольшое
заросшее камышом и затянутое темно-зеленой  тиной  болото,  -  к  нему  я  и
направился охотиться.  Я был  в  полном боевом снаряжении -  под индейца: на
плече висел  лук из  тополя, за поясом торчало пять стрел, на бедре болтался
деревянный пистолет с длинным дулом,  за ухом белело большое петушиное перо,
а  на  спине висел мешок. Ольга собрала мне  в дорогу хлеба  - два кирпичных
обломка и пять котлет - из глины. Какой-то парень, увидев меня, спрятался за
столб  и оттуда тряс челюстью и  коленками, показывая, каксильноменя боится.
По  улице я шест-вовал важно, с задранной  головой. Наверное, в те минуты  я
был самый гордый и тщеславный человек в Елани.
     - Ага, вот и подходящие мишени!
     Я  нагнулся  и  побежал  к невысокому щелястому забору, по  ту  сторону
которого  вспахивали  грязными  рылами  картофельное поле  два  поросенка. Я
присел на колено перед дырой, вставилвлукстрелу с присоской, натянул тетиву,
но неожиданно кто-то крепко взял меня за ухо и приподнял.
     - Ты чиво, фулиган, вытворяешь? Ишь - придумал, пакостник!
     Я со страхом и  мольбой заглянул в маленькие, как горошины, прищуренные
глазки  дяди   Васи,  хозяина  поросят.   Но  тот  сильнее,   со   злорадным
удовольствием закрутил ухо.
     -  Д... дедушка, стрела ведь не боевая. Я больше не бу-у-уду. - От боли
я стал подпрыгивать, словно  меня  поместили  на раскаленные  угли.  -  Я не
по-правдашнему...
     - Не по-правдашнему!  А если  бы угодил в глаз? Пойдем к твоему батьке:
пусть он тебе пропишет по первое число...
     Я рванулся и припустил от деда что было сил. Мое ухо  горело. Спрятался
в кустах возле  болота. Увидел Арапа - он с перьями на голове, составлявшими
корону, с двумя деревянными копьями в руках осторожно полз к бычку, который,
помахивая хвостом, мирно пил  воду из  болота. Негритянское лицо Арапа  было
трудно узнать - он его разрисовал  сажей и  мелом  подиндейца. От восторга я
чуть было не закричал.
     - Арап! - шепотом позвал я его, - давай вместе охотиться?
     - Ползи,  Серый Коготь, ко мне,  но  -  тихо. Это бизон, - шептал он  в
самое мое ухо, указывая  взглядом на бычка. - Мы - индейцы племени ги-ги-ги.
Его зажарим на костре. За мной, Серый Коготь! - Резко вскочил, с улюлюканьем
кинулся к бычку. Я побежал за ним, издавая восторженный, воинственный клич.
     От  удара  копьем  бычок подпрыгнул,остановил на  нас  свой  удивленный
взгляд. Удар второго копья заставил его грозно замычать. Он склонил голову и
побежал на нас с очевидным намерением поддеть кого-нибудь  своими маленькими
рожками.  Мы  не  на шутку испугались. Опрометью  скрылись в заросляхакации,
упали в глубокую канаву с колючими кустами засохшего шиповника.
     - Придется  в следующий раз зажарить,  - морщился  и  потирал уколотые,
поцарапанные ноги и руки Арап.
     - Пусть подрастет: больше мяса будет, - сказал я, осторожно, со  стоном
вытягивая из рубашки колкий и цепкий стебель.
     - Во у тебя, Серый, дырища на рубахе!
     - Ерунда! - махнул я  рукой и зачем-то посвистел. Подумал:  "Влетит мне
от мамы!"
     Потом мы сидели за столом со  своими "женами" и пили разлитую в бутылки
из-под вина воду, кричали,  толкались, смеялись. Просто все еще продолжалось
детство.


ЛЕНА


     - Сережка, вот так надо делать! Как ты понять не можешь? - говорила мне
двенадцатилетняя сестра Лена, показывая, как, по ее мнению, следует поливать
капусту.
     - А я как? Ведь так же. Смотри лучше!
     - Нет, не так. О-хо-хо, - вздыхала она, сердито заглядывая в мои глаза.
- И что  с тобой  сделаешь? Какой ты  противный ребенок, если только ты знал
бы! Смотри внимательно, последний раз показываю.
     Она,   неп